В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Туфелька. Изящная маленькая ножка. Заноза…
Так вот почему таким знакомым показался аромат…
Через секунду Жору уже толкала со всех сторон толпа, хлынувшая по лестнице.
– Держи воровку! Хватай ее!! Ведьма!!! – стократно размноженное, неслось со всех сторон. – Не уйдет!!!!
Георгий мгновенно оказался во власти людского потока, который тащил его за собой, крутя, будто безвольную щепку в бурном весеннем ручье…
Под ногами захрустело и звучно лопнуло что‑то огромное, ребристо‑круглое и влажно‑скользкое, прыснули во все стороны какие‑то мелкие хвостатые существа…
* * *
Расстояние между легкой лодочкой, на веслах которой сидело всего два человека, и тяжелой баркой, переполненной преследователями, поначалу казавшееся огромным, мало‑помалу сокращалось. Вообще, эта гонка по ночной реке, практически неосвещенной, напоминала кошмарный сон. Столпившиеся на палубе барки вооруженные люди потрясали аркебузами и мушкетами, и на твердой‑то земле не слишком точными в стрельбе, а на качающейся неверной опоре совершенно бесполезными, а также шпагами, кинжалами и тесаками. Георгий, прижатый грудью к фальшборту, с тоской озирался вокруг, мечтая найти хоть одно знакомое лицо, но взгляд натыкался лишь на оскаленные зубы, выпученные глаза, гневно топорщащиеся усы и бороды. Вероятно, Леплайсан, Барбаросса и остальные оказались в другой барке, отставшей от первой на полкорпуса, но идущей метрах в тридцати ближе к левому берегу.
Из обрывков разговоров он уже уяснил, что некая гостья, приблизившись к королеве Маргарите якобы затем, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, незаметно срезала с ее платья несколько бриллиантовых подвесок баснословной ценности, подаренных намедни высочайшим супругом, и успела скрыться до того, как пропажу обнаружили. Более того! Одна из драгоценных безделушек была богохульно подброшена кем‑то неизвестным в карман рясы кардинала де Воляпюка, присутствовавшего на балу! Тут дело пахло уже не виселицей, а костром за оскорбление священника и всей католической церкви в его лице!
О том, что будет, когда преследователи настигнут беглецов и возьмут лодочку на абордаж, Арталетову думать не хотелось. Сжимая вспотевшей ладонью, еще хранящей легкое пожатие пальчиков «графини» Жанны, рукоять шпаги, он ясно понимал, что, пока будет жив, не даст ни одному из этих озверевших от близости жертвы охотников спуститься в лодку. Шпага и кинжал, кинжал и шпага, а мертвому и любовь ни к чему…
Развязка приближалась неумолимо.
Один из гребцов в лодочке, возможно не выдержав изнуряющей гонки, допустил ошибку, и, резко накренившись, челнок зачерпнул бортом воду. Совсем немного, не более нескольких литров, но зачерпнул. С огромным трудом суденышко удалось выровнять, но скорость его резко упала, и расстояние между преследуемыми и преследователями начало стремительно сокращаться.
Заметив это, экипажи обеих барок радостно взревели и еще более взвинтили темп гребли.
Беглецов постепенно зажимали в клещи.
Увы, в тот момент, когда, казалось, деваться им было некуда, случилась оказия, вероятно хорошо известная читателям по роману Ильфа и Петрова… От веса столпившихся на одном борту преследователей та барка, на которой находился Георгий, накренилась и…
Только оказавшись в воде, Жора с ужасом вспомнил, что плавает приблизительно как топор, но без топорища. Некоторое время ему еще отчаянными усилиями молотивших по воде рук удавалось держаться на поверхности, но наполняющиеся водой сапоги властно потянули барахтавшегося «шевалье» вниз.
Последним, что он увидел, было бледное лицо «графини», обращенное к нему, ее простертые к нему руки, с трудом удерживающие ее сообщники… «Спасайтесь! – хотел крикнуть он. – Не думайте обо мне!»
Но вместо слов над его головой вздулись и лопнули огромные пузыри, а темная холодная глубина приняла его безвольное тело.
«Сталь вас не возьмет, в воде не утонете и в огне не сгорите… – всплыло перед остановившимися зрачками Георгия бледное колеблющееся лицо, едва шевелящее тонкими губами. – На вашем челе печать избранности… Я боюсь вас…» Все померкло…
21
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! Наши сети
Притащили мертвеца».
Александр Сергеевич Пушкин. «Утопленник»
Водяной Порфирий Блюкало, смотрящий Сены и окрестных водоемов (включая бассейны и фонтаны), с утра был не в духе.
Да и откуда тут быть хорошему настроению, если все кругом – из рук вон плохо! Народишку расплодилось по берегам много, льют все что ни попадя в реку, рыбу, раков и прочую водную живность вылавливают подчистую, не брезгуя лягушками (французы, что с них возьмешь – мать их ети!), плотины везде ставят, мельницы и прочие гидротехнические сооружения… И мало того, что творят все это, – ни на минуту не задумываются, что нужно бы задобрить подводного хозяина. Утопленников в последнее время стало множество, причем «естественных», так сказать, не прибыло, а вот всяких «неестественных» – то с тяжеленным камнем на шее, то с ножиком в спине, а то и вовсе без головы – хоть пруд пруди… Оно, конечно, вроде бы и ничего – хороший утопленник, он в хозяйстве бо‑о‑ольшое подспорье: русалки там обоего пола, ундины по‑местному… Замену себе, опять же, подбирать пора… Шутка ли – триста лет Порфирий оттрубил на важном посту! Все оно так…
Да вот закавыка: не тот нынче пошел утопленник… Откуда что взялось: отказались проклятые подчиняться смотрящему, создали свое, французское, «водянство», своего смотрящего выбрали, какого‑то Гастона Аквати, бывшего мельника, сверзившегося по недосмотру или по пьяни со своей плотины и благополучно утопшего лет пять назад. Республиканцы хреновы!
Давно пора забить стрелку этому Гастону, да поговорить по душам, но годы уже не те… И кого из бойцов выставишь‑то? Все старые, все дряхлые, молодого пополнения из России давным‑давно не поступало, а живого русака сюда калачом не заманишь и на сушу, не то что под воду…
Прихлебывая из огромной глиняной кружки нежно‑голубой раствор цианидов, который лет пятнадцать уже как сочился тоненькой струйкой по одной из сточных труб Лувра и тщательно собирался (не пропадать же добру!) специально приставленным к ней пожилым русалом, в горячительном знавшим толк – сам утонул, возвращаясь в изрядном подпитии с ярмарки, – Порфирий долго бы еще предавался самоистязанию, если бы ему не помешали.
Верткая русалочка‑лоскотуха[55], влетевшая через пробитый борт в затонувшую баржу, служившую водяному летней резиденцией (на зиму он откочевывал за город и засыпал под огромной корягой до весны), стрельнула по сторонам бойкими глазенками и принялась стрекотать, как… Ну что ты будешь делать! Память у старика была не та, да и не водилась в здешних лесах эта черно‑белая птичка, с которой так и хотелось сравнить пигалицу. Хотя хороша чертовка, и стройна, и смазлива…
– Помолчи, трещотка! – не вытерпел наконец Блюкало, стукнув кулаком с перепонками между пальцев по заменявшему ему стол огромному сундуку. Звука, конечно, не получилось – вода все‑таки, но стрекотунья замолчала, испуганно глядя на местного авторитета. – Говори толком, в чем дело!
– Барка сегодня перевернулась чуть ниже Сите, – затараторила снова русалка, но уже значительно медленнее. – Народу утопло – ужас! Но всех, разумеется, Акватиковы проныры заграбастали…
– И ради этого ты меня, вертихвостка, от дел отрываешь? Пошла отсюда!..
Русалочка тем не менее уплывать не торопилась, вновь вызвав прилив раздражения старика: совсем ни в грош не ставят, постылые, от рук отбились…
– А один, красавчик такой!.. Не забрали его французские, одним словом. Сказали: сами своего забирайте, или пусть лежит на дне и гниет. Тоже мне, гордецы протухшие!..
Порфирию на миг показалось, что он ослышался.
– Что ты сказала?
– Да русским один оказался. Красавчик такой…
– Что ж ты раньше молчала, дура? Тащите его скорей сюда! Один плавник там – другой здесь!..
Страшен был в гневе водяной Блюкало, ох, страшен, особенно по молодости, когда от его крутого нрава смывало целые деревни по берегам тогда еще малонаселенной Сены, переворачивало баржи и рыбацкие лодки, а то и заливало всю округу, не щадя ни людишек, ни скотину, ни лесное зверье… Но и в старости он был кое на что способен: юная русалка, от страха позабыв, где выход, с писком испарилась, едва не ободрав чешую об окантовку чересчур узкого иллюминатора…
* * *
Можете верить или не верить, но Георгий и водяной Блюкало беседовали уже часа полтора, причем, вопреки всем законам природы, человек чувствовал себя в чужой среде не хуже представителя нечистой силы подводного, так сказать, класса, а если учесть преклонный возраст последнего, массу хронических заболеваний, многие из которых имели пару веков истории, а также пристрастие к отраве, печень разрушавшей не хуже алкоголя, – то и лучше.
