Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Салима нахмурилась.

— Я не ожидала, что это может вызвать недовольство. Мы ведь только беседуем.

Гостья вздохнула.

— Но ты же знаешь, каковы люди — они думают, что сначала беседы, а потом… — ее брови многозначительно поднялись.

Салима прикусила губу и уставилась в чашку с кофе. В ней тихо поднималось бешенство, заполняя все ее существо. К сожалению, она должна была помнить, что у города тысячи глаз и, по меньшей мере, столько же ушек на макушке.

Захира снова вздохнула.

— Постарайся образумиться, Салима. Ты не ребенок, тебе двадцать один год, и ты все еще не замужем. Твоя добрая слава — это самое дорогое, что у тебя есть. Смотри, как бы ты однажды не пожалела.

Салима молча пила кофе.

24

— За годы, что я здесь живу, я совсем не видел острова! — пробормотал Генрих, скача следом за Салимой. Светлая шляпа затеняла его лицо, покрытое легким загаром, а белый однобортный с небольшим стоячим воротником пиджак и белые брюки, заправленные в высокие сапоги для верховой езды, на солнце просто ослепляли, черная шейла же и полумаска Салимы, напротив, поглощали свет. По обе стороны от дороги росли гвоздичные деревья, вдали виднелись кокосовые пальмы, казавшиеся карликами. А люди представлялись совсем крошечными. Они ловко взбирались на стройные стволы и длинными ножами срезали гладкие бледно-зеленые плоды размером с человеческую голову. Плоды в своей сердцевине хранили орех, покрытый коричневыми нитями с его драгоценным содержимым и молоком.

Генрих выглядел так, как будто хотел что-то сказать, но молчал, жадно всматриваясь в окружающий их пейзаж, а Салима только бросала через плечо короткие взгляды. На почтительном расстоянии — достаточно большом, чтобы свидетельствовать об уважении, и достаточно близком, чтобы соблюсти обычай, — за ними на лошади трусил Мурджан, однако он усердно изучал птиц, не уделяя никакого внимания разговору своей госпожи с иностранным гостем.

А за Мурджаном на ослах из Масхата следовала огромная свита слуг и прислужниц, которые за поводья вели рядом с собой ослов, груженных посудой, корзинами с провизией, покрывалами и подушками — всем необходимым для пикника. Эти люди служили Салиме двойной защитой; в их присутствии она чувствовала себя уверенной и защищенной от подозрительных взглядов и дурных кривотолков.

Уверенной настолько, что на один день она решилась пригласить Генриха в поместье — подальше от чужих глаз за окнами, подальше от подслушивающих ушей за дверью и на городских крышах. В Кисимбани она была сама себе госпожа; здесь она могла жить так, как ей нравилось.

Они скакали по равнине, вдыхая воздух, пропитанный теплым и сладким ароматом гвоздики. Мириады красноватых почек были разложены для просушки на циновках из сплетенных пальмовых листьев.

— Это просто сад Эдема! — после долгого молчания заговорил Генрих. — Здесь все растет и созревает почти само по себе. Занзибар можно превратить в настоящий остров специй, который сможет производить не только гвоздику и кокосовые орехи.

— Мой отец уже пытался разводить здесь мускатный орех — задолго до того, как я появилась на свет. Но урожаи были слишком малы, и он оставил эти планы. А деревья потом разрослись, урожаи собирают как бы между делом, и они пригодны только для внутренней торговли на нашем острове.

— И все-таки, — задумчиво возразил Генрих, — если применить соответствующие знания и изучить методы, здесь наверняка можно посадить другие пряности, которые будут приносить прибыль. Спрос на них не снижается — скорее он еще возрастет. Международные торговые связи постепенно пронизывают весь мир, вырастая из простой торговли между отдельными странами.

«Так же, как будут развиваться и наши с тобой отношения?» — спросила себя Салима.

Она не могла найти подходящих слов, чтобы определить, какие отношения их теперь связывают, и эти узы становились все крепче. Дружба, ну да, это было понятно, и все же это было гораздо большим, чем просто дружба. Выросшая в мире, где друзья обоего пола рассматриваются как братья и сестры по выбору — избирательное сродство, так сказать, она и Генриха без раздумий приняла бы в качестве брата, такого близкого ей, такого понятного — если бы не явные признаки отнюдь не сестринского отношения к нему: учащающееся сердцебиение, от которого у нее перехватывало горло, — она смущенно пыталась облечь новые ощущения в слова; если бы не огонь, воспламеняющий ее живот, когда он долго не сводил с нее глаз; если бы не жар, вспыхивающий в ней и приливающий к щекам. Если бы не страстное желание коснуться его — просто взять за руку. А еще ее одолевал страх, что, возможно, Генрих давно принадлежит другой, и дома, в Гамбурге, его ждут жена и дети, о которых он тактично умалчивал или просто забыл…

Появившись сегодня рано утром во дворе Кисимбани, Генрих попал в плотную осаду: дети громко и радостно закричали при виде светлокожего белокурого друга — так что он едва сумел спешиться. Со смехом он присел на корточки и терпеливо стал отвечать на посыпавшиеся на него вопросы:

— Откудатыприехал? Кактебязовут? Ачтотынампривез? — и сам весело поддразнивал малышей. Одну особенно любопытную девчушку с множеством косичек, торчавших во все стороны, как колосья, он даже пощекотал пальцем, и она восторженно запищала, слегка увернувшись, но сразу же еще крепче обхватила его ручонками, пока Генрих не взял ее на руки и не пошел навстречу Салиме, чтобы поздороваться с ней. У нее потеплело на сердце, и ей пришлось призвать на помощь все свое мужество.

— Ты когда-нибудь вернешься домой — в Гамбург?

Генрих помедлил, ответив не сразу.

На первый взгляд, вполне безобидный вопрос. Но за этим, казалось бы, совершенно невинным интересом таилось что-то другое, более глубокое, и Генрих не пропустил это мимо ушей. Ему почудилась нотка неуверенности — голос Салимы предательски дрогнул — и вместе с тем смутная надежда, и еще другие молчаливые вопросы, однако он читал в ее темных глазах, как в раскрытой книге. Генрих отвел взгляд в сторону — страшась, что и она тоже сумеет все понять, глядя в его глаза.

Простой вопрос, на который можно было так же просто ответить одним словом. Но уже давно не все было так просто между ними. То, что начиналось несколько недель назад как непринужденная болтовня между соседями, постепенно переросло во что-то очень глубокое и серьезное. В ночных рассказах Салимы о себе он обретал все, что так воодушевляло его на Занзибаре: яркие краски острова, его наполовину арабское, наполовину африканское очарование. В стремлении этой необыкновенной девушки объять и познать всю многогранность мира, в ее решимости всегда идти вперед, в ее желании видеть новое, никогда не останавливаясь на достигнутом, — во всем он узнавал себя. Вот что их роднило.