Виргостан - Вячеслав Бутусов

НЕБО КОНЦА ОКТЯБРЯ

30 дней до конца октября.

Запись в дневнике

Взлетаем над ржавой поверхностью планеты. Пристраиваемся в хвост космическому дракону. Он делает профилактический сброс стихийной жидкости в межзвездное пространство.

– Как обтекаемость? – выясняет Зэй.

– Наибольшая, ком! – рапортую я.

Я не знаю, выдумка это или нет, но я видел однажды не во сне, как большая красивая птица аккуратно взяла своими когтистыми лапами земной шар, словно круглый камень, и унесла к себе в гнездо.

Зэй выглядывает наружу. Там, в утреннем туманчике, проплывает тяжелый бесконечный состав из грязно-коричневых цистерн с надписями «Кофе» и «Земля».

Мы попали в скрупулезный слой. Над нами проносится какой-то сверхаэроносец, и нас буквально накрывает волной стремительного воздуха. Звучит сигнал к укрытию, но нас так трясет, что мы не можем войти в защитный пояс. Настоящий, воздушный шторм, вдобавок за «витриной» непроглядный туман. Но вот мы выныриваем на поверхность, и над нами только остатки тощих растрепанных хлопьев пара. Я обычно в таких случаях читаю «У Лукоморья…», чтобы избежать суеверия.

Пролетая над поверхностью мирового мозга, мы с Зэем прежде всего обращаем внимание на восходящее солнце, магически всеокутывающее своим прозрачным светло-красным газом курчавые дымящиеся извилины. Сейчас там, внизу, наступает очередное просветление. Зэй обращает внимание на факт проявления сверкающей полоски.

Автостюард меняет тарелочку с орехами, Зэй, как всегда, шутит:

– Бесполезно, все равно съедим!

Я расстегиваю допотопные золотые пряжки на ремне безопасности: «Наверное, часто гнутся при нагрузках?»

Дёрг.

Поскольку движение перекрыто на время воздушной тревоги, мы висим в укрытии и играем в нашу обычную игру.

На этот раз черед Зэя начинать. Он недолго думает и произносит:

– Белая птица – черный клюв. Белую птицу с черным клювом видно издалека.

Пока что все довольно просто, и я отвечаю, не задумываясь:

– Черная птица – белый клюв, черную птицу с белым клювом видно ночью.

– Белая птица – белый клюв.

– Черная птица – черный клюв.

Подразумевается, что белую птицу с белым клювом видно всегда, а черную птицу с черным клювом иногда не видно совсем.

Далее, белая птица – черные крылья, черная птица – белые крылья, белая птица – белые крылья, черная птица – черные крылья.

Белая птица, черный клюв – альбатрос. Зеленая птица, красные лапы – попугай. Черная птица, черные крылья, черный клюв, черные глаза, черные лапы – ворон.

Я пытаюсь рассуждать логически: «Нужно бы придумать что-нибудь такое, чего в природе вообще нет!»

Белая птица – черный клюв, большая. Километровая. Есть.

Красная птица – зеленые лапы, очень маленькая. Меньше мухи. Есть.

Черная птица – черные крылья, без клюва. А? Один : ноль в мою пользу.

Теперь перейдем к более сложным сочетаниям. В природе их существует невероятное количество.

– Белый фронт – черный тыл!

«Ну это понятно!»

– Белый верх – черный низ.

– А, вот и попался! Пингвины не летают, тем более животом кверху.

– Зато плавают и катаются по льду.

– Дальше!

– Желтый клюв и два маленьких перышка – черное и белое.

– Декорация к Стравинскому?

– Допустим, – задумчиво опускает Зэй шторку иллюминатора.

Воздушная пробка в действии, здесь это называется «фистулла». Движение возобновляется, корабли начинают двигаться.

Пролетаем заснеженный пуп земли. Вокруг пустынно и одиноко.

– Белые пятна, без глаз и без лап!

Дальше обычно следует тур про собак с полумесячными хвостами. А за окном небо изумрудного цвета, это достойная награда за полуторасуточное ожидание.

. . .

– Ты когда-нибудь видел вечернее небо конца октября?

– Пятьсот тысяч раз.

– Какого оно было цвета?

– Каждый раз разное.

– Неправда! Оно всегда одного цвета. Я наблюдаю за ним сорок три года. Это цвет небесной эмали.

Зэй выпрыгивает из унилёта, проходит мимо санитарного пункта, останавливается около меня и прикуривает. Я его спрашиваю:

– Ты не будешь дезинфицировать руки?

Зэй нанизывает кольца дыма на пальцы:

– Я ни к чему не прикасался.

Вот так всегда. Сразу и не сообразишь, как реагировать. Стоишь столбиком, как байбак, несколько минут, потом идешь к механикам за структурированным спиртом.

. . .

Ватзахеллы называют это черным золотом. Оно у них жидкое, вонючее, липкое, темно-мутного цвета. Но они без него почему-то жить не могут. У них свет клином сошелся на этой гнилой жидкости. И там, где она есть, – люди света белого не видят. Регулярно урезают нормы, делают световые запасы, понимая, что свет в этих контейнерах не сохранится ни секунды. Запасы мертвой энергии черпаются чрезмерным образом, и она не успевает накапливаться, потому как из живых организмов мертвая энергия не происходит. А тонны трупов служат сырьем для переработки донной биомассы. Все это оседает на днищах океанов и стекает в подводные трещины, где варится веками. Но что парадоксально, с годами эта субстанция становится легче воды, однако не имеет свойства испаряться и таким образом, попадая на поверхность планеты, закупоривает водное тело. Наша планета уже обратилась в межгалактический реабилитационный центр к специалистам вселенского масштаба. Они провели обследование и, получив результаты анализов, вынесли безоговорочный вердикт: «Метафизировать безотлагательно!»

БАРХОТИН

Бархоть – тонкий защитный слой у младенцев, образующийся между воздухом и кожным покровом.

– Он кто?

– Кто-то навроде алхимика. Преобразовывает материю во что-нибудь более тонкое. Например, в музыку. Людей оживляет. Попал к нам из соседнего измерения. Так бывает, когда измерения соприкасаются.

– Никакой он не алхимик! Он чокнутый.

Воздух сотрясается.

Свершилось! Я держу в руке долгожданный билет. Вот что здесь написано – «Возвышенные Линии Виргостана», воздушный порт Недра, посадочный талон, мое имя, штрих-код, номер рейса, партнеры по вылету, дата, время вылета, откуда и куда, ворота, класс и, наконец, – место «1В». И вот я уже сижу в этом самом кресле и, никаких сомнений быть не может, я лечу в сторону дома, а рядом со мной растягивается в тонкой обворожительной улыбке Радекка. И вдруг подходит Зэй в унилётной форме и протягивает мне самокрутку из билета.

– Не может быть! – говорю я, глядя в графу с указанием номера места.

Радекка как ни в чем не бывало продолжает читать свои нескучные свидетельства о любви и мире.

– Что ты на это скажешь? – показываю я ей два одинаковых билета.

А она, не отрываясь от книжки, цитирует вслух:

– «Что-то нарушилось, любовь уже который раз идет по кругу, а мы никак не поспеваем за ней».

Я же этим временем, пытаясь конвертировать ее ответ применительно к своему вопросу, олигофренически разглядываю на красных волосах отметки, означающие необходимую длину. Вроде бы все по отдельности говорят верно, но вместе это почему-то не складывается.

. . .

У меня между лопатками почесывается, и я могу часами подставлять себя струям водопада. Как это ни странно, но теория о том, что Виргостан существовал задолго до возникновения нашей планеты, является заблуждением. Я заметил, что у Радекки в сумочке для космоса довольно много излишних, на мой взгляд, предметов. К примеру, четыре гребешка: золотой, деревянный, костяной и щетинистый. Затем эта пресловутая плетеная ложка, с вычурной резьбой.

Не получив поддержки, уступаю место Зэю, а сам пересаживаюсь на «2А». Машинально беру бортовой журнал и рассматриваю картинки. Фокус сознания где-то далеко впереди диспетчерского радара – вижу на экране изображение единорога. Он белый, пушистый, с матовым изогнутым рогом на взъерошенном затылке, лапы мохнатые, и не видно, есть ли на них копыта.

– Дьзенки! – говорит он, и рот его открывается по диагонали.

Наверное, кушать хочет. На шее оловянный жетончик с гравировкой – «VIR / ЯIV». Всего лишь четвертый, кроме того, сейчас находится в тени собственной звезды. Свернулся калачиком и раскаивается в сырой промозглой глуши.

ИЗУМИТЕЛЬНЫЕ ЛУЧИ ВИРГО

Отчего происходит мое такое странное поведение? Я вхожу в пустой салон, и бортпроводница доброжелательно предлагает мне занять любое понравившееся мне место. И я по привычке устремляюсь на место «2А», в то время как в талоне у меня указано «1Г». Когда я соображаю, что у меня есть возможность оккупировать «1В», появляется гражданин, который выбирает именно это место. Умно сказано – всему свое время, и всему свое место.