Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер

По дороге они зашли в какую-то харчевню и впервые за много дней наелись досыта…

Было уже темно, когда они вышли из харчевни. Теперь нужно было найти место для ночлега где-то поблизости, чтобы чуть свет попасть на станцию и снова разгружать вагоны.

Двери и окна повсюду уже были закрыты. Приятели шли не спеша, чувствуя большую усталость. Непривычка таскать тяжелые мешки давала себя знать. Но они были счастливы, что им удалось прибиться к какому-то берегу, найти хоть какую-нибудь работенку. Теперь дела пойдут как по маслу!

Дойдя до небольшого заснеженного бульвара, Шмая увидел группу вооруженных солдат и офицеров. Он толкнул плечом Хацкеля, бросив при этом:

— Шире шаг! Видно, что-то неладное случилось…

— Может быть, облава?

— Холера их знает! Может, и они бездомные, как мы, и ищут где бы переночевать?

— Чтоб они себе уже могилу нашли! — буркнул Хацкель. — Эх, поскорее бы нам добраться до нашего дворца!

Они прошли мимо бульварчика, оставив позади вооруженных солдат, и с облегчением вздохнули. Пронесло! Да, в самом деле, что-то тревожно нынче в городе. Надо поскорее забраться в свое логово и не мозолить глаза патрулям.

На соседней улице послышались частые выстрелы. Взрыв бомбы всколыхнул воздух. Из окон домов посыпались стекла.

— Ой, Шмая, бежим! — испуганно крикнул Хацкель.

На сей раз наш разбойник, не вступая в спор, схватил дружка за рукав, бросился вместе с ним в ближайшую подворотню, перелез через каменную изгородь, и через несколько минут оба очутились в глухом переулке, освещенном багровым заревом.

— Красиво горит! — сказал Шмая. — Слышишь, как весело рвутся пули и гранаты? Могу пойти с тобой на пари, что это большевики взорвали склад с боеприпасами. Видно, люди не дремлют, хотят выпроводить непрошеных гостей с музыкой… А теперь давай добираться до нашего дворца.

Но не успели они дойти до первого перекрестка, как услышали за спиной конский топот и грозный окрик:

— Стой! Стрелять будем!

Шмая остановился, оглянулся.

К ним с диким криком мчались гайдамаки в высоких папахах. Хотя Шмая и не мог толком разобрать, чего от них хотят, но одно было совершенно ясно: новое несчастье нависло над ними. Их судьба теперь уже зависела от прихоти этих вооруженных до зубов душегубов.

Тучный мордастый казак с длинными усами, размахивая перед Шмаей кулаком, кивал в сторону пожарища:

— Твоя работа? Ты поджег наш склад? Повесить тебя мало, подлая харя!

Шмая пытался что-то объяснить, но тут другой синежупанник изо всех сил ударил его прикладом.

Шмая не успел прийти в себя, как ему уже скрутили назад руки и связали их веревкой. То же самое проделали с Хацкелем и погнали их к площади, где уже стояла под конвоем целая толпа задержанных.

Конвоиры ругались, били людей прикладами и наконец повели их по безлюдной улице по направлению к Лукьяновке.

— Видишь, Хацкель, — тихонько сказал Шмая, придя в себя после удара, — а мы еще волновались, что негде нам будет сегодня ночевать. Бог милостив, он нас не забывает…

— Они могут нас в тюрьму загнать?

— А почему бы и нет? Они — хозяева и могут сделать с нами, что захотят… Но ты не падай духом. Видишь, сколько людей с нами? Нам и в тюрьме скучно не будет…

— О таком веселье я всю жизнь мечтал!

— Недаром говорят старые люди: от тюрьмы и от сумы не зарекайся…

— А если нас там прихлопнут?

— Дурак! Разве можно столько людей перестрелять? — показал Шмая на толпу арестованных. — Просто мы переходим на иждивение гайдамак. Они уж позаботятся о нас, они за нас обо всем подумают…

— И в такую минуту у тебя шуточки на уме!.. А ты когда-нибудь сидел в тюрьме, Шмая? — упавшим голосом спросил Хацкель.

— Нет. Хоть я и разбойник, но в тюрьме еще не бывал. Правда, на тюрьме уже как-то сидел, крышу чинил…

— А ты заглядывал всредину? Там очень страшно?

— Не очень страшно, но и не весело тоже… Да ты не дрейфь! В тюрьме сидят люди, а там, где люди, всегда жить можно…

— Ты с ума сошел! Что ты говоришь?

— Будь мужчиной, Хацкель! Выше голову! Если б нас тащили в тюрьму за кражу, за то, что мы человека убили, стыдно нам было бы. Мы бы шли с опущенной головой. А нас, выходит, за политику взяли… Это совсем другое дело. И главное — не одни мы…

Толпа задержанных брела по заснеженным, пустым улицам мимо домов с погасшими окнами, с наглухо заколоченными дверьми. Шмая уже успел познакомиться кое с кем.

Нужно сказать, что нашему кровельщику только в первые минуты было страшно, но скоро, в окружении такой толпы, он уже не испытывал страха. Он даже пытался шутить, но усатый конвоир, все время следивший за ним, заметил это и толкнул его прикладом в спину.

— Разговорчики! — заорал он. — И тут ты людей за большевиков агитируешь?! Погоди, мы с тобой еще потолкуем там!.. — кивнул он в ту сторону, где уже виднелись кирпичные стены, вышки и железные ворота Лукьяновской тюрьмы.

Каким страшным наказанием для Шмаи-разбойника было то, что его заставили замолчать!.. Но ничего не поделаешь, пришлось покориться.

Уже совсем стемнело, когда перед новой партией арестованных распахнулись железные ворота. Они поглотили их, как ненасытная пасть чудовища.

Только переступив порог тюремной камеры, до предела набитой людьми, Шмая понял весь ужас случившегося. Хоть он сперва старался бодриться и подбадривать Хацкеля и соседей, но на душе у него было так тяжело, что уже и ему жизнь стала немила.

— Эй, солдат, чего нос повесил? В жизни хуже бывает! — попытался утешить его один из арестантов, лежавших вповалку на грязном цементном полу. — Не огорчайся, не думай. Плохо сейчас человеку, который думает… Снимай шинельку, пристраивайся поближе, чувствуй себя как дома. На, закури!

— Замолчи ты там! — послышался сердитый голос. — Дай поспать. Скоро опять начнут на допросы таскать, надо ведь отдохнуть…

В камере стало тихо. Только в дальнем углу слышался монотонный шепот. Кто-то молился богу, выпрашивая у него избавление от всех бед.

Шмая закурил, несколько раз затянулся и почувствовал некоторое облегчение. Он сбросил с себя шинель, расстелил ее на полу, улегся между двумя неподвижными телами и стал всматриваться в бледное заросшее лицо человека, предложившего ему место и давшего цигарку. Глаза Шмаи расширились. Очень уж знакомым было это лицо. А может быть, ему только показалось?.. Он еще раз глубоко затянулся, и огонек цигарки осветил русую взъерошенную шевелюру, высокий лоб, умные серые глаза. С минуту Шмая молчал,