Влечение - Рози Томас

Сам Роб больше не чувствовал к отцу ничего, кроме отвращения и ужаса перед насилием. Тот же ужас владел матерью, отчего она казалась маленькой и незначительной. С каждым днем она все больше съеживалась и усыхала. Роб был уверен, что больше они не расстанутся.

Потом были хлопоты с судом. Нужно было добиться заключения отца под стражу и одновременно обеспечить собственную безопасность. Найти убежище. Эти слова звучали музыкой, он постоянно повторял их про себя. Но они так и не стали реальностью.

Его несколько раз вызывали. Доброжелательные с виду чиновники заставляли его вновь и вновь рассказывать свою историю и описывать свои чувства. Страх перед отцом и еще больший страх перед неизвестностью, которая ждала в будущем, связывал Робу язык. Он старался как можно больше отрицать, а когда это было невозможно, мямлил и недоговаривал. Вот когда он понял нерешительность матери. Они никогда не были так близки, как когда возвращались домой из суда и замирали в ожидании Томми.

Роб замолчал. Язык словно прилип к небу. Джесс намазала маслом несколько тостов и на тарелке подвинула к нему.

— Съешь хоть сколько-нибудь.

Он взял один из треугольничков и откусил.

— Этот зал заседаний… Шум, дым, пот, крики… дух казенного дома… Я опять почувствовал себя насмерть перепуганным мальчишкой.

— Вот почему ты был белее смерти.

Он поднял на нее глаза. Она была спокойна — не шокирована, не преисполнена жалости. Какое облегчение — изливать перед ней душу! Но его привлекало и многое другое. Одни из этих качеств, — такие, как прямота и внутренняя сила, — лежали на поверхности. Другие принадлежали к области зыбких ощущений, запахов, прикосновений и ласк. Он положил руку ей на рукав и погладил. На Джесс был бордовый вязаный жакет; от соприкосновения с шершавой поверхностью по его руке побежал электрический ток.

С Джесс происходило то же самое. Глаза расширились; губы приоткрылись. Ужасы прошлого отступили.

Мать Дэнни! Роб одинаково нуждался в утешении и наслаждении. И Джесс тоже. Сидя напротив нее в кафе, он думал о том, что знает ее как самого себя. В эти минуты они составляли единое целое.

— Идем домой, — тихо произнес Роб. — Скорее!

В доме было прохладно, почти холодно, и чрезвычайно тихо. Джесс заперла дверь на два замка. Всю дорогу они старались не касаться друг друга, но, очутившись внутри, сразу кинулись друг другу в объятия. Оба были распалены и поэтому грубы: не столько гладили, сколько царапали друг друга. Обоим не хватало воздуха.

Роб схватил ее за руку и потащил наверх. Они спотыкались в спешке, ударялись о стены. Спальня имела целомудренный вид; покрывало было гладко расстелено; предвечерний зимний свет окрасил комнату в серые и бежевые тона. Джесс поспешно задернула шторы, чтобы их не увидели с улицы. На миг они замерли, а затем начали торопливо срывать с себя одежду. Так быстрее, чем раздевать друг друга.

Глядя на обнаженного Роба, Джесс вспомнила, как впервые увидела его в клинике, в комнате для посетителей. Крупного, гораздо крупнее обычного земного человека, страшного дикаря — казалось, от него во все стороны летели электрические искры.

Он повалил ее на кровать. Она раскрылась, и он без предварительной игры вошел в нее. Это был самый впечатляющий акт в жизни Джесс. И самый короткий.

Потом Роб не скатился с нее, а остался лежать в тесном кольце ее ног и рук. Она небольно ударила его кулачком по плечу.

— Не понимаю…

На самом деле она все прекрасно понимала. Вспышка страсти явилась своего рода ритуалом — сродни изгнанию дьявола. Они вместе блуждали по темному лабиринту, где были узкие аллеи матерей и сыновей и более широкие и светлые — мужчин и женщин.

Роб молчал.

Она снова шлепнула его кулачком.

— Еще хочу!

Потом, после того как они немного поспали и одновременно проснулись, Джесс высвободилась и пошла в ванную.

Матовое стекло подтвердило: уже стемнело. На беленом подоконнике ванной выстроились в ряд бутылочки и флаконы, в том числе с любимой туалетной водой Роба. Джесс нахмурилась: фи, как прозаично! Выдавила на руку немного крема после бритья и почувствовала знакомый запах Роба. Она вытерла руку и нагнулась, чтобы напиться из-под крана. Не глядя в зеркало, пригладила мокрыми руками волосы. Глубоко вздохнула. И вернулась в спальню, легла рядом с Робом.

— Что случилось с твоей матерью?

— Расскажу, если хочешь.

— Подожди. Дэнни знал?

— Да. Я ему рассказал, потому что это было важно. Мы же были друзьями.

— Выкладывай.

Это случилось спустя два года после того переломного момента. И началось как обычно.

Роб уже уснул, и вдруг подсознание просигналило: проснись! Он резко сел на своем матрасе и посмотрел на супружескую кровать — мамы не было. Он снова лег. Послышались тяжелые, неверные шаги отца; время от времени он ударялся о стену. Еще раньше до Роба доносилось тихое журчание голосов, но потом что-то щелкнуло: мать выключила телевизор. Он явственно, словно видел воочию, представил, как она неподвижно сидит на кожаном диване, свесив руки между колен и опустив голову. Ждет Томми.

С шумом распахнулась дверь. До ушей Роба долетел первый вопрос на повышенных тонах, а в ответ — примирительный лепет матери.

События разворачивались по знакомому сценарию. Кротость матери привела отца в еще большую ярость. Крики перешли в рев; с грохотом упал стул; сверху застучали соседи. Роб зажал уши ладонями и устремил взгляд на стену. Он уже дал названия всем материкам и океанам.

Но ему все равно было слышно. В тот вечер в голосе отца явственнее, чем когда-либо, слышалась угроза. Робу вспомнилась виденная однажды афиша о бое быков: в холке животного торчало несколько окровавленных дротиков, а перед ним пританцовывал расфуфыренный матадор. Только мама — не матадор. И она не умела — или разучилась? — танцевать. Так что афиша была ни при чем. Почему только она пришла на память?

В голове тяжело отдавались выкрикиваемые слова и удары. Роб стал повторять их про себя, чтобы заглушить новый шум. Даже напевать — или подвывать — какую-то мелодию.

«Не надо, Томми, ради Христа, не надо!»

Кричала мать. Роб понимал, что нужно бежать на помощь, но, парализованный страхом и отвращением, не мог пошевелить хотя бы пальцем.

— Сука проклятая, я все видел, я знаю, где ты шлялась!

— Нет, Томми, Богом клянусь, я не выходила из дому! Спроси у Робби.

Это были ее последние слова. Вскрик, потом долгий высокий визг и шлепающий звук, словно упало что-то мягкое. На Роба навалилась зловещая тишина. Он лежал и ждал новой вспышки грозы, однако в душе понимал: этого не случится. Все, что он слышал, было тяжелое пыхтение отца и то, как он бормотал имя матери: