Билли Батгейт - Эдгар Доктороу

— Спустись вниз, малыш, и прикрой перевозку на лифте.

Я бежал вниз, перепрыгивая через три ступеньки, кружась вокруг стояков на лестничных площадках, и стрелой домчался до холла, где на стуле у лифта, под ветками большого змеиного дерева дремал, уронив голову на грудь, лифтер. Дежурный был чем-то занят у своего стола рядом с почтовыми ящиками. Холл был пуст, улица тоже. Я следил за указателем этажей, стрелка дрогнула, поползла вниз, дошла до первого этажа и нырнула еще ниже, на цокольный этаж.

Я был уверен, что на улице за отелем уже стоит машина и что они продумали все до мелочей; это успокаивало, я ведь тоже был соучастником; и, когда лифт снова вернулся в холл и дверь открылась, Микки поднес палец к губам, вышел из лифта, оставив в нем все как было раньше — свет горит, но бронзовые воротца полностью закрыты, — и проскользнул к черной лестнице, я, выждав минуту, громко кашлянул и разбудил лифтера, седовласого негра, он поднял меня на шестой этаж и пожелал спокойной ночи. Я мог бы поздравить себя с тем, что в сложной ситуации проявил хладнокровие и осмотрительность, если бы не последующие события. В номере мистера Шульца Лулу расставлял по местам мебель; мистер Берман принес от горничной кипу чистых полотенец; я с удовольствием наблюдал за их четкими действиями; мне пришло в голову, что преступление — это детский рисунок на специальной дощечке, который исчезает, когда поднимаешь верхнюю пленку. Наконец, словно встряхнувшись ото сна, мистер Шульц встал и прошелся по комнате, проверяя, все ли в порядке, а затем уставился на ковер около кофейного столика, где расплылось большое темное пятно с несколькими каплями рядом — луна и планеты, кровь бывшего президента Ассоциации владельцев ресторанов и кафе; подойдя к телефону, он разбудил дежурного внизу и сказал:

— Это мистер Шульц. У нас тут несчастный случай произошел, надо вызвать врача. Да, — сказал он. — Как можно быстрее. Спасибо.

Я был озадачен, обеспокоен и силился разгадать загадку, которая ничего хорошего мне не сулила. Все остальные в комнате были поглощены исключительно своими делами. Мистер Шульц смотрел из окна на улицу, потом я услышал, что к дому подъезжает машина, он повернулся и попросил меня встать у кофейного столика. Мистер Берман сел и прикурил новую сигарету от старой. Лулу подошел ко мне, чтобы показать, где точно мне надо стоять, — я, видимо, не так исполнил просьбу — и продолжал держать меня за плечи; именно в тот момент, когда я догадался, что сейчас произойдет, а может, чуточку позднее, мне показалось, что я увидел его ухмылку, в которой блеснул золотой зуб, хотя, возможно, мое тугодумие сослужило мне тогда добрую службу, ведь когда он замахнулся, мне осталось только одно — проявить полную жертвенную лояльность; в этой строго иерархической компании мужчин не пристало спрашивать — а почему я? почему я? — и тут меня настигла ослепляющая боль, колени подогнулись, из глаз посыпались искры, именно так это состояние и описывают боксеры; миг спустя я уже был на коленях, стеная и пуская слюни от шока; обе руки я прижимал к моему бедному носу, моей гордости, из которого сейчас обильно текла кровь на уже залитый ковер; вот так, смешав свою кровь с кровью мертвого гангстера и задыхаясь от ярости, я взял заключительный аккорд в прекрасном произведении банды Шульца на тему неожиданной смерти; в дверь тихо постучали — пришел деревенский доктор.

Я помню, как тот страшный удар в лицо изменил временные ориентиры: миг спустя я уже ощущал его старой раной, а вызванная им ярость превратилась в давнишнее решение отплатить им, расквитаться — и все это буквально за какое-то мгновение умопомрачительной боли. Услышав выстрел, я был внутренне готов к тому, что он мог предназначаться и мне, а вот разбитый нос простить не хотел. Огорчению моему не было предела, я почувствовал себя обманутым, вместе с яростью возвращалось и мое мужество, а вместе с ним — и мои безрассудные желания. Всю ночь я прижимал к лицу пакет со льдом, я очень боялся, что лицо мое распухнет и Дрю Престон перестанет считать меня симпатичным. Утром все оказалось не так плохо, как я ожидал, небольшую припухлость носа и синеву под глазами можно было объяснить не только побоями, но и доброй гулянкой.

Утром я, как обычно, пошел завтракать, жевать было больно, губа саднила, но я поклялся вести себя так, будто прошедшей ужасной ночи не было. Я заставил себя не думать о пытающемся встать на ноги и падающем покойнике. Когда я возвращался, дверь в кабинет мистера Бермана оказалась открытой, он заметил меня и позвал кивком головы. Под подбородком он держал трубку телефона и считывал что-то с ленты арифмометра собеседнику на другом конце провода. Закончив разговор, он указал мне на место у своего стола, где обычно сидели посетители его конторы.

— Мы переезжаем, — сказал он. — Сегодня вечером, остаются только мистер Шульц и адвокаты. Послезавтра начнут формировать состав присяжных. Ребятам нечего здесь ошиваться во время суда, когда понаедут тучи репортеров.

— Здесь будут журналисты?

— А ты что думал? Поналетят, как комары летом. Они тут все облепят.

— И из «Миррор» тоже?

— Конечно. Все, все будут. Газетчики — это же мразь, у них нет ни чести, ни совести, они совершенно не умеют себя вести. Ты думаешь, они обратили бы на него внимание, если бы он был просто Артуром Флегенхаймером? А вот Немец Шульц имя для заголовка вполне подходящее.

Мистер Берман покачал головой и горестно всплеснул руками. Мне еще не приходилось видеть его таким расстроенным. Он был не похож на себя, передо мной сидел не одетый с иголочки денди, а небритый мужчина в пижамных штанах, рубашке, помочах и шлепанцах.

— Так о чем я говорил? — спросил он.

— О том, что мы уезжаем.

Он внимательно осмотрел мое лицо.

— Могло быть и хуже. Синяки укрепляют характер. Больно? — Я покачал головой. — Лулу увлекся. Он должен был только расквасить тебе нос, а не ломать его. Все сейчас нервничают.

— Ничего страшного, — сказал я.

— Да и вся история вышла некрасивой, это уж само собой. — Он поискал глазами сигареты на столе, нашел пачку с одной сигаретой, прикурил и откинулся в своем вращающемся кресле, положив ногу на ногу, сигарета застыла возле уха. — Иногда жизнь так закручивается, что за всем не уследить, и сейчас как раз такой период, мы здесь живем ненормально, нам надо как можно скорее разделаться с судом и возвратиться домой. Вот сейчас я и подхожу к тому, что собирался сказать. Мистер Шульц будет очень занят, как на суде, так и потом, я бы хотел, чтобы сейчас его ничего не отвлекало от дела. Тебе ясно?

Я кивнул.

— Тогда почему она этого не хочет понять? Дело серьезное, ошибок мы больше допускать не вправе, головы наши должны быть ясными. Я прошу только, чтобы она отдохнула несколько дней. Поехала бы в Саратогу, посмотрела бега, неужели так трудно?

— Вы имеете в виду миссис Престон?

— Она хочет присутствовать на суде. Тебе не надо объяснять, что произойдет, стоит ей только появиться в зале суда? Неужели ей безразлично, что ее сфотографируют и обзовут загадочной женщиной или еще что-нибудь смехотворное придумают? Что ее муж все узнает? Да и мистер Шульц человек семейный.

— Мистер Шульц женат?

— На очаровательной женщине, которая с тревогой ждет его в Нью-Йорке. Да. И что это за вопросы? Мы все, малыш, женатые люди, у каждого есть семья, которую надо кормить. Онондага стала тяжелым испытанием для каждого, и все может пойти прахом из-за этой проклятой любви. — Он смотрел на меня очень внимательно, откровенно наблюдая за моими малейшими движениями, а может, даже мыслями. Потом сказал: — Я знаю, что ты проводишь с миссис Престон больше времени, чем я или любой из наших, еще с того первого вечера, когда ты ходил в ее отель и присматривал за ней. Верно я говорю?

— Да, — сказал я с пересохшим горлом. Я боялся сглотнуть, чтобы он не заметил, как судорожно дергается мой кадык.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с ней и объяснил — ради мистера Шульца ей необходимо уехать на несколько дней. Сделаешь?

— А мистер Шульц хочет, чтобы она уехала?

— И да и нет. Он хочет, чтобы она сама решила. Ты знаешь, есть женщины… — Казалось, он говорит сам с собой. После паузы он продолжил: — Женщины всегда были. Но за время совместной работы я его таким еще никогда не видел. Он ведь даже себе не признается, что она вертит мужчинами как хочет.

Зазвонил телефон.

— Ты меня пока не подводил, — сказал он, наклоняясь над столом, чтобы взять трубку. Потом бросил на меня знакомый взгляд поверх очков. — Смотри, не скурвись сейчас.

Я пошел в свою комнату поразмышлять об услышанном. Чтобы укрепить меня в желании освободиться от той жизни и той цели, которые я сам выбрал для себя, лучше и придумать было нельзя, и когда он сказал, что я должен поговорить с ней, я уже в точности знал, что буду делать дальше. Причем опасности я не преуменьшал. Интересно, это были мои собственные мысли о свободе или же я действовал под его влиянием? А опасность была настоящая. Все они были люди женатые, злые, непредсказуемые, дикие и необузданные, глубины их падения даже Бог не ведал, жили они тяжело, били без предупреждения. И мистер Берман всего, конечно, мне не сказал, я не знал, говорил ли он только от своего имени или же и от имени мистера Шульца тоже. Я не знал, что мне предстояло на этот раз — работать на самого мистера Шульца или же войти в сговор, чтобы наилучшим образом послужить его же интересам.