Штрафбат - Эдуард Володарский

— Ну, быть такого не может, чтоб во всем этом тухлом городишке самогонкой не разжиться, а, Савелий, как считаешь? — говорил Булыга.

— Не знаю… вообще-то где-то должна быть…

— Ты, Савелий, держись Булыгу, будешь сыт-пьян и нос в табаке.

— А я не курю, — усмехнулся Савелий.

— Я курю. Я… — торопливо вставил боец, шедший сзади них.

— Ни немцев не видать, ни жителей, тьфу, — сплюнул Булыга. — Щас бы поросеночка поймать… или курочку… С голодухи живот к спине прилип.

Булыга пригляделся к окнам небольшого домика в глубине палисадника, обернулся:

— Двигайте дальше, я догоню, — и нырнул в заросли сирени.

— Что там? — спросил Савелий, остановившись.

И еще один штрафник, молодой парень, остановился, вопросительно глядя на Савелия:

— Он чего, в дом пошел?

— Проверить хочет… — ответил Савелий.

Олег Булыга, держа автомат наперевес, вошел в дом, миновал сени и оказался в маленькой горнице. Никого. Только покосившийся, без одной ножки стол, разбитая посуда на полу, да какое-то тряпье разбросано в беспорядке. Булыга потянул носом воздух, вышел из дома, обогнул его, осторожно ступая.

Почти вплотную к дому стоял хлев для коровы и телят. И тут никого — лишь засохший навоз, сорванная калитка, остатки сена наверху, дырявая крыша.

И вдруг в сене кто-то зашевелился. Булыга вскинул автомат:

— Хенде хох! Вылазь, сучара, или стреляю.

— Не надо, дяденька… — раздался тонкий девичий голосок, и из сена выглянула девушка лет шестнадцати, в ситцевом платьице и черном суконном пиджачке.

— А ну, слазь! — скомандовал Булыга, направляя на нее автомат.

Девушка стала спускаться по шаткой лесенке. Булыга смотрел снизу вверх, видел мелькающие голые ноги, худые белые бедра, а дальше — тревожащая сладкая глубина. Булыга проглотил слюну, усмехнулся.

Девушка спустилась и стояла теперь перед ним, обсыпанная сеном, светловолосая, с яркими синими глазами и пухлыми, еще детскими губами.

— Как звать? — спросил Булыга, отводя автомат и придвигаясь ближе.

— Зоя…

— Родители где?

— Не знаю… как бой начался, все побегли кто куда… Может, в погребе хоронятся.

— Ишь ты какая… синеглазая… — Булыга погладил ее по острому плечу, по тонкой шее и вдруг обнял за талию, прижал к себе, стал целовать в губы, повалил на землю прямо у лестницы.

— Не надо, дяденька… ой, что вы делаете… ой, не надо… дяденька, миленький, не надо…

Девушка отчаянно сопротивлялась, кулачками била Булыгу в грудь, по лицу, но движения его были мощны и неумолимы, и девушка сдалась, тихо заплакала, простонала:

— О-о-ой… что ж вы делаете… о-ой…

Булыга часто, громко дышал, крепкий зад его, обтянутый зелеными галифе, поднимался и опускался, и пехотинец торопливо бормотал:

— Ну че ты, Зоя… ведь хорошо же, а? Хорошо, правда, Зоя… хорошо…

И в это время из-за дома вышел молодой штрафник, что остался ждать Булыгу вместе с Савелием. Он озирался по сторонам, глядел вверх и не видел лежавших в хлеву Булыгу и Зою. Но под ногой его громко хрустнула ветка, Булыга вздрогнул, схватил автомат, и, привстав над девушкой, дал короткую очередь. Боец охнул, схватился за живот, упал на колени и ткнулся лицом в землю.

Девушка пронзительно завизжала, вырвалась из-под Булыги и бросилась бежать за хлев, в огород.

Из-за угла выскочил Савелий, наткнулся на убитого, остановился.

Булыга с растерянным видом подошел к лежавшему на земле штрафнику, на ходу подтягивая штаны. Присел, перевернул бойца на спину. Остекленелые глаза его смотрели в небо.

— Ах ты черт, какая бодяга вышла… — пробормотал Булыга и, наклонившись к груди парня, послушал, бьется ли сердце. Разогнулся, взглянул на Савелия: — Готов…

— Как готов? Что готов? — бессмысленно спрашивал оглушенный Савелий. — Ты чокнулся, да? Что ты наделал, идиот! Ты же убил его!!

— Ну, тихо, тихо, — остановил его крики Булыга. — Не поднимай шухер… Я что, специально его, что ли? Выскочил, как черт из бутылки и — нарвался. Я же не видел… я сам испугался — подумал, немец… — Булыга рукавом утер пот с лица, трясущимися пальцами достал из пачки «Севера» папиросу, прикурил, ломая спички, жадно затянулся.

— Ты понимаешь, теперь трибунал будет? — сказал Савелий.

— Не будет никакого трибунала, — резко ответил Булыга, — если ты язык в задницу засунешь и будешь молчать, понял? А хоть слово вякнешь, я скажу, что это ты его…

— Как это я? — вконец оторопев, спросил Савелий.

— Очень просто, — усмехнулся Олег Булыга. — Обознался по неопытности и шлепнул своего.

— Ты… ты… — Савелий даже заикаться начал.

— Не психуй, Савелий, я сам нервный, — вновь усмехнулся Булыга. — Напоролись на фрицев в засаде — и погиб товарищ. Вот и вся байка! Ему теперь не поможешь — он все одно мертвый, так зачем живому жизнь портить? Я ж не нарочно… испугался, нервишки ни к черту… Мы с тобой кореша, Савелий, или так, здравствуй — до свидания?

Савелий молчал, опустив голову.

В глубине улицы послышалась стрельба, несколько раз рванула граната.

— Ладно, мотаем отсюда. Подмогни. — С помощью Савелия Булыга поднял за плечи мертвого штрафника, легко понес. Савелий подобрал автомат, потащился следом.

Глава седьмая

Балясин нашел свой дом, остановился перед вытоптанным палисадником, окинул дом взглядом — зияющие провалы окон, провалившаяся крыша. Он медленно пошел по тропинке, перешагнул через проломленные ступеньки крыльца и вступил сразу в сени, потому что двери не было. Из полутемных сеней вошел в горницу. Везде разгром и запустение. Видно было, что люди давно уже здесь не живут.

Балясин вошел в комнатку поменьше, где стояла короткая, но широкая детская кровать, огляделся. К стене были прикноплены листочки с детскими рисунками. Листочки загнулись от времени. Балясин осторожно отодрал их от стены. Танк с красной звездой на башне едет по зеленому полю, в небе летит самолет с красными звездами на крыльях, и ярко светит солнце. И написано неумелой рукой печатными буквами: «КРАСНАЯ АРМИЯ ВСЕХ СИЛЬНЕЙ». Еще рисунок — два грузовика, в кузовах сидят солдаты в зеленых касках… и еще — зеленое поле, большой дядя ведет, держа за руки, двоих то ли мальчиков, то ли девочек, и опять ярко светит рыжее лучистое солнце. Балясин бережно сложил листки, спрятал в карман гимнастерки.

Потом он опять ходил по дому, оглядывал стены, пол, пустой платяной шкаф. В дверце остались осколки разбитого зеркала. Внутри Балясин увидел стоптанные женские туфли-лодочки, которые были модны перед самой войной. Балясин поднял их, понюхал, подержал и положил обратно в шкаф.

Потом он вышел во двор, спустился в погреб, с трудом открыв разбухшую тяжелую дверь. Пошарил в полумраке по земляным полкам в поисках продуктов. Что-то звякнуло. Балясин вынес на свет, к двери — это оказалась большая бутыль самогона. Потом он нашел банку с солеными огурцами…

Когда Глымов и Леха Стира вошли в дом, Балясин сидел за столом и курил самокрутку. Перед ним стояла бутыль самогона, стакан, полкраюхи серого хлеба и миска с огурцами.

— Ты гляди, какая у него скатерть-самобранка, — восхищенно протянул Стира. — Пьет тайком от товарищей!

Балясин глянул на них равнодушным взглядом и ничего не сказал. Глымов и Стира сели за стол, и Стира, не дожидаясь приглашения, схватился за бутыль.

— Еще стаканы есть?

— Нету…

— Тогда по очереди будем. — Леха налил полный стакан, протянул Глымову. — Давай, Петрович.

Глымов взял стакан, но пить сразу не стал, взглянул на Балясина, спросил:

— Что, никого не нашел?

Балясин молча покачал головой, продолжая курить. Глымов выпил, отломил кусок от краюхи, понюхал, начал жевать. Леха подхватил стакан, снова наполнил его и выпил сам, выдохнул, занюхал хлебом и сообщил:

— А мы с Петровичем троих гансиков кокнули. А ребята в плен человек пятьдесят набрали. И куда их теперь девать? Ждать, покудова смерши придут и заберут? Да на хрена козе баян! Они их все равно постреляют. Только на допросах еще и кости переломают. Пострелять их, сук поганых, на месте — и с глаз долой, правильно говорю?

И опять Балясин не отреагировал, продолжал курить.

— Может, в лес подались? — осторожно спросил Глымов. — Говорят, тут почти все жители в лес побежали, как только бои начались…

— Может… — глухо ответил Балясин, налил в стакан и выпил. Погасив окурок в консервной банке, достал кисет, бумагу и принялся сворачивать новую цигарку.

— Ну что, еще по одной — и пора? — потирая руки, сказал Леха Стира. — А то небось комбат давно сбор протрубил…

— Давай… — равнодушно кивнул Балясин, прикуривая новую самокрутку.

Стира протянул стакан Балясину:

— Давай, Юрок, залей горе.

Балясин взял стакан, подержал и вдруг отдал Глымову: