«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А душу какого химика не затронут страницы, где описаны лаборатория или склад? «В лаборатории стояли шкафы, в которых была собрана коллекция образцов сырья… Ему нравилось рассматривать все эти анилины и лаки — черные, фиолетовые, гремяще-красные, нежно-лимонные и оранжевые. И названия их нравились ему: бриллиант-грюн, метил-виолет, родамин, фенолфта леин, эозин». «Он любил составлять рецептуры в заваленном ящиками и мешками цеховом складе сырья… Чего только не было на этом складе и чем только не пахнул здесь воздух! Парафин, воск, саломас, глина, тальк, метил-виолет, сухие лаки, наполнители, милори, каолин».
Герои многих других книг Василия Гроссмана — «Повесть о любви», «Степан Кольчугин», «За правое дело» — тоже химики.
Вероятно, когда Василий Гроссман создавал эпопею «Жизнь и судьба», он уже много лет не занимался наукой, но и на ее страницах Виктор Павлович Штрум и лаборантка Анна Степановна пьют чай из «мерных химических стаканов». Когда же Штрум во время войны приезжает из Казани в Москву, он видит «свой вакуум-насос под колоколом и измерительную аппаратуру, боявшуюся влажности, в стеклянном шкафу, со свеженаполненным гранулированным хлористым кальцием».
«Стал в конце концов известен и я, не как химик, к сожалению», — заметил герой автобиографического рассказа «Фосфор». Но мне кажется, что писатель Василий Гроссман взял очень многое у химика Василия Гроссмана, иначе вряд ли бы нам удалось прочитать об уборщице Нюре из «Цейлонского графита», красневшей, как «децинормальный перманганат».
В. Седельников, Донецк
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
От редакции. Возможно, автор письма несколько преувеличил роль химии в творчестве Василия Гроссмана, но то, что именно в нашей науке он черпал значительную часть тем, особенно для своих ранних произведений, — бесспорно. Малоизвестный рассказ «Пурпур», публикуемый в этом номере, — яркое тому подтверждение.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Боб Шоу
Зовите меня Дуреха
Мысли были необычными, и от них становилось как-то не по себе.
«Моего мужа зовут Карл — вполне приличное имя. Троих моих сыновей — Дэвид, Аарон и Джон. Тоже хорошие имена. Но вот мое имя Дуреха. И это звучит как-то глупо. Оно, в общем-то, даже и не похоже на настоящее имя. Интересно, как мне такое досталось?»
Дуреха суетливо хлопотала по дому, пытаясь заглушить эти неуютные мысли работой.
Лучи утреннего солнца падали на обеденный стол, делая его похожим на алтарь. Она расставила пять тарелок с горячей овсяной кашей и пошла звать детей, с шумом и гамом носившихся по палисаднику. Оказавшись на свежем, пронизанном солнечным светом воздухе, она почувствовала себя несколько лучше. Дуреха посмотрела на протянувшееся от изгороди до самой реки колышащееся полотнище нежного желтого шелка — хлебное поле, за которым так заботливо ухаживал Карл, — и крикнула:
— Завтракать! И не топчи мои розы, Дэвид. Ты, видимо, совсем не различаешь цвета.
— Какие розы? — лицо шестилетнего Дэвида выражало смирение. — Ты имеешь в виду эти зеленые штучки?
Младшие мальчики в восторге захихикали.
— Эти розы, — выделяя каждое слово, ответила Дуреха.
Дэвид ткнул пальцем прямо в пышные красные цветы.
— Ты что, вот про эти зеленые штуковины?
Дуреха посмотрела на него тяжелым взглядом. Озорник Дэвид любил порисоваться перед братьями и, случалось, бывал самоуверенным и упрямым, — в общем, вел себя так, как и положено нормальному здоровому ребенку. Он и раньше выкидывал подобные номера. Дуреха снова посмотрела на цветы, но тут же почувствовала резкую боль в глазах.
— Домой! — приказала она. — Каша остывает.
Они вошли в прохладу побеленных стен дома, и дети расселись по своим местам. Тут и Карл пришел из крольчатника. Он одобрительно кивнул, увидев завтракающих детей. Вылинявшая рубашка, обтягивающая его сильные плечи, уже промокла от пота.
— Поешь, дорогой, — участливо проговорила Дуреха. — Ты больше заботишься о животных, чем о себе.
— Папа вправлял кролику лапку, — гордо известил Аарон.
Карл улыбнулся сыну и сел за стол. Дуреха ощутила укол ревности. Она решила добиться улыбки и в свой адрес — при помощи трюка, который еще никогда не подводил.
— Придет время, и папочке придется заботиться о дочке, вот тогда у него уже не останется времени на кроликов.
Карл не прореагировал. Он сидел, низко опустив голову, и, казалось, был полностью занят едой.
— Нам ведь нужна девочка, — настаивала разочарованная Дуреха, — не так ли, дорогой?
Карл молча продолжал есть.
— Ваш папа, — переключилась на детей Дуреха, — ждет не дождется дня, когда у нас наконец появится маленькая…
— Ради Бога! — ложка Карла шлепнулась в тарелку. Плечи напряглись так, что рубашка врезалась в тело.
— Извини, — тихо произнес он. — Конечно, нам нужна девочка. А теперь, не будешь ли ты так любезна сесть с нами завтракать?
Дуреха счастливо улыбнулась и придвинула к столу свой стул. Все в порядке. Человеку надо знать, что его любят. И все же прежние мысли продолжали ее смущать. Разве есть такое имя — Дуреха? Ее должны звать как-то по-другому. Нормальным женским именем. Каким-нибудь… ну, например, Виктором… Хотя нет, ведь это мужское имя… А, вот! Виктория… Так значительно лучше.
Доев кашу, она принесла и поставила на стол полную тарелку дымящихся лепешек. Дети радостно загомонили.
Некоторое время в ее душе царило относительное спокойствие, но потом она опять почувствовала, как что-то мешает ей.
— Карл, дорогой… Мне не нравится имя Дуреха. Это — ненормальное имя. Хочу, чтобы меня называли Викторией.
Карл мгновенно перестал жевать и посмотрел на нее холодным, неприязненным взглядом.
— Ты принимала на этой неделе лекарство, а, Дуреха?
Она не могла припомнить, чтобы Карл так смотрел на нее раньше, и потому испугалась.
— Да, конечно, — быстро ответила она.
— Не лги мне, Дуреха.
— Но я…
— Идем в спальню.
Карл встал из-за стола и, сказав мальчикам, чтобы те продолжали завтракать без них, отвел Дуреху в спальню. Там он достал коробочку, вынул из нее черный шприц и из похожего на яйцо пузырька набрал в цилиндр лекарство.
— Вот уж не ожидал от тебя такого, — произнес Карл.
В какой-то момент Дурехе вздумалось воспротивиться действиям мужа, но тот не дал ей возможности даже пошевелиться — он прижал ее большое мягкое тело к стене и впрыснул лекарство.
— И впредь
