Vis Vitalis - Дан Маркович

- Вот того бы немного, американцы делают... - Дешевка! Навоз! Ребята сделали, да бросили. - Шульц кивает в дальний угол, где дымится свежая куча, - сделайте милость, освободите место. 12 - Меня все меньше волнует то, что называют жизнью. Это вовсе не она, а жалкая действительность. Чувствуете разницу?.. - спрашивает Аркадий. - Смотрите, кругом смута, все разворочено и разворовано, толпы без дела и крова, кто в истерике бьется - нет еды, кто в отчаянии руки ломает - родину отняли... Я от этого устал, и не приемлю больше - это не жизнь. Вот моя кухня, вы сидите, на плите еще что-то бурчит, в задней комнате для души припасено - вот жизнь! Мы хорошо живем - у нас плов! Баранью косточку Аркадию подарил один эстонец, привез издалека мешок костей и продавал чертовски дорого. Марк ему пару слов по- ихнему, вспомнил детство, Аркадий же уставился на кусочек мяса, висевший на кривом ребре. - Вытта, - говорит эстонец, - это пота-а-рок... Вокруг мяса навертели риса, моркови, лука, и постепенно, сидя на тесной кухоньке, пьянели от запахов. Аркадий снова про теорию, что запах все решает, и про ту свою особу... Наконец, поставили миску на стол, ели, конечно, с хлебом, плов слабоват для русской души. - Мне эти общие планы, перспективы, история, власть - надоели смертельно; я старый человек, меня всегда вовлекали - скажи, скажи... Вот я и говорю - "идите вы..." Ведь что произошло: сидели на вековой льдине, и вдруг - лед тронулся, господа... трещины спереди, сзади, сбоку, и мы плывем, плывем! Это хорошо! Что мы должны? Во-первых, развести огонь, чтобы самим стало светло, тепло, во-вторых, заняться любимым делом, всем бездельникам на страх и зависть... в-третьих? - бросать бутылки в океан, запечатанные, с записками, так всегда делали умные люди, когда терпели крушение. Нам уже не помочь, но мы сами еще кое-кому так проясним мозги... Ведь что-то узнали, успели понять!.. И последнее, в-четвертых, да?.. умереть не слишком трусливо. Мир идет не туда? Ну, и черт с ним, но пока мы живы... и, может, все-таки эти странные мутанты... или юродивые? почему-то выживающие, каким-то чудом перевесят?.. Аркадий знал, что делать и не боялся крупных неприятностей ураганов, наводнений, стрельбы - "отбоялся" - он говорил, но... слаб человек, бледнел от стуков в дверь, от вида управдомов и секретарш, дворников и продавщиц. - Мелкая гадость меня доконает, какой-нибудь крошка-микрофончик... или дама в ЖЭКе крикнет -"квартиру отниму!" Эт-то опасно. Всю жизнь готовлюсь получше умереть, и нет уверенности, что подготовился. - Родился, и тут же готовиться обратно? К чему тогда вся затея? спрашивает Марк с иронией, но всерьез. - Масштаб! В течение жизни мы в силах что-то изменить, повернуть, иногда даже на равных со случаем! А вот в конце избежать нет сил берут и запихивают в духоту, как негодного петуха. Чрезвычайное событие! Могу сравнить только с рождением. Вот вам две опорные точки, отсюда и масштаб. Главное - сохранить масштаб!.. Да, забыл... еще про этот зен... - Аркадий сгребает остатки плова. - Удался плов. Тут важно пламя... Так вот: встретишь учителя - убей учителя! И даже круче: встретишь Будду, и его самого - убей! Марка покоробило, но он и виду не подал. Современный человек все может сказать, и выслушать. - Не знаю... - он уклончиво, чтобы показать объективность. - И как это у них практически? - У каждого по-своему, думаю. 13 - Почему вы так мало говорите о работе? - спрашивает Аркадий, - как ваши дела? - Ничего дела. - Знаете, мистер "ничего", так долго не бывает, чтобы все ничего. И все, кто ни спрашивал, получали в ответ - "ничего". На деле же многое происходило, но медленно, со страшным скрипом, и постоянно кто-то его обгоняет, то один журнал, то другой... Только собрался разобраться, что за шипы такие, которыми его вещество впивается намертво, не отдерешь, только взялся, несут журнал - сделано, говорят, знаем уже... И так все время. Получается, будто стоишь в стороне и наблюдаешь, как здоровые мужики тянут рояль на шестой этаж. Хочешь руки приложить, а тебе места нет... Хотя, со стороны глядя, работа у него просто кипит, каждый день догадки, отгадки, много удовольствия от деталей, и мрачность его проявляется только к вечеру, когда он, вымотанный, идет домой - "ну, ничего, решительно ничего крупного не обнаружено!" VIS VITALIS по-прежнему скрывается, то мельком покажется с какой-нибудь интересной молекулой в обнимку, то растает в толпе малозначительных частиц. А дома разговор с Аркадием, у которого крупная проблема почти решена. - Тут и сомнений нет! - говорит старик, - мне совершенно ясно, как память связана с нуклеиновыми кислотами. От таких замшелых выводов юноше становится тошно, хотя он и сочувствует старому дилетанту. Он видит себя копошащимся у подножия, не в силах взлететь туда, где простор! В том, что такое пространство существует, он не сомневается. И карабкается по крутой лестнице со слепыми фанерными окнами, мимо обшарпанных дверей... И в изнеможении бросается на свой диванчик. Он чувствует, что впрягся в огромный воз и тянет его с сотнями таких же бедолаг по ухабистой дороге. Он не боится никакого труда, привык к бессмысленным тратам сил и не замечает их... но вот то, что со всеми вместе... "А ты не знал?.. Думал, оторвусь, уйду ввысь... или найду укромный уголок... Не получается, бегу со всеми. А я хочу один..." ХОЧУ ОДИН - мелькнули в нем слова. Он повторил их шепотом, потом вслух - запечатлел. Теперь уж не уйдешь, не открестишься. Хочу один - перед делом, небом, хотите-верите - перед Богом: со своим вопросом, пусть безнадежно, но - ОДИН. 14 - Наше время - коллективных усилий, - считает Штейн, - кто-то тебя подбрасывает на высоту, ставит себе на плечи. Даже Эйнштейн, одинокий гений, стоял на плечах титанов. Есть, конечно, и обман, иллюзия, что, набросившись скопом, преуспеем. Не-е-т... но на плечах титанов... Марку почему-то горько - всю жизнь на чьих-то плечах?.. - Вы доберитесь еще до этих плеч! - смеялся Аркадий, - вы, бунтовщик впустую. Я так и не вскарабкался, барахтался на уровне животов, пререкался с тюремщиками, потом с неучами в провинции - они меня учили, как учить. Кто не умеет, всегда учит. Справедливости ради следует сказать - такие сомнения и расстройства были редки по сравнению с событиями, радовавшими юношу каждый день. Я неизбежно смещаю акценты, что поделаешь, именно редкие вещи, слова и события привлекают меня. Новое начинается с редких мелочей. Но радости, и сомнения тоже, отступают перед лицом наглой действительности, которая просто обязана хоть раз в день напомнить о себе. "Колонка протекла!" или "Центрифуга полетела!" . Хотя никуда она не летела, а взвыла, заскрежетала, из мелких дырочек попер густой белый дым... В самый решающий момент! Зато в конце дня неожиданная радость - маленький, но твердый ответ на столь же мелкий, но точный вопрос, чудо, голос из-за пределов, скромное, но несомненное сотворение мира! Завтра бы еще... Но завтра только ленивое бурчание и никакой ясности. 15 Так что, хоть и "никак", а худо-бедно события следовали одно за другим, жизнь текла в нужном русле. И вдруг нарушается это понятное ему движение - печальный факт пробивает защитную оболочку, за ней просвечивает хаос, ужас случайных событий и многое другое. Погиб Гарик. Ясности в этой истории не было и нет; несмотря на факты, существует несколько версий события. Факты упрямая вещь, но довольно дырявая, между ними многое умещается. Однажды ночью Гарик очнулся в темной кухне. Он сидел, уткнувшись отечными щеками в скользкую клеенку. Сознание возвращалось постепенно, и еще окончательно не поняв, где находится, он увидел перед собой решение - простое и очевидное - вопроса, который давно считался неразрешимым. Вот так, взял да увидел! За что этому алкашу, пусть несчастному, а Аркадию - ничего? а Марку раз в месяц по чайной ложке! Господи, какая несправедливость... Гарик тут же исчез, только щелкнул стальными зубьями непобедимый Фаинин замок. Фаина проснулась в пять часов и пошла тушить свет на кухне. Лампа пылает, Гарика нет... обычное дело. Но на этот раз сердце почему-то екнуло у ней, то ли насторожили следы поспешного бегства, то ли вспомнила... Пусть смешной, бессильный, жалкий, но лежали ведь между ними тысячи ночей, слезы ребенка, бульоны эти... Она оделась, вызвала двух штейновских молодцов, через десять минут собрались у пролома, и пошли. В коридорах пустыня, на тонком шнуре болтается неутомимый ночник, жалобно звякает колокольчик - сторож обходит доступную ему часть здания... Фаина впереди, за ней молодцы, они крадутся к дверям комнаты, где когда-то лежал на полу, мечтал об утепленном гробе Гарик. Фаина привычным глазом прильнула к замочной скважине, слышит негромкое гудение. О мощности прибора Гарика ходили легенды... Приоткрыли дверь, проскользнули - за пультом фигурка. - Гарик, - во весь свой властный голос сказала Фаина, - я же говорила, не до утра... Но что-то неладное творится с Гариком: молчит, не дергается, не трясет плечом, не насвистывает соловьем - даже не обернулся на призыв! - Гарик... - рыдающим голосом молвила Фаина. Не отзывается. - Прибор, слава Штейну, на месте... - оглядев могучие контуры, сказал один из молодцов, - не успели, сволочи... - он сплюнул, демонстрируя пренебрежение к могущественным грабителям. Фаина тронула фигуру за плечо. Упала тюбетеечка, подарок Штейна, под тяжестью руки опустились в кресло одежды, легли угловатой кучкой. Нет Гарика. Но что это?! Один из молодцов, потеряв дар речи, указывал на магнит. Обнажен от оболочек, направлен на кресло зияющими полюсами!.. Нетрудно догадаться, что произошло - гигантский беззвучный всплеск, отделение биополя от телесной субстанции, мгновенный разрыв опостылевших связей, обязанностей, любовей... Бедный Гарик! Несчастный случай? Рискованный эксперимент, девять мгновений одной трагической ночи?.. 16 Когда начала отрываться, со скрежетом и хрустом, душа от тела, Гарик все чувствовал. Это напомнило ему детство - удаление молочного зуба, шипение заморозки, неуклюжесть языка и бесчувствие губ, и со страхом ожидание, когда же в одной точке проснется, прорежется сквозь тупость живая боль. Так и произошло, и одновременно с болью прорезался в полном мраке ослепительный свет. Гигантский магнит, не заметив ушедшей ввысь маленькой тени, всосал в себя, распылил между полюсами и выплюнул в космос множество частиц, остатки студневидной и хрящевидной субстанций, составляющих наше тело. Они тут же слиплись, смерзлись, и пошли кружить над землей, пока раскаленные от трения о воздух, не упадут обратно, как чуждая нам пыль. То, что промелькнуло, недоступное ухищрениям науки, граммов тридцать, говорят знатоки, - это нечто уже знало, что впереди: никаких тебе садов, фиников-пряников! Но и вечных пожарищ, сальных сковородок тоже не будет. И переговоров со всеведущим дедушкой не предвидится. Предстояло понятное дело - великий счет. Пусть себе мечтают восточные провидцы о переселениях, новосельях - ничуть это не лучше, чем раскаяния и последующие подарки... или рогатые твари с их кровожадными замашками. Нет, нет, ему предстояло то, что он хорошо знал и понимал, чувствовал и умел, ведь непонятным и чуждым нас, может, испугаешь, но не проймешь. Он пройдет по всем маршрутам своей судьбы, толкнется во все двери, дворы и закоулки, мимо которых, ничтоже сумняшеся, пробежал, протрусил по своему якобы единственному пути. И на каждом повороте, на каждой развилке он испытает, один за другим, все пути и возможности, все ходы до самого конца. Бесплотной тенью будет кружить, проходя по новым и новым путям, каждый раз удивляясь своей глупости, ничтожеству, своему постоянному "авось"... И после многомиллионного повторения ему откроются все начала, возможности, концы - он постигнет полное пространство своей жизни. Фаина... Душа его предвидела, как будет упорно ускользать, увертываться, уходить в самые бессмысленные ходы и тупики, обсасывать мелочи - отдалять всеми силами тот момент, когда встанет перед ней яркий июньский денек, Фаина на траве, прелести напоказ... Она обиженно, настойчиво - "когда, когда?.." Когда поженимся, уедем от отеческого всезнайства и душной опеки - когда?.. И не было бы ни того ребенка, малютки с отвислым животиком, ни шестиметровой халупы, ни постоянных угрызений - только сказал бы решительно и твердо -"расстанемся!" Нет, ему неловко перед ее напором, она знала, чего хотела - всегда, и это всегда удивляло его. Он никогда не шел по прямой, уступал локтям, часто не знал, чего хочет - ему было все равно... Все, кроме науки! Он не может ей отказать, что-то лепечет, обещает... Домашний мальчик, считал, что если переспал, то и обязан, заключен, мол, негласный договор, свершилось таинство, люди породнились... Воспитание, книги, неуемный романтизм... "Не обеляй себя, не обеляй - ты ее хотел, оттого и кривил душой, обманывал, думал - пусть приземленная, грубая, простая, коварная, злая... но такая сладкая... Пусть будет рядом, а я тем временем к вершинам прыг-скок!.." И это тоже было неправдой, вернее, только одной из плоскостей пространства, по которому ему ползти и ползти теперь. Надолго хватит, на миллионы лет. Поймешь, что в тебе самом и рай, и ад. 17 Но это же выдумки, говорят здравомыслящие люди, все было куда проще. Окончательно потеряв стыд, он где-то на стороне так нагрузился, что едва доплелся до собственных дверей, ввалился, шмякнулся на пол в передней и храпел до трех, потом прополз к себе и затаился. Фаина решила больше не терпеть. Толкает дверь, входит к нему, шарит выключатель, вспыхивает лампочка на тонком проводе. Головка грифа... почему-то вспомнилось - сидел на камне, в ослепительном южном свете... С Гариком ездили, давно... Воспоминание смягчило ее, и она тихо, без ругани и резких движений: - Гарик, размениваем или съезжай. Он смотрит в потолок, куда ему менять, а съезжать - тем более. Давным-давно что-то сломалось в нем, его преследовало унизительное видение затопленной квартиры, с тех пор он чувствовал себя человеком только под летучими парами. Фаина, постояв, ушла к себе. Он потихоньку оделся, ноги в туфли, и, не завязывая шнурков, поплелся в Институт. Входит в свою комнату, перед ним прославивший его прибор: еле слышно струится вода, омывая полюса, шуршат тараканы, облюбовавшие новое поле... Все здесь уже не так - какие-то наглые приставки, пульты, сколько народу присосалось... Все, все прожитое кажется ему испорченным, захватанным сальными пальцами. Сам во всем виноват. Пожалуй, хватит.