Повод для знакомства - Мария Воронова

«Лучше бы она вела себя как собака на сене, – подумал Колдунов, – чем как добрая тетушка, всеми силами стремящаяся устроить судьбу слабоумного племянника. Она же совсем меня не любит!» При этой мысли колдуновское сердце без всякого огня превращалось в золу и пепел.

Ян плюхнулся в кресло и жадно закурил. Светка и Жуковец засуетились, и через несколько минут перед ним стояла большая чашка, источающая упоительный аромат чая с лимоном. Он же продолжал курить, не говоря ни слова, будто онемел. Жуковец моментально умял два пирожка с мясом, залпом выпил здоровенную кружку горячего чаю и помчался в приемное отделение принимать новых больных. Светка еле успела сунуть ему сверток с плюшками. «Хорошая была бы пара для нее, – по-стариковски подумал Ян. – Мужик толковый, энергичный… Определенно нужно его на наше отделение переманить».

Потом мысли его вернулись к сегодняшней операции. Да уж, Алевтина Васильевна была совершенно права, обзывая его хулиганом от хирургии. Правду говорят, что у каждого врача к концу жизни образуется собственное кладбище. У Яна оно будет, во всяком случае, никак не меньше, чем у коллег.

– А может, выживет? – тихо спросила Светка.

– Вряд ли…

Светка шумно вздохнула. Встала, пошуршала в Вериных шкафах, ничего не обнаружив, закурила.

Так они сидели довольно долго, такие уставшие, что сил не было говорить и двигаться. Оба закинули ноги на Верин письменный стол, чтобы отек стоп, возникший от долгого стояния у операционного стола, немного сошел и можно было бы без мучений надеть уличную обувь. Пятки их почти соприкасались, и это напомнило Яну «боко-мару» – вымышленный ритуал, описанный в романе Воннегута «Колыбель для кошки». От Воннегута Колдунов балдел в пору своей юности, но теперь чувства, которые он испытывал тогда, казались ему глупыми и надуманными.

– А поехали к нам, Ян Саныч? – предложила Светка. – Правда, поехали. Катька мясной рулет испекла, пивка по дороге купим…

Боже, как Яну захотелось поехать! Как хорошо было бы сейчас, сидя за столом в теплом кругу света от настольной лампы, есть мясной рулет, есть, пока от сытости невозможно станет уже дышать! А потом, с улыбкой извинившись, расстегнуть пояс штанов и, отхлебнув пива прямо из горлышка, притянуть упирающуюся Катю к себе на колени и уткнуться носом в рыжие завитки волос возле уха… вдыхать аромат ее тела, не думая о том, что два часа назад своими руками убил человека… И закончить вечер, лежа с ней в постели, закинуть ее ногу себе на живот и заснуть, зная, что проснется в ее нежных объятиях.

Но Ян понимал, что, опустошив ее душу, сам он останется таким же пустым, как был. Он не станет нежным, высосав ее нежность, не познает любви, заставив ее полюбить себя.

И все-таки он хотел ее видеть.

Приняв его молчание за согласие, Светка вскочила:

– Ну чего, погнали?

– Я бы полжизни отдал, чтобы поехать сейчас с тобой, – с чувством сказал Колдунов. – Понимаешь?

Светка вдруг подошла к нему и молча поцеловала в лоб.

…Иногда Катя думала о себе как о другом человеке: «Боже мой, она же рожает одна, без мужа, и всю жизнь будет матерью-одиночкой». Она сочувствовала себе самой, как посочувствовала бы любой женщине, оказавшейся в такой же ситуации, но не испытывала при этом той тоски или ужаса перед будущим, которые, как ей всегда казалось раньше, должна испытывать любая одинокая беременная женщина.

Порой бледная тень этой тоски все-таки проникала в ее душу, как вздохи ночного урагана проникают в уютный, хорошо натопленный дом, и Катя начинала расстраиваться, что больше не увидит Колдунова. О нет, она не жалела о том, что полюбила распутного доктора и носит под сердцем его ребенка, но тосковала оттого, что жизнь ее не сложилась иначе.

В такие моменты ей нестерпимо хотелось, чтобы Светка проболталась Яну Александровичу о его предстоящем отцовстве. И пусть бы он женился на ней «по залету», пусть бы жил с ней, не любя… Лишь бы только видеть его каждый день! Потом это проходило, и, глядя на большую фотографию Колдунова, которая, как икона, висела у нее над кроватью, Катя вновь чувствовала себя счастливой.

Фотографию сделала Светка. Она выпросила у Юры хороший фотоаппарат, притащила его в больницу, где исщелкала целую пленку, снимая всех подряд, а Колдунова сфотографировала будто случайно, будто он просто под руку попался. Теперь этот снимок был главным Катиным сокровищем.

Чего бы только она не отдала, чтобы Ян был рядом! Чтобы он садился ужинать вместе с ней, со Светкой и детьми! Чтобы спал с ней в одной постели, чтобы говорил ей: «Доброе утро, Рыжик!» Она непрерывно мечтала о том, что наступит день, и он придет и останется с ней навсегда… Мечтала, прекрасно понимая несбыточность своих желаний.

Иногда Катя серьезно думала о том, чтобы спрятать свою гордость и признаться Колдунову во всем, но она боялась, что, если это признание никак его не тронет, у нее вовсе не останется никаких надежд. А потом Светка, заявившись как-то с работы среди ночи, сказала, еле ворочая языком от усталости: «Знаешь, Катька, ты была совершенно права, что запретила мне говорить Яну Санычу о ребенке», – и Катя побоялась спрашивать, отчего она пришла к такому выводу.

Но были и другие заботы.

Нужны были деньги на предстоящий декретный отпуск. К тому же Катя стала смотреть на Светкиных девчонок, как на своих, и незаметно начала делить с ней все расходы.

Никогда она еще столько не работала, как сейчас, будучи беременной.

Катя хваталась за любые частные уроки, лишь бы платили. Раньше она проводила дополнительные занятия с одаренными учениками бесплатно, а теперь тактично заговаривала о гонораре – правда, только с теми, кто имел состоятельных родителей.

Беременность ее была пока что незаметна, но Катя сообщила о ней Петру Петровичу – ведь ей предстояло как минимум год не работать, и директор должен был об этом знать. Директор краснел, как девушка, внимательно разглядывал свои ботинки, но отнесся к Кате с сочувствием и даже обещал материальную поддержку. Она только рукой махнула. Вряд ли коллектив, состоявший в основном из старых дев и разведенных женщин, готов был с сочувствием отнестись к Катиной проблеме.

Потом Катя перевезла от мамы фортепиано. Сначала она хотела заниматься с учениками в маминой квартире, пока та на работе. Но мама, узнав, что Катя иногда ощущает боли в животе и опасается выкидыша, порадовала ее соображением, что раз уж Бог наградил Катю внебрачным ребенком, то он не допустит, чтобы она так легко избавилась от него. Нет, ей придется нести свой крест до конца. Тем не менее Катя готова была на примирение, но стоило маме узнать о Катиных планах заработать на жизнь, как тут же разгорелся скандал.