Голубой Марс - Ким Робинсон

Когда трапеза завершилась, они прибрали стол вместе, как в Зиготе или Хираньягарбхе. Снаружи танцующие начали кружить вокруг костра, одетые в сюрреалистические карнавальные костюмы и маски в виде голов зверей и демонов, точно как во время Fassnacht в Никосии. Правда, здесь маски были более тяжелыми и странными: демоны с множеством глаз и большими зубами, слоны, богини. Деревья чернели на фоне неясной черноты неба с крупными мерцающими звездами, а ветви и листья вверху были то зелеными, то черными, то снова зелеными, а затем окрашивались огнем, когда языки пламени поднимались выше, словно следуя ритму танца. Низенькая девушка с шестью руками, каждая из которых двигалась в танце, подошла к Ниргалу и Майе сзади.

– Это танец Рамаяна, – сообщила она. – Старый, как сама цивилизация, и он о Марсе, Марс мы называем Мангала.

Она знакомым движением сжала Ниргалу плечо, и он вдруг снова почуял исходивший от нее аромат жасмина. Уже не улыбаясь, девушка вернулась к костру. Таблы по нарастающей воздымались к выпрыгивающему пламени, и танцующие испускали крики. Каждый их удар отдавался у Ниргала в висках, и, несмотря на апельсины, его глаза все еще слезились от острого перца.

– Знаю, это странно, – проговорил он, – но кажется, мне опять нужно поспать.

Проснувшись перед рассветом, он вышел на веранду, чтобы посмотреть на небо, освещенное, почти как на Марсе, сначала черное, затем фиолетовое, красное, розовое и, наконец, потрясающе цианово-голубое, цвета тропического земного утра. Голова все еще болела, будто чем-то набитая, но теперь он хотя бы чувствовал себя отдохнувшим и готовым вновь сворачивать горы. Позавтракав зелено-коричневыми бананами, он вместе с Саксом присоединился к группе местных, чтобы проехаться по острову.

Куда бы они ни поехали, в его поле зрения всегда находились сотни человек. Все они были невелики ростом, причем в деревнях – смуглыми, как он, а в городах – несколько темнее. Повсюду разъезжали крупные фургоны, служившие передвижными магазинами для малолюдных деревень. Ниргал удивился худобе окружающих его людей: физический труд сделал их жилистыми и мускулистыми, иначе их руки и ноги были бы тонкими, как спички. На их фоне молодые девушки напоминали цветы, достигшие пика своей красоты.

Когда люди понимали, кто перед ними, то спешили поприветствовать его и пожать руку. Сакс, глядя на Ниргала, понимающе качал головой.

– Бимодальное распределение, – произнес он. – Не то чтобы видообразование, но, может, и оно, если пройдет достаточно времени. Островная дивергенция, очень по-дарвински.

– Я марсианин, – согласился Ниргал.

Их строения находились посреди зеленых джунглей, которые постоянно пытались отвоевать свою территорию. Более старые здания были сложены из глинобитного кирпича, почерневшего от старости и слившегося с землей. Рисовые поля располагались уступами, но настолько плавными, что казалось, будто холмы находились много дальше, чем на самом деле. А рисовые побеги имели такой светло-зеленый оттенок, которого на Марсе сроду не бывало. Вообще же здешняя зелень оказалась такой яркой, что Ниргал не мог припомнить, что видел где-нибудь подобное. Все это давило на него, такое многообразное и насыщенное, и солнце припекало ему спину.

– Это из-за цвета неба, – объяснил ему Сакс, когда Ниргал сказал ему про яркость растений. – Марсианское небо слегка приглушает зелень.

Воздух был плотным, влажным, прогорклым. На далеком горизонте светилось море. Ниргал кашлянул, вдохнул ртом воздух и постарался не обращать внимание на пульсирующую боль в висках.

– У тебя маловысотная болезнь, – предположил Сакс. – Я читал, что такое случалось с жителями Гималаев и Анд, которые спускались к уровню моря. Это от уровня кислотности в крови. Нужно было приземлиться где-нибудь повыше.

– Почему мы этого не сделали?

– Они хотели, чтобы ты появился здесь, потому что Десмонд родом отсюда. И это твоя родина. И кажется, там уже разгорелся спор о том, кто следующий приютит нас.

– Неужели здесь тоже спорят?

– Полагаю, даже больше, чем на Марсе.

Ниргал издал стон. Тяжелый, удушливый воздух…

– Я пробегусь, – сказал он и припустил вперед.

Поначалу все шло хорошо: он выполнял привычные движения, получал от организма ответные реакции, напоминавшие ему, что он все еще был собой. Но когда он попытался ускориться, то не сумел войти в ритм лунг-гом-па, при котором бег становился сродни дыханию, действием, которое можно было выполнять бесконечно. Вместо этого он начал ощущать в легких давление от тяжести воздуха и от взглядов тех низкорослых людей, мимо которых он пробегал. От веса собственного тела у него разболелись суставы. Он весил более чем вдвое больше, чем прежде, и по ощущениям словно нес еще одного человека на спине, хотя нет – весь этот вес находился внутри него. Будто кости превратились в свинец. Легкие горели и тонули одновременно, их нельзя было прочистить даже кашлем. Теперь позади него появились высокие люди, одетые в западном стиле, – они ехали на маленьких трехколесных велосипедах, разбрызгивая воду в каждой попадавшейся им луже. Но когда он прошел, то на дорогу вышли местные, не давая проехать велосипедистам; когда местные говорили или смеялись, на их темных лицах сверкали белки глаз и зубы. Лица же велосипедистов не выражали ничего – они лишь были устремлены к Ниргалу. Но отстранить толпу эти высокие никак не могли.

Ниргал направился обратно к лагерю, свернув на новую дорогу. Зеленые холмы теперь сияли справа от него. Каждый шаг болью отдавался в ногах, отчего те по ощущениям стали походить на горящие стволы деревьев. Он побежал, ему было больно от бега! А голова будто превратилась в гигантский воздушный шар. И все влажные растения, казалось, тянулись к нему, сотни оттенков зеленого слились в одну цветную полосу, заполнившую весь мир. И еще были плавающие черные точки.

– Хироко, – выдохнул он и продолжил бег теперь уже со слезами, стекающими по лицу. Но никто не сумел бы отличить его пот от его слез. – Хироко, все не так, как ты говорила!

Он ввалился в грязно-желтое здание комплекса, и несколько десятков человек проводили его к Майе. Как есть, истекая потом, он обхватил ее руками и, положив ей голову на плечо, зарыдал.

– Нам нужно в Европу, – сердито сказала Майя кому-то за его спиной. – Глупо было привозить его в эти тропики.

Ниргал обернулся. Там стояла премьер-министр.

– Так уж мы здесь живем, – сказала она, посмотрев на Ниргала с досадой и гордостью в глазах.

Но Майю это не впечатлило.

– Мы летим в Берн, – заявила она.

Они добрались до Швейцарии на маленьком космоплане, предоставленном «Праксисом». Во время перелета они смотрели на Землю с высоты тридцать тысяч метров – голубая Атлантика, скалистые горы Испании, несколько напоминающие Геллеспонт, затем Франция и, наконец, белая гряда Альп, не похожая ни на что, что Ниргалу приходилось видеть раньше. В прохладе вентилируемого космоплана Ниргал чувствовал себя как дома, хоть и ощущал сожаление по поводу того, что не смог вынести открытого воздуха на Земле.

– В Европе тебе будет легче, – заверила его Майя.

Ниргал же думал о приеме, который им устроили.

– Они тебя любят, – сказал он. Все еще ошеломленный, он сумел заметить, что остальных троих послов дугла приняли с такой же теплотой, как и его. Но Майя пользовалась особым почетом.

– Они просто рады, что мы выжили, – сказала Майя, пропустив его слова мимо ушей. – Им кажется, что мы вернулись из мертвых, будто каким-то магическим образом. Они думали, что мы умерли, понимаешь? С шестьдесят первого и аж до прошлого года они считали, что первая сотня погибла. Шестьдесят семь лет! А сейчас, когда мы вот так вернулись, при этом наводнении, когда весь мир меняется… да, для них это похоже на сказку. Выход из подполья.

– Но вернулись не все.

– Да, – она почти улыбнулась. – С этим им еще предстоит свыкнуться. Они думают, что Фрэнк жив, как и Аркадий, и даже Джон – хотя его убили задолго до шестьдесят первого и все об этом знали! По крайней мере, какое-то время. Но люди склонны к забывчивости. Это было давно. И с тех пор чего только не случалось. А люди хотят, чтобы Джон Бун был жив. Поэтому они забывают Никосию и говорят, что он до сих пор в подполье. – Она коротко и беспокойно улыбнулась.

– Как с Хироко, – заметил Ниргал, чувствуя комок в горле. На него накатила волна печали – точно как в Тринидаде, – такая, что лишает всех красок и приносит боль. Он верил, всегда верил, что Хироко была жива и пряталась где-то со своими людьми в южных горах. Это помогло ему справиться с потрясением от новости о ее исчезновении – еще тогда он не сомневался, что она сбежала из Сабиси, чтобы потом объявиться в тот момент, который сочтет нужным. Он был в этом уверен. Хотя теперь, по причине, которую сам не мог назвать, эта уверенность пропала.