Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

Так вот, когда Август немного успокоил свою совесть, Ливия продолжила свои атаки. Императору пришлось, хочешь не хочешь, вспомнить и чистку эргастулов, и армянскую кампанию, и Галлию, и Паннонию, и Германию, и кварталы римской бедноты, где теперь, изливаясь из труб, днем и ночью журчит чистая вода. Он понемногу соглашался признать за Тиберием его прошлые заслуги.

Одновременно с напоминанием о заслугах сына Ливия все чаще подводила мужа к разговору о причинах, побудивших Тиберия оставить столь блестящее поприще. Юлия — да, это само собой. Выносить ее безобразия никакой мужчина бы не смог. Но причина ли это? Нет, скорее — повод, всего лишь искра, воспламенившая факел его благородства. Услышав о благородных порывах души Тиберия, Август удивился: чего-чего, а этого он как-то не замечал. Потому и не замечал, возражала Ливия, что истинное благородство не выставляется напоказ. Тиберий видел, как нелегко утверждаться в обществе юным Гаю и Луцию, особенно после того, как Август их усыновил. Оба мальчика, стремительно обойдя Тиберия в положении, прекрасно понимали, что их бывший отчим — гораздо более уважаемый в Риме человек, чем они. Им было неловко чувствовать себя так возвысившимися над Тиберием (вот, кстати, откуда пошло их увлечение дурными компаниями — своеобразный юношеский протест против самих себя, это же ясно любому, кто хоть малость мыслит в психологии!). И Тиберий очень тонко это понимал! Он понимал, что мальчикам надо дать возможность проявить себя, но так, чтобы они не ощущали давления его, Тиберия, авторитета. И в то же время — Августу он не мог объяснить своих чувств, потому что опасался — о, благородный! — что его могут заподозрить в том, что он завидует Гаю и Луцию. Вот почему была придумана такая смехотворная причина, как усталость от дел.

Но теперь, говорила Ливия, все встало на свои места. Гай — уже сформировавшийся человек, со своим богатым опытом. Точно таким же сформировавшимся был и Луций, но жестокая смерть… Гай, как наследник престола и взрослый мужчина, теперь сможет оценить Тиберия без мальчишеской ревности к его заслугам, а как опытный человек опытного человека.

Август слушал жену с каждым разом все более внимательно. Он был благодарен ей за то, что она так высоко ценит его любимца Гая. Но в глубине души он, конечно, понимал, что Гай, несмотря на высокие должности, еще не достиг и десятой доли того, чем уже мог похвастаться в его годы Тиберий. Пока еще Август не до конца преодолел личную неприязнь к Тиберию и, несмотря на все доводы, медлил с окончательным ответом.

А Тиберий все ждал. Умение ждать своего часа, приобретенное им в военных походах, сильно помогало ему. Он примерно представлял, какая сложная задача стоит перед Ливией, готов был признать, что в сложности этой задачи виноват он сам, и не смел обижаться на мать за то, что она не торопится присылать ему хорошие вести, в своих письмах сообщая больше о пустяках, чем о важном.

На Родос опять приехал Фрасилл. Нет, его не посылала Ливия, он прибыл по собственной воле — так он и сказал Тиберию. Тому было приятно видеть старого знакомого, почти друга. Все же Тиберий не преминул спросить, какие именно причины побудили Фрасилла покинуть Рим и приехать на забытый всеми богами Родос, к забытому всеми людьми ссыльному? Фрасилл не скрывал: ему опять явились вполне определенные знамения. И он, как человек, чувствующий в каком-то смысле ответственность за судьбу Тиберия, понял, что должен находиться рядом, чтобы не проморгать важных знаков, которые скоро будут Тиберию посланы.

Фрасилл принялся усердно искать эти знаки. Вновь он стал частым гостем на вилле, где проводил с Тиберием долгие вечера, раскидывая гадальные кости и толкуя подопечному расположение звезд. Оно было благоприятным, как никогда, это расположение! Несколько раз Фрасилл даже брал на себя смелость — и предсказывал точный день, когда из Рима корабль привезет благоприятный ответ.

Понемногу Тиберий, который сначала рассматривал общение с астрологом как неплохую возможность развлечься и скоротать тягучее время, и сам заразился страстью к гаданию. Несколько лет назад он разуверился в способностях Фрасилла: тот много болтал о своих вещих снах, но они так и не сбылись. Но в эти дни Тиберий с большой охотой выслушивал от астролога толкования разных примет: душа, устав дожидаться перемен, надеялась на помощь высших сил.

Пришлось пережить еще несколько разочарований. В те дни, которые Фрасилл определил как наиболее благоприятные, ничего не произошло. Астролог и сам недоумевал: ведь совершенно ясно было показано — такой-то день принесет удачу и станет переломным. Он говорил Тиберию, что имеет ощущение, будто над ними кто-то проделывает Злые шутки: обещает и не выполняет обещанного. Собственно говоря, даже в этом можно было найти добрый знак: если уж кому-то из богов захотелось пошутить, то это свидетельствует о его, бога, незлом отношении к Тиберию и о том, что Тиберий, по крайней мере, не забыт в небесной канцелярии. Оставалось ждать и снова ждать, разгадывая положение звезд и недоумевая.

Потом произошло такое, чего никто (кроме, может быть, Фрасилла) не мог и ожидать. Дело было в городе, в доме Тиберия, в середине дня. Астролог как раз только что увлек Тиберия очередным замыслом: он предложил составить магическую схему, в которой была бы учтена самая малейшая деталь, вплоть до часа, когда Тиберий родился, и цвета его глаз и волос — это тоже, что ни говори, влияет на судьбу. Они вдвоем разложили на столе несколько листов пергамента (последние листы, привезенные шесть лет назад из Рима, больше у Тиберия не было, и в этом Фрасилл тоже видел определенный знак), и астролог принялся чертить концентрические круги и рисовать созвездия. Но тут их внимание привлек шум, доносившийся с улицы. Тиберий насторожился, а Фрасилл испугался: им обоим показалось, что толпа собирается вокруг дома, чтобы свести с хозяином какие-то давние счеты.

Ничего неправдоподобного в такой догадке не было. Фрасилл прекрасно знал об отношении родосцев к Тиберию. Мало ли что могло им прийти в голову? Он приготовился к самому худшему. Судя по всему, Тиберий тоже: он взял в руку самый подходящий для обороны предмет, который был в комнате, — тяжелые щипцы для камина. (Оружие у Тиберия было, но он держал его на вилле — никогда не появлялся в городе вооруженным.) Шум на улице не стихал.

Послали раба — узнать, в чем дело. Раб вернулся в состоянии, близком к обмороку, он казался потрясенным и ничего толком не мог объяснить, лишь показывал рукой на потолок. Пожалев, что с ними нет верного Фигула, Тиберий вышел во дворик — отразить, как он думал, нападение врагов, уже забравшихся на крышу.

На крыше сидел орел. Настоящий римский орел, каких на Родосе никогда не видели. Большая птица сидела неподвижно и показалась бы ошеломленному Тиберию изваянием, если бы вдруг не посмотрела на него, склонив голову набок, круглым желтым глазом. Тиберий стоял и смотрел на орла, не веря своим ощущениям — уж не галлюцинация ли это? — и вздрогнул, когда услышал рядом с собой какой-то стук. Повернувшись, он увидел Фрасилла, потерявшего сознание.

Орел просидел на крыше около часа, и все это время Тиберий не отрывал от него взгляда, старался даже мигать как можно реже — впервые в жизни он увидел настоящее знамение. Только появление самого Юпитера могло быть более явственным признаком его блестящего будущего. Фрасилл тихо постанывал, лежа на каменных плитах, выстилавших внутренний дворик.

Потом птица несколько раз клекотнула — о, как давно не слышал Тиберий этого клекота! — взмахнула крыльями, медленно и тяжело поднимаясь вверх, и полетела в ту сторону, где было заходящее солнце. На запад! Орел полетел в сторону Рима.

В этот же день Тиберий вернулся на свой мыс, прихватив с собой Фрасилла. С высоты мыса можно было увидеть всякий корабль, собирающийся пристать к родосскому причалу, и Тиберию казалось, что будет нехорошо, если он не увидит этот корабль еще в море. Ну а Фрасилл, конечно, из всех судов, плывущих в сторону гавани, поможет ему опознать то самое, единственное.

Целые дни они проводили на той самой высокой площадке у края обрыва. Фигул расчистил место, вырубив прилегающие кусты, поставил там два кресла и столик и с утра до позднего вечера таскал туда вино и закуски. Вина, впрочем, Тиберий с Фрасиллом пили немного, ведь оно, хоть и веселя душу, притупляет зрение — а сейчас острое зрение нужно было Тиберию как никогда.

И снова возникла мысль о шутке, которую с ними (с ним) кто-то проделывает. Несколько раз Фрасилл, бледнея, торжественно указывал пальцем на далекий парус и объявлял, что вот он, тот самый корабль! Все бросалось, недоеденная пища оставлялась чайкам, которые повадились собираться возле мыса в большом количестве. Тиберий с Фрасиллом вскакивали на лошадей, всегда в светлое время суток стоявших под седлами, и летели во весь опор в город, чтобы встретить доброго вестника прямо в порту. И всегда ошибались, вернее, пожинали плоды очередной ошибки Фрасилла.