Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560 - Александр Янов

Государь это послание отверг: ни левитские книги, ни татарские ярлыки его не убедили. Собор снова подумал, подготовил второй от­вет, прибавив цитат из Библии, и в полном составе отправился про­читать его государю. Но священные тексты снова оставили великого князя холодным.

Профессор А.С. Павлов, автор до сих пор, по-моему, непре­взойденного исследования о секуляризации церковных земель, опубликованного в Одессе в 1871 году, теряется в догадках: зачем понадобилось редактировать соборный ответ в третий раз? И поче­му именно эта, третья редакция заставила великого князя отсту­пить? «Вероятно, — предполагает Павлов, — он потребовал каких- нибудь дополнительных разъяснений; по крайней мере, Собор еще раз посылал к нему дьяка Леваша с новым докладом, в котором до­словно подтве|*ждалось содержание первого». Но тут же, сам себе противореча, Павлов добавляет, что в третьей редакции «только го­раздо подробнее сказано о русских князьях, наделявших церковь волостями и селами».52

Хорошенькое «только»! Ведь тут же и был решающий для Ивана "I аргумент, хоть и набрел на него Собор лишь с третьего захода (надо полагать, после того, как обратно в Москву спешно примчался Ио­сиф). Вот эта роковая вставка полностью: «Тако жив наших русий- ских странах, при твоих прародителях великих князьях, при в.к. Вла­димире и при сыне его в.к. Ярославе, да и по них при в.к. Всеволоде

52 Там же.

7 Янов

и при в.к. Иване, внуке блаженного Александра... святители и монас­тыри грады, волости, слободы и села и дани церковные держали».53

Надо отдать должное соборным старцам. Против Ивана выдвинута была самая тяжелая идеологическая артиллерия. На «русийскую стари­ну» ни разу но поднял он руку за все долгие сороктри года своего цар­ствования, не будучи оснащен солидной, так сказать, контрстариной. Правило, согласно которому первым должен был нарушить «старину» оппонент, всегда оставалось законом его политического поведения.

В отличие от исследователей позднейших времен, иерархия точ­но нащупала его Ахиллесову пяту. И оказался великий князь перед нею беззащитен. Моральные ламентации и обличения Нила Сорско­го не выдерживали конкуренции с железными канонами предания, а большего второе поколение нестяжателей предложить ему не смог­ло; снова не нашлось в нем воителей и политиков, одни моралисты.

Пройдет совсем немного времени, какое-нибудь десятилетие, и поднимется новая, третья поросль нестяжательства, и набатом за­гремит на Москве язвительная проповедь Нилова ученика Вассиана Патрикеева, с которым не сможет справиться уже и сам Иосиф. И в ней будет именно то, что требовалось для нового штурма церков­ной твердыни. Та самая контрстарина, которой не нашлось в запасе у благочестивого, но политически неподкованного старца Нила.

Вассиан, единомышленник великого князя, был последователь­ным консерватором. Именно в предании, в самой русской истории нашел он нечто прямо противоположное тому, чем запугивали вели­кого князя иерархи. «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссияв­ших в святости и соорудивших монастыри заботился приобретать се­ла? Кто молил царей и князей о льготе для себя или об обиде для ок­рестных крестьян? Кто имел с кем-нибудь тяжбу о пределах земель или мучил бичом тела человеческие, или облачал их оковами, или от­нимал у братьев имения?.. Ни Пахомий, ни Евфимий, ни Герасим, ни Афанасий Афонский — ни один из них сам не держался таких пра­вил, ни ученикам своим не предписывал ничего подобного». Далее подробно — с учетом печального опыта — перечисляются «наши ру-

53 Там же, с. 68.

Часть первая

Глава третья и нестяжатели

ия истории Иоси*ляне

Замечательно интересно, как относятся к пораже­нию нестяжателей на штормовом Соборе 1503 года историки рус­ской церкви. Недавно умерший в Америке В.И. Алексеев упоминает,

Там же.

Сочинения преподобного Максима грека в русском переводе, изд. Троице-Сергиев- ской Лавры, ч. 1,1911, с. 72.

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

сийские начальники монашества и чудотворцы» — Антоний и Феодо­сии Печерские, Варлаам Новгородский, Сергий Радонежский, Дмит­рий Прилуцкий, которые «жили в последней нищете так что часто не имели даже дневного хлеба, однако монастыри не запустели от ску­дости, а возрастали и преуспевали во всем, наполнялись иноками, которые трудились своими руками и в поте лица ели хлеб свой».54

Видите отчетливый сдвиг в реформационной риторике нового поколения нестяжателей? Вассиан, в отличие от Нила, уже не пропо­ведует «скитский подвиг». Он не против монастырей, лишь бы их обитатели вместо «заботы о приобретении сел» трудились «своими руками и в поте лица ели хлеб свой». А Иосифу с его диалектической мистикой относительно личностей и коллектива уничтожающе отве­чал Максим Грек: «Смешное что-то ты говоришь и ничем не отличаю­щееся от того, как если бы некоторые многие без закона жили с од­ной блудницей, и будучи в этом обличены, каждый из них стал бы го­ворить о себе — я тут ни в чем не погрешаю, ибо она одинаково составляет общую принадлежность».55

Это уже не было робкое морализаторство их учителя. Это было политическое оружие, ибо изображало современное церковное не­строение как кару Божию за измену древнему преданию, за поруга­ние «нашей русийской старины». Это был уничтожающий ответ иоси- флянскому большинству Собора.

Но было поздно. Не поспела юная русская интеллигенция на по­мощь своемудидеру. 28 июля 1503 года он был наполовину парали­зован, удар «отнял у него ногу, и руку, и глаз».

правда, мимоходом странный парадокс; «Против государства высту­пили государственники иосифляне, а в интересах государства, ус­ловно говоря, либералы, заволжские старцы».56 Но не считая, по-ви­димому, этот удивительный парадокс достойным анализа, автор тут же присоединяется к апологии А.В. Карташева: «Тихая бесшумная победа иосифлянства [на Соборе 1503] очень показательна... Общий ход землевладельческого хозяйства всех творческих сил страны втя­нул, включил в себя собственническую энергию церковного люда — архиерейских кафедр, монастырей и приходских единиц».57 Что это должно означать, ей-богу, не понимаю. На первый взгляд откровен­ная абракадабра. Но читаем дальше: «Сама собою взяла над всеми верх и расцвела, засветилась бенгальским огнем и затрубила побед­ной музыкой, увенчавшая иосифлянскую историософию песнь о Москве — III Риме».58

Выходит, поражение, которое нанесли великому князю и, как признал В.И. Алексеев, даже «государственным интересам» иосиф­ляне, с лихвой перекрывается имперской «песнью о III Риме»? Имен­но так, подтверждает А.В. Карташев, подводя итог изысканиям орто­доксальных историков русской церкви. Пора, говорит он, «пересмо­треть банальное, пресное, гуманистическое оправдание идеологии и поведения заволжцев и признать творческую заслугу величествен­ного опыта питания и сублимации московско-имперского идеала как созидательной формы и оболочки высочайшей христианской (а потому и всемирной) истории путеводной звезды — Третьего и По­следнего Рима».59

Вчитайтесь в это и вы увидите, что перед нами, по сути, очень откровенное признание. Старая уловка — попытка подверстать не­стяжателей к еретикам — не сработала. Срочно требовалось заме­нить её новой — иллюзией имперского величия, соблазном «пер­шего государствования», которое, по мнению иосифлян, несовме-

В.А. Алексеев. Цит. соч., с. 234.

А.В. Карташев. Цит. соч., с. 413.

Там же, с. 414.

Там же, с. 414-415.

стимо с «банальной, пресной, гуманистической» проповедью не­стяжателей. Только опытный маккиавелист разгадал этот новый идеологический трюк, изобретенный иосифлянами как новейшее оправдание церковного любостяжания, с такой же, надо полагать, легкостью, с какой разгадал он прежний. Во всяком случае, даже оказавшись почти недееспособным, пытался князь Иван продол­жать борьбу.

Верно, что на Соборе 1504 года, на котором он уже не мог по бо­лезни присутствовать, большая группа еретиков была выдана иосиф­лянам и многие из них сожжены. Сопровождалась, однако, эта страш­ная акция событием совершенно неожиданным идо сих пор для исто­риков загадочным. Вернувшийся с Собора ликующим триумфатором, пребывавший на вершине своего могущества главный русский инкви­зитор, архиепископ Геннадий, был внезапно низложен.

Как это разгадать?

Прежде всего могут сказать: хороши московские Афины — при свете костров, на которых горели еретики. Я, однако, даже не буду ссылаться на жестокость средневековых нравов повсюду в Европе, на Варфоломеевскую ночь в Париже или на Стокгольмскую крова­вую баню (как делают обычно эпигоны иосифлянства, руководству­ясь бессмертной советской присказкой — а у вас негров линчуют). Я лишь обращу внимание читателя на простой факт, что новгородские костры были результатом поражения Ивана ill, той крайней, отчаян­ной мерой,^которую он не мог уже предотвратить, проиграв все пре­дыдущие схватки. Не он жег еретиков — жгли его враги, полагая, что торжествуют победу над великим князем. А он, я думаю, вовсе не считал выдачу еретиков ключом от крепости, которую сдает непри­ятелю. Это вполне мог быть и обычный его гамбит для нанесения от­ветного удара.