Повод для знакомства - Мария Воронова

Вместо желудка у больного была большая кровоточащая опухоль, границы которой даже невозможно было определить.

– Ужас, – подтвердил он и заглянул за занавеску, где скрывалось лицо больного. Сердце заныло: на столе лежала совсем молодая женщина. Он посмотрел на такие же разноцветные, как у Светки, волосы, на губы, обведенные яркой помадой… Руки, безжизненно лежащие на специальных подставках, были ухоженные, с хорошим маникюром. Женщина была красивой, жила, наверное, в свое удовольствие, не подозревая о том, что смерть уже поселилась в ней. Она строила жизненные планы, не зная, что ни одному из них уже не суждено сбыться. Может быть, она только нашла свою любовь, только собиралась выйти замуж и родить ребенка… А может быть, совсем недавно устроилась на интересную и денежную работу… Или получила наследство и собралась строить загородный дом… Когда она почувствовала резкие боли в животе, то, наверное, испугалась, но вызвала «Скорую» и доверчиво поехала в больницу, зная, что ей помогут и она, пролежав недельку на больничной койке, сможет вернуться к своим обычным занятиям. А когда ей сказали о необходимости операции, она, наверное, расстроилась только оттого, что на животе появится шов… Вряд ли она думала, что больна смертельно. Что ждет ее теперь? Попытки ушить отверстие в распадающейся опухоли вряд ли окажутся успешными, женщина обречена. Неделю, а то и больше она будет мучиться, не понимая, почему ей становится все хуже, а родственники и врачи будут неловко отводить глаза и бормотать всякие глупости в ответ на ее вопросы.

Ян, к сожалению, знал, как это бывает. Словно она будет тонуть в холодной речке и звать на помощь, а они будут проходить мимо, делая вид, что не слышат ее криков…

Колдунов взял историю болезни.

– Тридцать шесть лет, да она моего моложе, – с ужасом сказал он. Когда он курсантом работал в операционной, то видел неизлечимо больных людей такого возраста, но тогда они все казались ему уже пожилыми. Потом, взрослея и старея, он видел умирающих – сначала своих ровесников, а потом и людей намного моложе, и это очень расстраивало его.

– Ну, все это надо убирать, – сказал Колдунов бодро, – давайте, Эрнст Михайлович, и вы, товарищ Жуковец, мобилизуйте желудок потихоньку, а я к вам сию минуту, только помоюсь.

– Да вы с ума, что ли, сошли? – спросил Цырлин. – В условиях начинающегося перитонита мы никаких резекций делать не имеем права. Да Господи, у нее же огромная опухоль, она и так-то неоперабельна. Посудите сами, нужно убирать все целиком, а это уж такая авантюра, что извините…

– Что же вы собираетесь делать? И зачем тогда вызывали меня, если не хотите делать, как я предлагаю?

– Нужно зашить отверстие по Опелю – Поликарпову, – сказал Эрнст Михайлович, и Колдунова покоробило, что он даже в такую минуту пытается поразить всех своей эрудицией и назвать по авторам давно забытый всеми способ ушивания таких язв.

– Развалится же все на фиг, – вступила в дискуссию Светка.

– Верно, – сказал до сих пор молчавший Жуковец.

Шансов перенести операцию у женщины было очень мало. Ситуация осложнялась еще и тем, что она не была обследована. Ян не знал ни истинной распространенности опухоли, ни общего состояния здоровья женщины (на то, как ее зовут, он, изучая историю болезни, умышленно не смотрел). «Пусть лучше умрет от моей руки сейчас, под наркозом, чем через две недели, приняв муки, которыми даже в аду грешников не мучают», – решил он. И мрачно сказал:

– Работаем. Вы сами меня позвали, Эрнст Михайлович, я вроде как ваш начальник, так что придется теперь делать так, как я говорю.

– Но это будет почти убийство, – возмущенно произнес Цырлин.

– Да что вы говорите! – взвилась Светка, грудью заслоняя Яна. – А вы что, можете ей предложить долгую и счастливую жизнь? Тоже мне, гуманист выискался. С Оппелем своим, блин, Поликарповым! Самый умный, что ли? Череп не жмет?

– Света, тихо. Я пошел мыться. Ты поможешь? – спросил Колдунов.

– Естественно.

– Ну а я вам в этом деле не участник, – с достоинством произнес Цырлин. – Это даже не авантюра. Это гораздо хуже! Вы готовы принести в жертву жизнь молодой женщины ради своих амбиций! И главное, вы никому ничего не сможете доказать, поверьте моему опыту. Она умрет самое позднее завтра утром.

Колдунов уже не слушал. Он мрачно намылил руки, привычно удивляясь, почему у них в операционной – самом чистом по идее месте в больнице – из кранов постоянно течет совершенно черная вода; потом, обработав кисти новомодным импортным средством и держа их перед собой, вошел в операционную. Сестра так же молча надела на него стерильный халат и перчатки. Следом за ним облачили Светку, а Цырлин, едва дождавшись, пока Ян подойдет к столу, сорвал с рук перчатки, бросил их в таз и, сказав, что не желает участвовать в этом безобразии, ушел. Колдунов расставил по местам своих молодых помощников и сделал ревизию. Следовало признать, что Цырлин прав. Шансов на то, что женщина выживет, было очень мало. Однако без большой операции у нее вовсе не было этих шансов.

– Не благое дело мы с вами делаем, – глухо произнес он. – Вы, Жуковец, тоже можете идти, не берите греха на душу.

– Я помогу, – ответил тот.

Операция заняла больше шести часов, но технически у них все получилось. Когда положили последний шов, шел уже первый час ночи. Ян снял простыни, ограничивающие операционное поле, и посмотрел на лицо больной. Женщина была очень бледной, и казалось, что за время операции черты ее лица заострились и истаяли. Анестезиолог не хотел встречаться с Колдуновым взглядом, и это ни о чем хорошем не говорило. Сняв перчатки, Ян провел ладонью по безжизненной щеке, положил руку на темя женщины, представляя, как его жизненные токи вливаются в ее тело.

Он заметил, что Светка тоже держит больную за руку, при этом надувает щеки и как будто морщится.

– Что, в экстрасенсы записалась? – грустно спросил он.

– Да, блин, от себя бы отрезала, если бы в тему оказалось, – сплюнула Светка.

Анестезиолог повез больную в реанимацию, а Ян внезапно вспомнил рыженькую Катю, свое мимолетное, но очень приятное приключение. Если бы она была здесь сейчас, с ними… она обязательно сдала бы свою кровь, а кровь у нее была хорошая. Ян скучал по ней больше, чем признавался себе, и уж гораздо больше, чем ему бы хотелось.

Ясное дело, Вера с Алевтиной Васильевной давным-давно ушли по домам, но в двери Вериного кабинета торчала записка. Ян решил, что это ему, и не ошибся. «Ключи от кабинета на посту, – гласило послание, – вода в чайнике, заварка на столе, а пирожки на подоконнике. Кстати, Ян, таких вещей женщины не прощают. Вера».

«Лучше бы она вела себя как собака на сене, – подумал Колдунов, – чем как добрая тетушка, всеми силами стремящаяся устроить судьбу слабоумного племянника. Она же совсем меня не любит!» При этой мысли колдуновское сердце без всякого огня превращалось в золу и пепел.