Пристрелочник - В. Бирюк

Во! А интересные там беленькие ляжечки мелькают… тёлочкинские…

Ванька! Не сейчас!

Мы двинулись вверх, навстречу «буксирам» второго дощаника. Там и так всё прекрасно поняли: быстренько начали выгребать к твёрдому. И убегать туда же.

Третья группа попыталась проявить героизм. Закончившийся, после удачного залпа моих стрелков, переворотом их лодки. А я и не знал, что бывают такие большие душегубки. Нельзя так корабли строить. Это «Фраму» было полезно, чтобы вылезать на лёд при сдавливании. Но здесь-то — не Севморпуть.

Вот и последние «припарковались».

— Сигнальщик. Запрашиваю потери.

Как здорово! Как, всё-таки, хорошо работать по продуманному, подготовленному, обеспеченному. Когда не приходится судорожно, в последний момент, выдумывать, изобретать, лепить и прилаживать. Пришпандоривать слюнями, жвачкой, «честным словом». Дёргаться и переживать от неопределённости. Есть задача — есть соответствующий инструмент. Блеск! Комфорт души и мозга!

В моих лодках есть по сигнальщику. Сейчас они машут флажками.

— Второй — потерь нет. Третий — потерь нет. Четвёртый — потерь нет. Четвёртый ведёт преследование.

Восхитительно! Чудесно! У нас — потерь нет! Преследование не предусматривалось планом. Но Чарджи виднее.

— Четвёртому — преследовать. Третьему — подойти к нижнему краю острова. Под стрелы не лезть. Второй — присмотреть дощаники. Я — на верхний край. На берег: Могутке перебраться за протоку. Ивашке: работников на воду, снять дощаники.

Ага, вон Могута со своими лесовиками на трёх ботниках наяривает. Правильно идёт: к моему верхнему концу. Сейчас он вылезет на материковый левый берег Оки и присмотрит. Протока между островом и берегом неширокая — нам туда не влезть, стрелами будет простреливаться. Чудаки могут вплавь перебираться. Вот лесовики их из-за кустиков и… переубедят.

А вот и наша родная «штопанная» многострадальная «рязаночка» пошла: пока суд да дело — мужички вражеские плавсредства с мели снимут, к нашей пристани оттащат. А кто будет возражать — шкурку продырявим.

Мы занимаем позицию у верхнего края этого длинного, вытянутого, по большей части — голого песчаного острова. Течение медленно сносит всё ближе. Вдруг между холмиками песка поднимается странная косматая фигура в звериных шкурах. Широко, размашисто креститься. Раз за разом, раз за разом… Оглядывается куда-то себе за спину и, вопя, кидается к нам. У уреза воды падает, путаясь в каких-то обмотках. А сзади из-за куч песка вскакивают во весь рост две фигуры с короткими копьями, размахиваются и… и падают обратно.

Дистанция устойчивого поражения. Стрелы были наложены. А реакция у нас с Суханом… хорошая.

Снова — стрелы к бою. Подходим к лежащему, елозящему, плачущему, мокрому, грязному, вонючему… телу. Втягиваем в лодку, быстренько отходим на исходную позицию.

Мужчина лет 40–45. Судя по стрижке — из духовных. Я уже говорил: простолюдины стригутся под горшок. «Долгогривый» — из духовенства. Здесь «грива» — серым пухом клочковатой каймы на здоровенном лысом черепе. Пара гребцов довольно быстро и ловко снимают с дяди его завшивевшее барахло. Впрочем, и снимать особенно нечего: старая рыжая дырявая лосиная шкура, подпоясанная лыком. Всё. Виноват — ещё пеньковая верёвочная петля на шее.

Голый, босой мужчина трясся, неразборчиво мыча и плача. Тело — недавно сильно похудевшое — кожа висит. И — битое. Как-то… нерегулярно.

Я теперь хорошо разбираюсь в следах телесных наказаний. Кнут, плеть, розги дают разные, но — повторяющиеся следы. Просто кулачный мордобой — ряд синяков и ссадин, довольно легко идентифицируемого вида. А тут…

— Ты кто?

— З-з-з…

«Дело было вечеромДелать было нечего».

В смысле: диспозиция исполнена. Теперь надо дождаться гридней Живчика. Своих людей в ближний бой я посылать не хочу. Пауза.

Работники стаскивают одну за другой посудинки мятежников с мели и пускают их по Оке. Там молодёжь подбирает. Как раньше — перевернувшиеся. Стрелки изредка постреливают в сторону берега. Чтобы бывшие пассажиры — не мешали сбору трофеев.

Единственный путь для прорыва «островитян» — через протоку. Но быстро у них не получится — Могутка им накидает. И мы влезем. Так что — ждём. Или Живчик придёт, или у этих нервы не выдержат.

Дяде вкатили стопку спирта из медицинской сумки. Прогресс же! У меня теперь медсумка есть!

Он продышался, сполз на дно лодки, и, продолжая подвывать и расчёсывать струпья в разных местах битого голого тела, скорчившись, не глядя на нас, страдальчески кривя губы, рассказал свою историю.

Отец Аггей, дьякон. Служил в церкви в селеньице на Муромщине. Небольшое, дворов 30 село. Половина — славянская, половина — муромская. Жили по-всякому, но без злобы. В церковь ходили все и своей волей. Примерно в те дни, когда мы праздновали Бряхимовскую победу, в село на рассвете ворвался отряд «друзей эмира».

Обычно адепты язычников сразу убивали попов. Более или менее изощрённо. Именно этого и ожидал себе Аггей. Но предводители, из числа «истинных конюхов солнечного коня» решили иначе.

Сначала перед дьяконом были изнасилованы и убиты члены его семьи. Включая семилетнего сына. Потом из их вспоротых животов был извлечён тёплый ещё кал и им вымазаны иконы. Книги — сожжены, церковные покровы — разодраны, священные сосуды — наполнены кровью убиенных, которую пили пришедшие и жители из местных, примкнувшие к «друзьям эмира».

— Мы жили рядом, всегда доверяли и помогали друг другу. А потом они пришли за нашим имуществом и нашими жизнями. Они говорили: теперь наша власть, а вы неверные…. И это сделали люди, которых мы знали… Как же так? Как же…

Аггея — трясло. Иногда судорога сводила ему горло, он дёргал челюстью в разные стороны, не мог говорить, просто мотал головой.

Чему ты удивляешься, дьякон? Люди… они такие… человеки. Похожие слова говорила девушка-езидка из разгромленного Синджара. До этого — евреи в Литве, Польше, Украине… До того — тысячи и тысячи раз в разных местах. Где проповедники… чего-нибудь — сумели убедить часть паствы в том, что только они «люди». А остальные… «мы — будемо панувати, вы — будете працуваты».

«Путь из дома до смерти (в Бабий Яр в Киеве — авт.) многие евреи шли буднично и спокойно. Они не ждали в конце расстрела, они были среди своих… Вдоль дороги стояли свои же, украинские сограждане, только одетые в полицейскую оккупационную форму. Людям не верилось, что вчерашние соседи по дому и улице теперь сопровождают их на пути к смерти. Это не укладывалось в премудрую еврейскую голову».