Леди GUN - Владимир Вера

90-е годы

Карьера Матушки напоминала стремительное восхождение на поприще гангстеризма времен американского сухого закона. Структуры Родионовой представляли собой бесподобный симбиоз несовместимого – улица, церковь, политика. Присутствие Матушки ощущалось везде. Ее дух витал повсюду, мотивация ее действий исходила из Его Величества Чистогана. Она же стала Ее Величеством, королевой, ибо жила в собственной империи, построенной на фундаменте карманного государства.

Парад суверенитетов, начало которому положило Беловежское соглашение, сделал из Матушки циника.

– Вот видишь, не только я стремлюсь к независимости. Целые государства жаждут того же, – как-то заявила она Борису. – Вот и Украина стала самостийной.

Ее дела шли в гору. Государства на первом этапе своего существования всегда нуждаются в мафии. Деньги мафии делали из политиков президентов, из дилетантов профессоров, из бездарностей знаменитостей. И все для того, чтобы снова делать деньги.

Установился новый порядок. Его опорой стали авторитеты. При анархии иной альтернативы не существует. Власть коррумпирована наглухо. Милиция и спецслужбы либо слабы, либо некомпетентны, либо дискредитированы прессой. Массмедиа под контролем мафии. И только батьки-главари кажутся вменяемыми. И народ идет к ним как к третейским судьям. Когда менты, празднуя День милиции, насилуют в Мариинском парке подвернувшуюся молдаванку, нарушительницу паспортного режима, люди делают один-единственный вывод: «За справедливостью надо идти к Матушке».

В начале девяностых Родионова владела банками, страховыми компаниями, ресторанами и магазинами, купленными чиновниками, целыми департаментами исполнительной власти и фракциями Рады. Старые связи с номенклатурой приблизили ее к госэлите. Первый президент независимой Украины считал ее хорошей знакомой. С правительством она имела сугубо деловые отношения, а с членами кабинета контакты имели частный характер. Родионова вытворяла все, что хотела. Мечтательная девочка превратилась в международную авантюристку.

Она продавала за границу купленные для нужд государства нефть и газ по ценам ниже закупочных, а тот, кто обеспечивал эти заведомо разорительные для государства договора, сидел настолько высоко, что при необходимости мог объявить дефолт. Он же открывал для Родионовой беспошлинный ввоз и вывоз всего подряд. И добивался для нее уменьшения налогов запросто только потому, что нет ничего невозможного для премьера, который набивает собственную машну. Родионова платила ему несоизмеримо больше, чем пыхтящее на ладан государство.

Не забыла она и о своих «истоках», санкционировав провозглашение украинской церкви автокефальной. Безусловно, это была пока лишь декларация. Но она была воспринята националистами как объявление войны Московской патриархии. Во Львове бесчинствовали греко-католики. Батюшек избивали и изгоняли, приходы переходили из рук в руки. Но это не беспокоило ни манипулирующих верой, ни утративших ее.

«Независимость – прежде всего! – горлопанили на Майдане. – Долой оккупантив! Геть московского попа! Флот Украине! Крим наш!» Тысячи людей собирались во Львове в сквере у оперного театра, чтоб пройти маршем по «стометровке», выкрикивая «Гоньба!», десятки тысяч людей готовы были прийти по Подольскому спуску к Верховной раде Киева, чтобы прокричать «Геть, москали!». У них были лидеры, на вожаков работали провокаторы. Новые «попы Гапоны», примерившие на себя лавры мучеников корысти ради, разжигали национальную рознь, призывали к расколу страны, попирали единых святых и единого для русских и украинцев, как и для всех людей, Бога живаго.

Последний проект Родионовой был не для слабонервных. Борис находился в ее кабинете, когда референт зачитывал справку:

– В Крыму на данный момент девятьсот шестьдесят шесть учреждений отдыха, пять морских портов, два крупных действующих аэропорта, триста десять промышленных и триста двадцать пять сельхозпредприятий, шестнадцать строительных трестов, одна тысяча восемьсот двадцать пять тысяч гектаров сельхозугодий, сто девятнадцать источников целебных вод и тридцать источников целебных грязей. Действует сто тридцать восемь гостиниц, шесть тысяч триста предприятий розничной торговли, две тысячи точек общепита, три тысячи предприятий бытового обслуживания – всего, без стоимости земли и природных ресурсов, на сумму десять миллиардов долларов США…

– Как тебе островок? – подмигнула она Борису. Ее патологическое желание быть абсолютно свободной определило ее дальнейшие планы. Крымский полуостров она хотела сделать островом своей мечты, где она будет единственной хозяйкой, неподотчетной даже Богу.

– Ты сумасшедшая! – не выдержав, воскликнул Борис.

– Нет, я просто хочу быть свободной, а свободной я буду только в собственной стране.

– Прямо как в сказке о золотой рыбке, там столбовую дворянку не удовлетворил статус вольной царицы, и в конечном итоге она осталась у разбитого корыта.

– Ты пессимист. Я не верю в сказки… – ответила она и попросила оставить ее одну… Теперь Борису было страшно, но он все же продолжал оставаться ее советником.

В фойе престижного валютного дансинга в гостинице «Лыбидь», что на площади Победы, низенький швейцар в смешной красной кепке-таблетке учтиво обхаживал только что вошедших высокого молодого парня и стройную девушку. На вид им обоим было не более двадцати. Некоторое внешнее сходство давало основание полагать, что эти симпатичные парень и девушка – брат и сестра.

Спустя минуту в прозрачных дверях длинного вестибюля показался быстро приближающийся квадратный силуэт. Дверь отворилась, и в фойе вломился запыхавшийся здоровяк лет тридцати пяти с озлобленной физиономией. Он вмиг оказался в центре зеркального холла и защелкал вытаращенными глазками, оглядываясь вокруг. При этом его круглая, коротко остриженная голова, которая казалась посаженной прямо на туловище, проворачивалась подобно секундной стрелке в такт моргающим глазам. Именно за эту массивную короткую, как у снеговика, шею, за это сходство со снежной бабой телохранителя крестных детей Матушки прозвали Санта-Клаусом. Со временем кличка трансформировалась в более краткое – Клаус и закрепилась навсегда.

Как только в сутолоке находившихся в холле людей и их зеркальных отражений здоровяк обнаружил тех, кого искал, он облегченно вздохнул. И его толстые губы растянулись в искренней улыбке. Он вынул носовой платок, протер вспотевший лоб и, затянув ослабленный галстук, размашистой походкой направился к гардеробу, где парень и девушка сдавали вещи.

– Вам от меня не смыться, я бы своими руками задушил того идиота, который научил тебя, Мила, водить тачку, – буркнул здоровяк, не очень-то церемонясь. Парень и девушка, к которым он обратился, стояли к нему спиной. От неожиданности они на мгновение остолбенели.

Первой справилась с растерянностью девушка, она резко обернулась, отчего ее длинные русые волосы, завитые мелкими кудряшками, разлетелись во все стороны. Девушка сурово взглянула на улыбающегося здоровяка и, сморщив лобик, чуть слышно произнесла:

– Когда ты перестанешь мозолить нам глаза?

Здоровяк начал было что-то объяснять, но девушка, слышавшая уже тысячу раз этот скучный монолог приставленного к ней и брату телохранителя, оставила неприятного собеседника и, соблазнительно покачивая бедрами, прошла к кассе. Вход был платный, моду на фейсконтроль завезли в Киев намного позже, чем в Москву.

Растерянный здоровяк продолжал невнятно бубнить, полагая, что уж юноша-то должен его понять:

– Андрюша, я убедительно вас прошу, не надо от меня бегать. Елена Александровна очень недовольна вашим поведением и особенно поведением Милы. Мне платят за то, чтобы я не оставлял вас ни на минуту. И немало платят. А я привык отрабатывать свой хлеб на совесть. Вы не должны так поступать, – он опять достал из кармана платок и вытер лоб, – а то кошки-мышки получаются, вы все время пытаетесь улизнуть. Я вас не охраняю, а ищу, и если что случится, с меня ведь голову снимут. Хозяйка настаивала, чтобы вы не посещали злачные места.

– Клаус, не кажется ли тебе, что ты поднял много шума из ничего? – наконец отозвался парень с таким вялым безразличием, будто обращался не к своему телохранителю, а в пустоту. – Ничего страшного не будет, мы просто хотим развлечься, да и разве здесь злачное место? Солидная публика, ты зря. Ты бы лучше, Клаус, расслабился, как все, чем заниматься чепухой. Нас здесь никто не обидит, не посмеют. Все же знают, кто наша крестная…

– Андрей, я купила билеты, пошли скорей! – крикнула Мила. Андрей небрежно хлопнул телохранителя по плечу и пошел к сестре, которой не терпелось нырнуть в кипящий водоворот дискозала.