Барабаны осени. О, дерзкий новый мир! - Диана Гэблдон

Я ворвалась в предоставленное нам помещение над конюшнями, никого больше не встретив по пути, и без сил свалилась на стул. Мое сердце колотилось, как сумасшедшее; и не только от того, что я промчалась вниз и вверх по ступеням, но и от того, что я услыхала.

Да уж, Джейми наверняка обдумает предложение губернатора, еще и как обдумает. И какое предложение! Одним махом вернуть все то, что он потерял в Шотландии… и даже больше.

Джейми не был рожден лэрдом, но смерть старшего брата сделала его наследником Лаллиброха, и с начиная с восьмилетнего возраста в нем воспитывали чувство ответственности за его владения, за благополучие земель и арендаторов, учили ставить дела земли превыше своих собственных. А потом явился Карл Стюарт, и начал свое безумное шествие к славе; он был словно некий огненный крест, увлекший своих последователей к разгрому и смерти.

Джейми никогда ни в чем не упрекал Стюарта; он вообще никогда не говорил о Карле Стюарте. Точно так же он никогда не упоминал и о том, во что лично ему обошлась вся эта авантюра.

Но теперь… все могло вернуться. Новые земли, пригодные для обработки и фантастически плодородные, и возможность устроить весь свой клан, всю свою родню под своим теплым крылышком. Это просто похоже на Книгу Иова, подумала я, — все эти сыновья и дочери, и верблюды и лошади, уничтоженные так небрежно — и вновь возрожденные в жесте сумасбродной и расточительной щедрости.

Я лично всегда относилась к этой части Библии с некоторым сомнением.

Конечно, один верблюд мало чем отличается от другого, но вот о детях этого уж никак не скажешь. И хотя Иов вроде бы воспринял замену своих детей как простую справедливость, я никогда не могла удержаться от мысли, что умершая мать всех тех детей вполне могла иметь на этот счет совершенно другое мнение.

Не в силах усидеть на месте, я снова подошла к окну и уставилась в темноту, ничегошеньки в ней не различая.

Но мое сердце билось так сильно не просто от волнения, и не оно заставило мои руки повлажнеть; тут был еще и страх.

При том, как обстояли дела в Шотландии — а они обстояли так после восстания Стюарта, — конечно же, не составило бы труда найти желающих эмигрировать.

Я уже видела корабли, входившие в порты Индии, видела их и в Джорджии, — трюмы этих судов были битком набиты беглецами, настолько истощенными и оборванными, что они казались мне уж слишком похожими на узников концентрационных лагерей, — просто живые скелеты, едва шевелящие конечностями, бледные, как мясные черви, после двух месяцев, проведенных в темноте под палубой.

Но, несмотря на дороговизну и все трудности переезда, несмотря на боль разлуки с друзьями и родственниками, с самой своей родиной, — иммигранты потоком лились на американскую землю, сотнями и тысячами, таща на спинах детей (тех, которым удалось выжить в пути) и все свои пожитки в маленьких рваных узлах; они высаживались на берег, нищие и потерявшие надежду, и ища вовсе не богатства, а всего лишь стараясь остаться в живых. Им нужен был всего лишь один-единственный маленький шанс.

Я лишь недолго пробыла в Лаллиброхе прошлой зимой, но узнала, что там было немало таких арендаторов, которые оставались в живых лишь благодаря доброте Яна и молодого Джейми, поскольку урожая с их участков не могло хватить на прокорм семей.

Но помощь, оказываемая от чистого сердца, не могла продолжаться вечно; я узнала также, что и без того небогатые запасы главного поместья иногда раздавались почти до последней крошки.

А кроме Лаллиброха, были еще и знакомые Джейми в Эдинбурге, контрабандисты и подпольные производители шотландского виски, — и весьма многие из них ударились в разного рода противозаконную деятельность только для того, чтобы прокормить родных. Нет, найти желающих переселиться в Америку и осесть рядом с ним Джейми нашел бы без труда.

Проблема была лишь в том, что ради поиска людей, подходящих для цели освоения новых земель, Джейми пришлось бы отправиться в Шотландию. А в моей памяти то и дело вспыхивала некая гранитная могильная плита во дворе некоей шотландской церкви — кирки, стоявшей высоко на холме, над вересковыми пустошами и морем.

«ДЖЕЙМС АЛЕКСАНДР МАЛЬКОЛЬМ МАККЕНЗИ ФРЕЗЕР», вот что было выбито на этой плите… а ниже стояло мое собственное имя — «Любимый супруг Клэр».

Мне предстояло похоронить его в Шотландии. Но на том камне не было даты в тот день, когда я, двести лет спустя, смотрела на него; никакого намека на то, в какой год и день последует страшный удар.

— Не сейчас, — прошептала я, стискивая во влажных пальцах край шелковой юбки. — Я так недавно нашла его… о, Господи, молю тебя — только не сейчас!

Как будто в ответ на мои слова дверь рывком распахнулась, и Джеймс Александр Малькольм Маккензи Фрезер собственной персоной вошел в комнату, держа горящую свечу.

Он улыбнулся мне, развязывая шейный платок.

— У тебя очень легкая нога, Сасснек. Думаю, мне следует как-нибудь поучить тебя охотиться, и ты наверняка станешь отличным следопытом, и будешь выслеживать дичь не хуже меня.

Я не стала извиняться за то, что подслушивала, просто помогла ему расстегнуть пуговицы на жилете. Несмотря на поздний час и выпитое бренди, его взгляд был внимательным и настороженным, а тело отзывчивым и подвижным там, где я касалась его.

— Тебе бы лучше задуть эту свечку, — сказала я. — Иначе вся эта летучая дрянь съест тебя заживо. — Ради иллюстрации я поймала москита, усевшегося на его щеку, — и хрупкое насекомое лопнуло под моими пальцами, оставив на них пятно свежей крови.

Кроме запаха бренди и сигар, я уловила еще и исходивший от Джейми легкий запах ночи, и едва заметный аромат душистого табака; значит, он немного прогулялся по саду, между цветочными клумбами. Но он делал так лишь в минуты сильного расстройства или возбуждения — однако расстроенным он сейчас явно не выглядел.

Джейми вздохнул и расслабил плечи, когда я взяла его камзол; рубашка под верхним платьем была насквозь влажной от пота, и Джейми снял ее и отшвырнул прочь, тихонько рыкнув от отвращения.

— Совершенно не понимаю, как вообще люди живут в этой жаре, да еще когда им приходится носить такую одежду, — сообщил он. — На их фоне дикари выглядят куда более разумными, они ведь носят только набедренные повязки и фартуки!

— Да, и их наряд обходится во много раз дешевле, — согласилась я, — пусть даже он эстетически несовершенен. Я хочу сказать — ты можешь представить себе барона Пензлера в набедренной повязке?

Барон весил, пожалуй, не меньше восемнадцати стоунов, и при этом был чрезвычайно бледным и рыхлым, похожим на ком теста.

Джейми рассмеялся, как раз в тот момент, когда стаскивал через голову рубашку, поэтому его смех прозвучал приглушенно.