На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986 - Григорий Свирский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребят, еще школьников, вербуют в армию; родители — против… Даже сосед-рабочий, к которому они пришли жаловаться на родителей, говорит вдруг: «А куда вас несет? Учились. 10 классов — это поболе гимназии. А кто раньше с полной гимназией в офицеры шел? Дураки одни шли».
Мальчишки негодуют. Они разделяют все предрассудки своего времени.
— Витька, почему ты до сих пор не повесился? — спросил Сашка.
— Чего мне вешаться?
— Имея такого папу, можно пять раз повеситься, два раза утопиться. — Твоя мама не лучше!
— Моя мама — другая опера. Моя мама — выходец из мелкобуржуазной среды. Ей простительно. У нее отсталая психология…
У мальчишек — свои привязанности и свои враги. Нет, не личные. Личных врагов они еще не имели. Одним из таких врагов был жестянщик.
«Жестянщик был нашим личным врагом. Почему — мы не знали. Он ничего плохого нам не сделал, и мы никогда не сказали с ним ни одного слова. Но все равно он был нашим врагом, мы это чувствовали и презирали Жестянщика за его двойную жизнь». Дело в том, что Жестянщик, знакомясь с молодыми курортницами, выдавал себя за капитана дальнего плавания. Особенно его презирал Витька. Как только мальчишки встречали Жестянщика с какой-либо женщиной, Витька не мог удержаться, чтобы не сказать:
— Есть же паразиты. В городе примуса негде починить, а они гуляют…
И однажды Витька решился предотвратить обман, спасти женщину.
Как смеялась над наивным Витькой «спасенная»! Нельзя без улыбки читать эти строки. Чистота столкнулась с жизнью…
Юнцам свойственна нетерпимость ко всему, что не столь кристально чисто, как они сами. Увы, они нетерпимы и к тем, кто думает иначе, чем они, — эпоха сыграла с ними злую шутку… Вот разговаривают они, скажем о мертворожденной конституции, в которую они свято верят. По конституции право избирать имеют все. Витька не согласен с ее либерализмом.
Почему разрешают избирать всем? «Таких, как Жестянщик, надо в море топить, а не права им давать», — сказал Витька.
Нетерпимость приведет это поколение ко многим бедам, но об этом не говорится в прозрачной и светлой повести Балтера. Она лишь свидетельствует о том, сколь чистыми и наивными пошли его однолетки на истребительную войну с которой мало кто вернулся.
Вслед за Балтером в «Тарусских страницах» выступил поэт Наум Коржавин. Фамилия его Мандель. Когда-то он был одним из самых талантливых студентов Литературного института. Его авторитет был столь непререкаем, что местные юмористы изобрели даже новую единицу поэзии: «одна мандель». Стихи всех поэтов оценивались по этой шкале поэзии: одна мандель, две мандели, полмандели… Иногда стихи самого Манделя оценивались в четверть мандели.
Уже тогда существовал исторический цикл Манделя, конечно, неопубликованный, в котором поэт написал о московском правителе Иване Калите:
Был ты видом довольно противен,Сердцем подл. Да не в этом суть.Исторически прогрессивенОказался твой жизненный путь.
Манделя отправили в ссылку прямо со студенческой скамьи.
Он был счастливым и редким исключением: среди ортодоксальной и законопослушной писательской молодежи он, как и Аркадий Белинков, прозрел еще в годы сталинщины. Его автобиография, опубликованная ныне на Западе, отражает это подробно и точно.
Хотя стихи Коржавина знали и ранее, это, по сути, его первый выход к широкому читателю.
Появились новые произведения тогда уже известных поэтов Давида Самойлова, Бориса Слуцкого, Владимира Корнилова. И, конечно, новые стихи Николая Заболоцкого, загубленного большого поэта, дерзнувшего сказать здесь и такое:
Соединив безумие с умом,Среди пустынных смыслов мы построим дом…
В «Тарусских страницах» впервые представлен читателю прозаик Владимир Максимов.
Сколько подлинных талантов, влюбленных в жизнь и в Россию, поднялись словно бы с ладони Константина Паустовского!
И что же их ждало? Какова их судьба?
«Тарусские страницы» опубликовали, скажем, маленькую повесть Владимира Максимова «Мы обживаем землю».
Владимира Максимова, как известно, вытолкали в эмиграцию. Что произошло?!
С чем он пришел к Паустовскому, Владимир Максимов, молодой писатель? Может быть, он любил Россию и людей ее лишь абстрактно, а на самом деле пришел в литературу измученным и обозленным?
Повесть «Мы обживаем землю» беспощадно правдива. Владимир Максимов правдив прежде всего к самому себе, бескомпромиссно правдив. Не всякий писатель решится так казнить героя повести — самого себя — за нравственную слепоту…
Он нанимается в экспедицию, маленькую экспедицию, которая движется по таежной реке, с ее валунами и перекатами. В экспедиции, кроме него, еще двое рабочих. Димка, паренек из амнистированных, который «просыпается лишь затем, чтобы отхлебнуть из фляжки», и Тихон, мужичок из-под Вологды, молчун, занятый лишь своим вещевым мешком.
Спустя несколько дней герой повести пишет письмо своему воспитателю из детдома, которого продолжает любить. О своих товарищах по работе он пишет: «А люди! Господи, я плевал на героев, героев выдумывают плохие писатели, но хотя бы одна уважающая себя особь! Язык не поворачивается сказать о таких: «Борются за существование». Они не борются, они просто-напросто копошатся в собственной грязи, посильно оттирая ближнего своего от корыта бытия».
С такими мыслями и чувствами герой отплывает по таежной реке под руководством местного жителя Колпакова, который нанимает еще цыгана (мора по-таежному) и его жену на сносях.
Далее происходят события простые и трагические. Завязывается любовь Димки и Христины, жены цыгана; цыган случайно слышит разговор влюбленных и, когда лодка переворачивается, он не выплывает. Остается на дне таежной реки. Хотя пловец он превосходный…
Димка, да и автор, понимают, что цыган покончил жизнь самоубийством.
Димка, который был в той же лодке, выплыл; увы, и он вскоре умер; застудила его ледяная река.
Экспедиция больше не может двигаться, нет гребцов, нет припасов. Колпаков и автор оставили Тихона и беременную Христину в землянке, а сами побрели по тайге за помощью. Колпаков не дошел.
Когда поднятые по тревоге люди приходят за Христиной и Тихоном, то узнают, что Тихон, почувствовав приближение смерти, уполз в тайгу — идти он уже не мог, сказал Христине: «Я уйду, а то развоняюсь я тут, как помру, а ты слабая будешь, не вытащишь…»
Словом, выяснилось, что каждый, пошедший в эту экспедицию, — человек цельный, гордый, жизнелюбивый и преданный своим случайным товарищам — и все переворачивается в душе молодого Максимова: люди-то оказались совсем иными, чем представлялось ему с первого взгляда…
Вот с чего начал Владимир Максимов! Открыл для себя, как прекрасны люди, которых порой трудно распознать в будничной суете.
«Мы обживаем землю» — заявка на большую прозу. В большой прозе Максимова далеко не все ровно. Я еще буду говорить о ней. Тут я хочу лишь сказать, что он ушел в изгнание, чтобы сохранить чувство внутренней свободы. Без этого, по убеждению Константина Паустовского, писателя не существует.
Верным себе оказался и поэт Владимир Корнилов. Он не солгал ни единым словом, ни единой строкой — ни в прозе, ни в стихах — речь об этом еще впереди.
Булат Окуджава. Вся страна пела его песни. За это власть пыталась доконать его, как Александра Галича.
Юрий Казаков, любимец Паустовского, спился — и замолчал на годы…
Судьба Бориса Балтера еще страшнее: израненный герой войны, бывший командир полка, он не выдержал придирок, травли фильма, поставленного по его книге «Трое из одного города», и умер после двух инфарктов.
Отчего не щадили его, зверствовали в райкомах и горкомах? Он подписал письмо, протестующее против практики закрытых политических процессов в России. Он хотел суда по справедливости — только и всего — и был убит!
Наум Коржавин (Мандель) не подписывал и письма протеста. Его стихи были найдены в столах арестованных студентов, не желавших повторения сталинщины. Этого было вполне достаточно, чтобы вытолкать его из России.
Чем талантливей автор «Тарусских страниц», тем круче с ним расправлялись.
Если мы вспомним судьбы остальных, отнюдь не начинающих авторов «Тарусских страниц» — Марины Цветаевой, Николая Заболоцкого и других, — то судьбу русской литературы советского периода можно постичь без особых усилий. Кто любил Россию, для кого она была дороже жизни — того и добивали тюрьмой или изгнанием.
«Тарусские страницы» помогли создать редкую в России обстановку некоторой терпимости властей к правде; но не только они одни. Прямыми «тематическими мостками» к Солженицыну стала повесть Вениамина Каверина «Семь пар нечистых».
