Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада

Дамы переглядываются. Им все ясно. Эта женщина только что потеряла единственного сына и, как назло, увидела этакую дамочку и решила, что та увиливает от исполнения небольшой обязанности, не желает принести даже крошечную жертву… И пошло-поехало.

— Вы ведь, полагаю, сможете хотя бы принести извинения? — спрашивает пышка.

— Как только вы мне докажете, что я не права.

— Но я же вам доказала! — восклицает седая.

— Выходит, я не поняла. Поди, ума не хватает для таких вещей.

— Ну хорошо. Тогда придется нам самим. Нелегкая задачка.

— Я вас об этом не прошу!

— И потом, госпожа Квангель, пока что вам стоит себя поберечь. Все время вверх-вниз по лестницам, а теперь этакая неприятность. Вы же были у нас одной из самых старательных.

— Стало быть, вышвыриваете меня! — подытоживает Анна Квангель. — За то, что я выложила дамочке чистую правду!

— Ну что вы, ради бога, не стоит воспринимать это таким образом! Пока что вы просто отдохнете. А после снова вернетесь к нам…

Путь до Фридрихсхайна обе дамы проделали молча. Их занимали собственные мысли. Наверно, следовало бы обойтись с этой Квангель посуровее, накричать на нее, устроить разнос. Увы, им это не дано — они из тех, что обычно помалкивают, они беззащитны. И, понимая это, ковриком стелются перед каждым, кто умеет орать. Только бы визит к важной даме прошел благополучно, только бы все обошлось (в отсутствие главной виновницы).

Им сопутствует удача. Ведь за всеми телефонными звонками, криками, визитами уже настал вечер. Хозяйка как раз одевается, в оперу едет. Но они могут подождать на пуфиках в передней.

Через четверть часа горничная спрашивает, по какому они, собственно, делу. Они рассказывают ей виноватым шепотом, после чего им велено еще подождать.

По правде говоря, супруга оберштурмбаннфюрера Гериха успела потерять к этой истории всякий интерес. Три часа она названивала по телефону приятельницам, приняла ванну, ее ждет опера, а потом уютный вечерок в «Фемине» — с какой стати даму из общества должна интересовать тетка из простонародья? И спустя еще четверть часа Клер говорит своему Эрнсту:

— Ах, ступай прикрикни немножко на этих баб и выгони их вон! Я не хочу портить себе вечер.

Оберштурмбаннфюрер выходит в переднюю и прикрикивает на посетительниц. При этом он не понимает, что настоящей виновницы здесь нет. Да ему и без разницы, он напускается на них, а потом выставляет за дверь. Инцидент наконец-то исчерпан!

Женщины идут домой.

— Вообще-то, — говорит пышка, — иной раз я вполне могу понять такую, как Квангель.

Седая думает о сыне и крепко сжимает губы.

А пышка продолжает:

— Иногда хочется быть простой работницей, раствориться в массе. Эти вечные предосторожности, этот неистребимый страх ужасно изматывают…

Материнский крест качает головой.

— Я бы не стала так говорить, — коротко бросает она и, когда собеседница обиженно умолкает, добавляет: — Как бы то ни было, мы худо-бедно уладили дело и без Квангель. Он прямо сказал, что для него инцидент исчерпан, так мы и доложим наверх.

— И что Квангель выгнали!

— Разумеется, и это тоже! В нашей конторе я ее больше видеть не желаю!

И больше они ее там не видели. Зато Анна Квангель доложила мужу про свой успех, он дотошно выспросил ее обо всем, но успех, пожалуй, и впрямь был полный. Квангели избавились от своих должностей, притом не подвергнув себя риску…

Глава 18

Первая открытка

Остаток недели миновал без особых происшествий, и вновь подоспело воскресенье, то воскресенье, когда, как очень надеялась Анна Квангель, наконец состоится разговор с Отто о его планах, который так долго откладывался. Отто встал поздно, но был в хорошем настроении, беспокойство его не донимало. Пока пили кофе, она нет-нет искоса поглядывала на него, чуть ободряюще, а он как бы и не замечал, неторопливо жевал хлеб и помешивал кофе в чашке.

Анна долго не решалась убрать со стола. Однако на сей раз первое слово вправду было не за ней. Он сам согласился поговорить в это воскресенье и наверняка сдержит обещание, любой намек с ее стороны будет выглядеть как понукание.

Вот почему она, тихонько вздохнув, встала и понесла на кухню чашки и тарелки. А когда вернулась за хлебницей и кофейником, Отто сидел на корточках возле комода и что-то искал в ящике. Анна Квангель не могла вспомнить, что именно там лежало. Наверняка какой-то старый, давно забытый хлам.

— Что потерял, Отто? — спросила она.

В ответ он лишь что-то буркнул, и она ушла на кухню мыть посуду и готовить обед. Он не хочет. Опять не хочет! И она окончательно уверилась: в нем назревает что-то такое, о чем она по-прежнему ничегошеньки не знает, а ведь должна бы знать!

Позднее, когда она снова пришла в комнату, чтобы, устроившись подле него, почистить картошку, то застала его у стола — скатерть убрана, на столешнице разложены ножички и стамески для резьбы, пол вокруг уже усыпан мелкой стружкой.

— Что ты делаешь, Отто? — с изумлением спросила она.

— Смотрю вот, не разучился ли резать, — ответил он.

Она была донельзя разочарована и слегка раздосадована. Отто, конечно, небольшой знаток человеческой души, но все-таки мог бы догадаться, каково ей сейчас, с каким напряжением она ждет любых его слов. А он извлек на свет инструмент первых лет их семейной жизни и сызнова ковырял деревяшки, совсем как раньше, когда своим вечным молчанием доводил ее до отчаяния. В ту пору она еще не привыкла к его неразговорчивости, не то что теперь, но теперь, именно теперь, когда привыкла, эта неразговорчивость казалась ей совершенно невыносимой. Резать по дереву, господи, неужто после всех переживаний ему ничего другого в голову не пришло! Неужто, часами в молчании занимаясь резьбой, он рассчитывал вернуть себе столь ревностно оберегаемый покой — нет, для нее это стало бы тяжелым разочарованием. Он частенько ее разочаровывал, но на сей раз она не сумеет смолчать.

С тревогой и отчаянием размышляя об этом, она все же не без любопытства смотрела на толстую продолговатую деревяшку, которую он задумчиво поворачивал в своих больших руках, временами снимая тут и там изрядную стружку. Нет, это явно будет не ящик для белья.

— Что ты мастеришь, Отто? — через силу спросила она. У нее мелькнула странная мысль, что он вырезает какую-то деталь, например для бомбового взрывателя. Мысль, впрочем, нелепейшая — какое отношение Отто имеет к бомбам?! К тому