Если копнуть поглубже - Тимоти Финдли

— Ну да… Конечно… И что же?

Несколько секунд Люк смотрел в пустоту, курил и пил пиво, затем подался вперед. Мерси наблюдала за ним. Из окон дома Саворских и из боковой двери струился свет. Агнешка, судя по всему, не выносила даже мысли о темноте. В их доме с закатом включались все лампы и не выключались до рассвета.

Лицо Люка было изможденным, старым, почти печальным. Зубы стиснуты. Волосы казались более седыми, чем были на самом деле.

Мерси ждала.

Незачем его торопить.

— Сообщение оставил кто-то незнакомый. Парень. Пожалуй, я представляю, кто он такой — торговец. Но если я его и встречал, то лишь мельком.

— Понятно.

— Ты ведь знаешь про Беглеца и про его пристрастие к наркотикам…

— Только то, что говорил мне ты.

— То бросит, то опять начнет. И каждый раз все дольше и тяжелее.

Мерси вспомнила о дочери, Мелани, вздохнула и проговорила:

— Да…

— Так вот, этот парень сказал: Я знаю, что ты брат Беглеца. Он сорвался с катушек. Может, тебе и все равно, но я его вчера видел. Конечно, не сказал где, только — если тебе интересно знать, он в городе. Тебе бы хорошо за ним присмотреть. Он в беде. Очень глубоко в дерьме. Извини, больше ничего сообщить не могу. Я запомнил каждое слово — прослушал то ли двенадцать, то ли пятнадцать раз.

— И что дальше?

— А ничего. Повесил трубку. Даже не назвался. Сказал: «глубоко в дерьме» — и всё.

Некоторое время Люк смотрел на бутылку и на сигарету в руке.

— Я боюсь, Мерси. Боюсь. — Он выглядел совершенно потрясенным. — То, что написали сегодня в газете… Что, если…

— Не говори так. Не надо. Даже не думай. Это не он.

— Ты не понимаешь. Ничего не понимаешь. Перед тем как исчезнуть, он целую неделю встречался с Ленор Арчер. Для Беглеца это рекорд. Обычно подружки у него и дня не держались, не говоря уж о неделе. Не умел давать им радость и сохранять в них эту радость. Как ни странно, он считал женщин своими врагами. Может, оттого что в начальной школе у него преподавали одни женщины. Он был упрямцем и не мог убедить их в том, что не дурак. Ведь в школе его считали тупоумным. Однако дураком он не был — просто боялся, что о нем плохо подумают, если он сделает что-нибудь не так, и отказывался отвечать. Маленький, грустный мальчуган — так говорил о нем отец. Коротышка, как я. Маленький и грустный. Мне он тоже запомнился грустным еще с того времени, когда я был совсем малышом, а он уже четырнадцати или пятнадцатилетним. Он всегда хотел заслужить одобрение людей, но не знал как. И, похоже, считал, что ему требовалось от людей разрешение на то, чтобы жить.

Мерси слушала и ничего не говорила.

На веранду вошел Рэгс, потерся о ногу Люка, уселся на пол и приступил к сложнейшему процессу умывания: мордочка, ушки, лапки, грудка — все пушистые места, которые отличали его персону от других котов. У каждой кошки все — и холка, и бакенбарды, и уши в своем роде уникальны, а все вместе создают образ именно этого животного. Давно наблюдая за кошками, Мерси пришла к выводу, что людям стоит у них поучиться, как себя преподносить. Кошка всегда грациозна, никогда не теряет достоинства. В кошке живет ощущение собственной личности, а человек либо успел его забыть, либо никогда не знал. Все, что у вас есть, — это вы сами. Вы сами — это то, что вам дано. Все, что вам дано, — это определенность вашей персоны.

Люк наконец откинулся назад, открыл вторую бутылку «Слимана» и глотнул пива.

— Почему тебе кажется, что ты знаешь этого человека — торговца или кто он там? — спросила Мерси.

— Голос. Надтреснутый, грубый, злой. Такие слышишь только в глухой тьме: Ща я тя уделаю, — голос полуночника.

— Интересно, — хмыкнула Мерси, — таких голосов никогда не бывает у женщин. Только у мужчин. Ни разу не слышала, чтобы женщина говорила подобным голосом, хотя женщина, если захочет, может нагнать на человека еще какой страх божий. Но ее голос не… как бы это сказать… не…

— Не убивает, — подсказал Люк. — Леденит душу, но убить не способен, — он грустно улыбнулся.

— Так ты считаешь, что встречался с этим человеком?

— Возможно. Совсем не исключено. Один из тех типов, что торчат по темным переулкам, причем только по пятницам и субботам, когда копы заняты большой наркоторговлей. Скорее всего, промышляет чем-нибудь. Не марихуаной — поднимай выше — героином.

— Уж тогда не поднимай, а падай, ниже некуда, — заметила Мерси.

— Пусть так, — согласился Люк. — Большая шишка… и с крышей.

— А это что значит?

— Ну, у него есть кто-то в полиции — сильная рука, короче.

— И оружие?

— Разумеется. Без этого нельзя. Но сам он его не носит. Чтобы не нарваться на ННО.

— Не поняла.

— Не хочет сесть за незаконное ношение оружия. Скорее всего, за ним приглядывают со стороны. И не исключено, что со стволами.

— Похоже на плохое кино.

— Есть немного… Хотя не все эти фильмы плохие. Помнишь «Криминальное чтиво»? Потрясающе — наркоманы, наркоторговцы…

— Да, да, — тихонько рассмеялась Мерси. — Обожаю Джона Траволту. Под настроение нравится Брюс Уиллис. И эта тоже ничего — как ее…

— Ума Турман.

— Ах да, — новый смешок. — Не знаешь, что это за имя?

— Может быть, немецкое или скандинавское. Она блондинка.

— Искусственная.

— Они все немного искусственные. Они же кинозвезды.

— И все же, — продолжала Мерси, — я хоть и восхищаюсь, как это сделано: прекрасные актеры, все правдоподобно, но, господи боже мой, совсем не перевариваю насилия. Неужели в жизни так поступают — убивают, словно перед ними не люди, а манекены из витрин?

— А как насчет Ленор Арчер?

Мерси опустила глаза в пустой стакан.

— Да, — прошептала она, — добрались и до нашего города.

В воздухе повисли непроизнесенные слова из «Бикон-геральд»: «В Стратфорде совершено второе убийство».

Мерси налила себе вина. Рэгс прыгнул и растянулся у нее на коленях. Она гладила его по спине, пока он не замурлыкал. Потом ее рука замерла.

— Что ты собираешься делать?

— Отыскать его.

— Ради бога, не надо, Люк. Пусть сам вернется. Ведь те, другие…

— Никуда не денутся. Не дадут же они деру только оттого, что я вышел на улицу.

Послышался крик совы.

— В этом году, должно быть, много сов, — заметил Люк. — У меня тоже живет. По ночам сидит на крыше. А по утрам я нахожу на газоне маленькие круглые бляшки — то, что она не могла переварить: перышки, мышиные хвосты, зубы, кости, коготки. И закапываю в клумбы.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Потому что я занимаюсь этим. Хороню в землю то, чего не хочу видеть или о чем не хочу знать.

— Мне известно, сколько горестей было в твоей жизни. И я сочувствую тебе. Иногда не могу понять, как ты выдерживаешь все это — с Джессом, один. А мне кажется, что ты один все время. Но ты выстоял. Пересилил все. И ты жив. Я тобой восхищаюсь, Люк. У тебя должны учиться.

— Не говори так, Мерс. Не надо. Начать уж с того, что в этом отношении ты сама любого переплюнешь. Все потеряла. Все и всех. И Тома, и дочь… Но ведь тоже жива.

— Я должна жить.

— Вот именно. Должна. И я тоже должен. Бог знает, что случилось бы, не будь нас.

— Да.

— Не знаю, как ты к этому отнесешься, — проговорил Люк, не глядя на Мерси, — только можно мне сегодня переночевать здесь?.. Я хочу сказать, на диване или даже в шезлонге. Я просто не могу… не могу…

— Идти домой?

— Да. — Ответ прозвучал едва слышно.

— Я понимаю, это не страх, — мягко произнесла Мерси. — Но тогда что? Боишься, он придет, а ты не будешь знать, что делать?

— Отчасти да.

— А отчасти?

— Что он придет не один. И…

Мерси ждала. Ее пальцы покоились на спине старого кота. Все можно пережить, думала она. Все, но только не одиночество, если ты больше никому не нужен. И когда все надежды улетучились, когда больше не рассчитываешь на какую-то перемену к лучшему, единственный выход — кого-нибудь найти, какую-нибудь открытую дверь.

— Я боюсь, — наконец заговорил Люк, — что он придет и расскажет, что натворил. И я этого не вынесу.

— Конечно, ты можешь остаться, — ответила Мерси. — Диван занят кошками, и я закрываю дверь между домом и верандой. Поэтому ты можешь спать наверху со мной. — Она улыбнулась. — Не беспокойся — я не строю никаких планов. Для меня все это в прошлом.

Вторник, 23 июля 1998 г.

— А что мне еще остается думать? У нас была большая любовь. У нас ребенок. Мы вместе стремились в голубые дали — к голубым горизонтам, которые вдвоем воспевали. А теперь все кончено? Так? Всему конец? Точка?

— Почему ты решила, что все кончено?

— Ты не показывался не меньше недели. Целую неделю! Я ни о чем не спрашиваю. Какой смысл? Все равно ты солжешь.