Господь хранит любящих - Йоханнес Зиммель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После двух стаканчиков виски меня уже вообще ничего не трогало. Я внезапно обрел уверенность, когда заметил, что Петра, напротив, становится все неувереннее. Женщина, которая так быстро напивается, не может быть опасной.
— Господин Голланд! — Ее глаза теперь блестели и губы были влажными.
Мы сидели за стойкой бок о бок, хотя я оставил Петре достаточно места. Но она передвинулась ко мне совсем близко, так, что я чувствовал запах ее духов и кожи.
Пахла она приятно. Виски согрело меня, и я думал о Сибилле и о пляже в Рио и чувствовал себя в полной уверенности.
— Да?
Сигарета в ее пальцах слегка подрагивала.
— Вы симпатичный парень, господин Голланд.
— Спасибо.
— Перед этим… я вам наврала.
— Да?
— Когда я говорила о своем муже.
Она придвинулась еще ближе. Ее голубые глаза были огромными. Поблизости играл пианист. Никто не мог слышать нашего разговора. Рыжеволосая барменша интересовалась одиноким мужчиной на другом конце стойки. В баре было немного посетителей, а те, что были, вели себя очень тихо.
— Я говорила, что редко вижу своего мужа, да?
Я кивнул.
— Так вот, это неправда. Я с ним вообще больше не вижусь. Уже три года…
Она положила свою руку на мою. Вот и настал черед близости, подумал я. Час сокровенных признаний. Ну, и что дальше? Надо дать ей высказаться. Значит, я должен молчать. Я буду пить, курить и сочувственно внимать. Каждый уходящий час приближает тот день, когда все останется позади и я навсегда буду с Сибиллой…
— …Мой муж архитектор, — продолжала Петра. — Не думайте, что я хочу сказать о нем что-то плохое, нет. Пока мы жили вместе, мы были самой счастливой парой в Вене. О нас все говорили. Это был образцовый брак. Мы никогда не ссорились. Он всегда был добр ко мне. И очень любил Томми. Это правда, он был трогательным отцом…
Она крутила свой пустой стакан. Я махнул рыжей барменше. Та заново наполнила наши стаканы.
— Не слишком много содовой, — сказала с улыбкой Петра.
— Хорошо.
Петра пила. Полумрак бара был ей на пользу. Сейчас она выглядела великолепно, ее щеки порозовели.
— …Потом пришел этот парижский заказ. Высотный дом, совместно с Ле Корбюзье[74]. Он посоветовался со мной, принимать ли заказ. Конечно, принимать! Такой шанс выпадает раз в жизни, так ведь?
— Разумеется.
— Ну вот, он уехал… Поначалу он писал мне каждый день… и я должна была выехать следом… а потом он встретил эту женщину, Рамону Леблан.
— Актрису?
— Вы ее знаете?
— Только по фильмам.
— С ней он и живет. Уже три года. И не собирается возвращаться.
— А почему вы не подадите на развод?
— Он не хочет развода. Говорит, что не видит на то оснований. Что любит только меня и ребенка.
— Он присылает деньги?
— О да, конечно! — Она высоко вскинула голову. — Зачем я вам все это рассказываю? Идемте танцевать!
— Я не слишком хорошо танцую. Моя нога…
— Это всего лишь «Английский вальс». Идемте!
Мы танцевали. Пианист склонялся в поклоне каждый раз, когда мы проплывали мимо него. Рыжеволосая барменша улыбалась. Другие танцующие пары улыбались. Все находили нас очень симпатичными. Я держал Петру в объятиях, она была теплой и податливой и тесно прижималась ко мне.
Один раз она споткнулась.
— Извините, — сказал я.
— Это не ваша вина. Просто я пьяна. Проводите меня домой.
— Как пожелаете…
— Поднимемся на минутку и выпьем по чашечке кофе!
— С удовольствием.
— Вы правда очень милы, господин Голланд. Правда.
35
Она жила на верхнем этаже виллы, в обустроенной мансарде. Здесь была веранда, кухня, ванная, спальня и большая мастерская со множеством эскизов и современной живописью на стенах. Невысокая мебель, ковры и покрывала светлых тонов и куча разноцветных подушек на широком диване.
Мы вошли в мастерскую. Петра расстегнула пальто и сбросила его прямо на пол. Я поднял его.
— Знаете что, это безумие — пить в такое время кофе. Потом невозможно будет заснуть.
— Конечно. — Я был полон решимости во всем соглашаться с ней.
— Вы же любите виски. У меня есть целая бутылка. Не желаете глоточек?
— С удовольствием.
— Идемте!
Мы пошли на кухню, прихватив бутылку, стаканы и содовую. Петра открыла холодильник и вынула ванночку со льдом.
— Давайте ее сюда! — Я подставил ванночку под кран и открыл холодную воду.
Она погладила меня пальцем по щеке:
— У вас такая гладкая кожа…
— Я три часа назад побрился, — ответил я.
— А как ваше имя?
— Пауль.
— Я недавно купила пару новых пластинок, Пауль, думаю, они вам понравятся.
Большую мастерскую освещала только слабая лампочка под оранжевым абажуром. Мы сидели на диване, пили и курили, а новые пластинки оказались записями Гарри Джеймса. Труба меня раздражала: тревога, протяжные каденции.
— Потрясающе, да?
— Великолепно!
Плевать. Мне на все плевать. Я люблю Сибиллу. А Господь хранит любящих. Кто это сказал? Я начал вспоминать. На ум ничего не пришло. На это тоже было плевать. Потом я позвоню Сибилле.
Петра разлеглась на подушках. Ее платье задралось, и были видны ноги. Красивые ноги. В моем стакане позвякивали кусочки льда и было еще полно виски.
— Знаете, а вы меня сегодня вечером очень разочаровали, Пауль!
— Да?
— Да. Когда сказали, что не помогли бы Сибилле. Мой муж мне бы помог. Несмотря ни на что.
— Значит, ваш муж вас больше любит.
— Мой муж тоже не стал бы мне помогать, — сказала она и отхлебнула глоток. — Он вообще меня не любит. Ни один мужчина не любит. Все мужчины эгоисты и подлецы. Им нужно только одно. Мы даем им это. А потом становимся поперек горла. Вы такой же, Пауль?
— Наверное.
— Но при этом милый.
Пластинка кончилась. Игла продолжала скрипеть, монотонно и бесконечно.
— Поставьте Гершвина, — попросила Петра.
— Что именно?
— Что хотите, у меня он весь.
Я поднялся и направился к невысокому стеллажу, на котором стояли пластинки и стал выбирать. Она лежала на диване, смотрела на меня и тянула свое виски.
— Концерт фа мажор?
— Концерт фа мажор.
Я поставил пластинку. Раздались первые аккорды. Я вернулся к Петре. Ее глаза теперь слегка косили. Я подумал, не была ли она алкоголичкой. Но на алкоголичку она не походила. Фортепьянное соло достигло своей кульминации, жалобно вступил саксофон.
— Прекрасно, — сказал я, на этот раз совершенно искренне.
— Чудесно! Вот тот мужчина, с которым я бы сразу легла в постель!
— Все женщины, которых я знаю, сразу бы легли с ним в постель.
— Ужасно, что он так рано умер! — Она растянулась на диване, ее губы открылись. Я пил виски.
— У вас комплексы, да, Пауль?
— У меня? Вообще никаких.
— Из-за вашей ноги. — Носком своей туфли на высоких каблуках она коснулась моего здорового колена. — У вас не должно быть комплексов, слышите?!
— У меня и нет.
— У нас у всех комплексы.
Теперь она приподнялась и подобралась ко мне совсем близко.
Соло фортепьяно закончилось. Снова вступил оркестр.
— Хотите еще выпить?
— С удовольствием, Пауль. — Ее губы по-прежнему были открыты. — Но только лед кончился. Сейчас принесу…
Она захватила серебряное ведерко и вышла из комнаты. Дверь за ней закрылась. Я прикурил новую сигарету и, слушая музыку, размышлял. Когда я в последний раз был в Рио, там начинали строительство вилл рядом с площадкой для гольфа. Сейчас они, должно быть, заканчивают. Они так быстро строят в Рио. Определенно еще можно будет снять небольшой домик. Большой нам и не нужен, Сибилле и мне.
Я встал и пошел за Петрой на кухню. Я хотел помочь ей со льдом. На кухне никого не было.
— Петра!
Никакого ответа.
В ванной тоже никого. По белому кафельному полу я прошел мимо ванны к двери в спальню.
В спальне горел ночник. Петра лежала на постели. У нее было пропорционально сложенное белое тело. Большие груди с розовыми сосками, длинные ноги, стройные бедра и широкий таз. Она была совершенно голой и смотрела на меня пристально.
— Иди ко мне, Пауль, — прошептала она.
36
На главпочтамте в Вене переговорный пункт работал круглосуточно, это я знал. По-прежнему мело, когда я вылез перед высоким зданием из такси, на котором доехал от дома Петры до города.
— Обождите, — сказал я шоферу.
Прямо по сугробам я зашагал к освещенному входу. На улице не было ни души. Только снег все валил и валил. В некоторых местах я проваливался по колено.
Почтовый служащий был стар. Он беспрестанно зевал.
— Что вам угодно?
Я сказал, что мне угодно.
— Присядьте!
