Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1 - Сергей Толстой

Над всеми его словно приподнимает огромная, тихая радость. И так она велика, что никакие определения не могут дать о ней даже приближенного понятия. Чему же так рад он? Тому ли, что смерть была рядом и мимо прошла? Тому ли, что ранен, а все-таки жив и что снова свои все кругом, что он видит их, с ними беседует, дома… Да, и тому, и этому тоже, но чем-то он стал очень отличен от всех остальных, и не только от всех остальных — от себя самого, такого, каким еще совсем недавно до войны приезжал. Было тогда двадцать пять ему. Сейчас — двадцать шесть, двадцать семь еще только исполнится. Мальчик, хотя он и старший. Странное что-то переполняет его. Очень тихий и светлый внутренний мир, а внешне… внешне — нетерпеливое беспокойство. Не пора ли? Как! Все еще не пора? Неужели так долго? Ведь надо же, надо скорее туда… Здесь, дома? Да, хорошо, но здесь больше нельзя, нельзя оставаться… Что же это? Тоска по товарищам? По боевой жизни полка? Жажда опасностей, подвигов? Нет, опять все это не то, не главное. Кока чем-то от нас отделен навсегда, и это чувство каких-то иных разрядов, других категорий, чем все, что словами может быть названо. Чувство близости к чему-то неотложному, что ждет и торопит, торопит с разрешением основного, быть может, вопроса всей жизни. Но кто это сможет понять? Ни он сам, ни отец, ни, тем более, кто-нибудь третий. Привычные рамки стали вдруг невероятно узки. Дом, семья, к ним любовь и привычка — все это встало в каком-то другом, измененном масштабе. Может быть, сердце стремится к другим масштабам, предчувствуя словно иную любовь и семью… Разве скажешь? И как? Слов об этом не найдено. Разве вот только: «Нет больше той любви, кто душу свою положит за други своя». И для этой любви он готов…

В ярких рассказах Коки перед нами оживает недавнее, им пережитое…

…Сливаясь с шоссе в перспективе далеко сошедшихся линий, клубится хмурое осеннее небо. Вокруг невылазная грязь переполняет кюветы, поля заливает по обе стороны дороги. Шевелится, пузырится, чавкает. В ней тонут обломки повозок, какие-то ящики Красного креста, увязшие и брошенные фурманки. По дороге плывет в бесконечном потоке зашарпанный «Бенц» автороты, впереди нескончаемая лента обозов, каких-то машин, подвод, артиллерийских упряжек. Позади — то же самое. Один поток вперед, другой, встречный, — назад. Тут же верховые на лошадях, жители, толкающие тележки с увязанным скарбом, уходящие в тыл. То и дело поток останавливается, и до неба взмывает трехэтажная ругань. Что-то произошло впереди, может, за пару-другую верст, и все стоят час, другой, не представляя себе, сколько еще таких часов впереди. Мелкая изморось падает, размываясь по грязным небритым лицам со следами бессонных ночей и крайнего переутомления. Тыловая дорога запружена до отказа и почти неподвижна. В заторе стоит и грязью заляпанный «Бенц». В нем два офицера. За рулем Панчулидзев — однополчанин Коки, с ним рядом, в шоферской кабине, сидит и он сам.

Затор, видимо, надолго… Дремлется… Дело к вечеру. Позади остался маленький разрушенный польский городок, где размещен штаб дивизии. Они возвращаются из штаба на передовую. Штаб уже на колесах. Отходит. По слухам, немцы где-то прорвались. На флангах уже идут бои. Но пакет со срочным донесением все же удалось вручить генералу. Неожиданно гораздо труднее оказалось сделать покупки, о которых просили товарищи: перчатки, шоколад… Все уже вывезено. Остались маленькие еврейские лавчонки. Но все они были с утра на запорах. После сильного стука иногда где-нибудь наверху открывалась форточка и тут же захлопывалась: не погром ли?

— Напрасно пан стучится. Евреи сегодня с утра на молитве, — объяснила какая-то старая полька.

— С утра? Так когда ж они кончат молиться?

— Завтра кончат. Сегодня у них Йом-Кипур — судный день. Из всех евреев черт выбирает себе одного в преисподнюю. Так все они нынче постятся и молятся; каждый кается, просит Бога и черта, чтоб в преисподнюю взят был не он, а кто-нибудь из соседей.

— Как же быть мне? Я с фронта приехал. Надо купить.

— Не знаю я, как пану быть… Попробуйте к Менделю, вон в ту дверь. Если уж он не продаст, то никто…

На долгий, усиленный стук у калитки возникает раз навсегда перепуганный взгляд двух больших темных глаз с золотушного личика маленькой девочки. Она молчит и, не смигивая, смотрит на офицера.

— Где же старшие, девочка?

— Ой, ну, они на молитве. Магазин же совсем не торгует…

— А что есть у вас в магазине?

— А что пану треба?

— Во-первых, перчатки…

— Перчаточки? Есть, а ну как же…

— А какого размера?

Молчание.

— На какую руку перчатки?

— Да вот на мою… — и маленькая жидовочка растопыривает свою грязную пятерню.

— А носки шерстяные? Белье? Шоколад?

— Не знаю. Я мамеле вызову…

Исчезает. Обождав, Кока отучит снова. Наконец, у калитки возникает старуха. После долгих объяснений, просьб и угроз лавочка открывается, и в ней находится все необходимое. Теперь только бы доехать обратно. Но при таком движении похоже, что придется заночевать в поле. Неожиданно колонна трогается и приходит в движение. Проехав с версту, Панчулидзев неожиданно выкручивает руль на каком-то ухабе, машину заносит в кювет, и она с глубоким чавканьем оседает в грязи, «всерьез и недолго».

— Давайте назад…

— Что давайте! Куда тут даваться?

— Как куда? На дорогу!

— Бензин весь… Ах, черт его… Так я и знал…

Объезжая их, мимо плывут неясные контуры повозок, попыхивают огоньки папирос…

Выйдя из машины, Кока сразу уходит ногами в липучую грязь и, с трудом выдираясь, бредет по обочине. С полей наползает низкий белесый туман. Колонна уже снова остановилась. Куда ни посмотри, стоят неподвижные нагромождения каких-то тюков, похожие на людей, и группы людей, похожих на тюки своей унылой статичностью.

— Это чей обоз?

— Лейб-гвардии Егерского.

— Кто начальник?

— Поручик Гололобов.

— Где он?

— Он — дальше.

Наконец, поручик разыскался.

— Да что Вы, голубчик, какой там бензин? И не бывало…

Снова дальше.

— Чьи повозки?

— Хозяйственной роты лейб-гвардии Преображенского.

— Есть бензин?

— Бензин? Вы смеетесь! Откуда?

— Что за часть?

— Мы — измайловцы…

— Есть бензин у вас?

— Вам на что? Зажигалку налить? У кого-то здесь был… Ах, машина… Ну, этого Вы не найдете. У нас отродясь его не было… Вот фураж — есть. Овес или сено…

Возвращаться приходится ни с чем. Неподалеку от засевшей машины на каком-то относительно сухом возвышении среди поля горит костер. У костра греются несколько человек. Кока подходит к ним, завязывается разговор…

— Бензин? Не нашли? Да Вы где же искали? Бензина тут сколько угодно…

— Где?

— Ну, здесь, на дороге… Куда Вы ходили?

Кока неопределенно машет рукой:

— Вон туда…

— А измайловцев видели?

— Видел. Сказали, что нет…

— Как же так? Да постойте! Вы так и спросили: бензин?

— Ну а как же…

— Так они Вам и скажут… Так слушайте же совета. Забирайте бидончик и топайте прямо туда, где Вы были. Про бензин — ни гу-гу. Спросите: а есть у вас красная бочка? Только, запомните, красная бочка…

Кока подходит к Панчулидзеву, спящему в машине. Рассказывает…

— Неужели пойдете?

— Придется…

Один шаг, второй, третий… Один, второй, третий. Ну и дорога… Один, второй, третий. Еще два десятка. Еще пятьдесят…

Наконец. Это, кажется, здесь.

— Измайловцы?

— Да. Вам кого?

— Красная бочка у вас…

— А, ну как же, имеется. Штабс-капитан Балкашин вот, хозяин!

— Вам что, нацедить? Ну конечно, голубчик… обяжете… Вот посуда-то больно мала… Я с охотой бы Вам уступил полцистерны. Возим, возим с собой. Из сил лошади выбились. И машин-то ведь здесь ни одной, никому не нужно… Только взад и вперед и таскаем…

Наконец-то налит бидон.

— А, простите, откройте секрет, почему надо «красная бочка», а не…

— Тссс! Как же Вам непонятно? Военная тайна. Только для посвященных. В нашем штабе считают, что так интереснее. Таинственно, знаете, получается… Так вы, коли услышите, кому еще надо, присылайте; все равно — просто хоть на дорогу выливай. Дадим с удовольствием. Только спросят пусть правильно… — штабс-капитан хохочет, прощаясь с облагодетельствованным подпоручиком.

Наконец, и машина заправлена и с помощью проходивших солдат вытянута обратно на дорогу. Но движения по-прежнему нет. Теперь надо пойти посмотреть, что там случилось впереди. Почему стоим.

— Охота Вам бродить по этой грязюке… — тянет ко всему равнодушный Панчулидзев.

Но Кока не может усидеть на месте. И снова версты по грязи. Наконец, далеко впереди обнаружена и причина задержки. Загруженная доверху повозка с парной запряжкой развернута поперек дороги. Хозяин выпряг одну из лошадей и верхом куда-то уехал. Вот и сломанная задняя ось. Действительно, этой повозке ездить дальше не скоро. Все клянут и дождь, начавший сыпать с неба, и дорогу, и сломанную повозку, остановившую движение, но ничего не предпринимают. Когда Кока берет на себя инициативу, ему сперва неохотно, потом все больше воодушевляясь, помогают. Приходится приподнять заднюю часть повозки, частично разгрузив ее тут же, на обочину, потом нахлестать лошадь, и наконец повозка въезжает в кювет и дорога очищена. Медленно все приходит в движение. Но на обочине вырастает верховая фигура, в ярости потрясающая казацкой нагайкой.