Доверься мне - Кристен Каллихан

Моя голова словно налита свинцом и, прислоняясь к Джону, толкаю его в ребра.

— Задница.

Он с улыбкой отводит меня в ванную.

— И подумать только, женщины заявляют, что хотят полной честности.

— В некоторых ситуациях молчание приветствуется.

Джон хихикает, а потом готовит душ. Он покидает меня, но настаивает на том, чтобы остаться у двери снаружи.

— Позови, если возникнут проблемы. Я серьезно, — наставляет он командным тоном. — Если закружится голова. Если хоть немного пошатнешься, зови. Я закрою глаза, если ты волнуешься о том, что увижу твое тело, но я не позволю тебе упасть и пораниться. Ладно?

— Да, сэр. — Я слабо ему салютую. Правда в том, что моя голова становится тяжелее, и мне нужно вымыться до того, как осяду на пол.

Я принимаю быстрый душ. Не могу задерживаться так надолго, как хочу. Тело словно весит тысячу фунтов, и горло до сих пор болит. Я хочу прилечь, но прохладная вода восхитительна.

В какой-то момент Джон заносит для меня чистую одежду. Она стоит аккуратной стопкой на полу у двери. Я не в восторге от того, что он копался в моем ящике с нижним бельем, но все равно благодарна.

Немного больше чувствуя себя человеком, я открываю дверь и обнаруживаю, что Джон ждет меня именно там, где и обещал.

— Лучше? — спрашивает, глядя мне в лицо.

Он выбрал мне майку и шорты для сна. Очень открытые, но симпатичные и прохладные. И честно говоря, мне все равно, видны ли очертания моих сосков. Комфорт в данный момент побеждает скромность.

— Да.

Но я уже увядаю. Мой голос слаб, а голова раскалывается от долгого стояния на ногах.

Проявляя терпение, Джон протягивает мне большую мозолистую руку, и я позволяю ему отвести меня обратно к свежезастеленной постели.

Без колебаний проскальзываю на середину, освобождая ему место. Я так нуждаюсь в нем, что готова умолять его, но мне не приходится. Он идет за мной в постель и, когда я прижимаюсь к нему, накрывает нас одеялом. У меня влажные волосы и, прежде чем обнять меня, он поднимает их и перекидывает через плечо.

Мы не говорим ни слова, ни один из нас не хочет обсуждать его присутствие в моей постели, хотя в моей голове уже достаточно прояснилось, чтобы полностью осознавать это.

— Стеллс? — шепчет он спустя мгновение.

— Хм-м?

— Раньше ты сказала, что о тебе никто никогда не заботился… — Он умолкает, когда я напрягаюсь, уже полностью проснувшаяся и в некомфортном состоянии тревоги. Джон сжимает мое плечо, прижимая к себе. — Что случилось с твоей семьей? Ты не обязана рассказывать, но… — Он пожимает плечами, явно недоумевая.

Он прав. Я не обязана ему ничего не рассказывать. Моя жизнь — мое дело. Но в отличие от остальных он здесь, заботится обо мне. И если я хочу завести друзей, должна научиться впускать их за внутренние стены, которые выстроила.

Облизнув пересохшие губы, медленно отвечаю:

— Моя мама умерла, когда мне было одиннадцать.

— Детка… — Джон с нежностью кладет руку мне на затылок. — Я не знал. Мне жаль.

Я пожимаю плечами и ковыряю ворсинку на его футболке.

— Невыявленная сердечная патология. Это отстойно, но такова жизнь. — Глотать чертовски больно. — До тех пор мой отец не появлялся на горизонте. В основном, потому что бродяжничал. А после маминой смерти он объявился и забрал меня жить к себе в Нью-Йорк.

На секунду я вижу своего отца таким, каким он был в те далекие дни: выцветшие рыжие волосы, всклокоченная борода, тощий, как черт.

— Мой отец совершенно растерялся, не зная, что делать с убитым горем ребенком. Он научил меня всему, что знал сам: как очаровывать людей, как заставить их делать то, что он хочет, даже не осознавая этого. Мой отец — мошенник, и я научилась этому у него. Только я старалась не быть похожей на него, никогда не пользоваться чужими благами.

Быстро моргая, я хватаюсь за складки футболки Джона.

— Когда мне исполнилось восемнадцать, он ушел. Работа была сделана, он свободен.

— Господи. — Джон сжимает меня в крепких объятиях. Я позволяю ему это, потому что слишком сильно нуждаюсь в них. Его грудь крепкая и теплая, и под щекой я чувствую мерное биение его сердца.

— Это было… ладно, это было дерьмово, — признаю я с болезненным смешком. — Но я пережила.

— Конечно, ты это сделала. Ты — крутышка, Стелла-Кнопка.

Фыркнув, я отстраняюсь, и он отпускает меня, сдвигаясь немного, пока мы оба снова не оказываемся удобно лежащими бок о бок. Душ и это уродливое путешествие по дорожке воспоминаний утомили, и мои глаза закрываются.

Джон, кажется, понимает, что мне нужен перерыв, потому что начинает петь, его голос мягкий и низкий. Звук прокатывается по мне, как нежная рука, и что-то внутри со вздохом успокаивается. Мне никогда раньше не пели. Я, вероятно, возненавидела бы, окажись на его месте кто-то другой, или мысленно отпускала бы шутки о том, как это паршиво. Но Джон — это не просто кто-то. Его голос — это его душа. Я впитываю красоту этого голоса и позволяю ему вести меня туда, куда он хочет.

Рукой снова скольжу под его рубашку в поисках упругой кожи. Мужчина льнет к прикосновению, зарывая пальцы в мои волосы.

В его руках я чувствую безопасность и защищенность, словно здесь мой дом. Однако тихий голосок в голове сомневается, не является ли это странным сном. Джон обожаем миллионами, люди платят, чтобы услышать его голос, а он поет для меня. Как мы пришли к этому?

Я плыву по течению, прислушиваясь к горько-сладкому ритму, когда он начинает петь «Уснувшие» группы The Smiths.

— А разве эта песня не о самоубийстве? — спрашиваю, не подумав.

Джон замолкает, и я ощущаю, как напрягается его пресс.

— Да? — Выходит как вопрос, почти извиняющийся и немного осторожный, словно он ожидает нравоучений. — Или просто о смерти. Тяжело сказать, когда речь идет о Моррисси.

— Он довольно бодрый парень, — бормочу, думая о солисте The Smiths, который известен своей плаксивостью в радостный день.

Из груди Джона вырывается низкий смех.

— Ты знаешь о The Smiths?

— «Я человек» — одна из моих любимых песен. — Я провожу рукой по его боку. — В пятнадцать, когда была погружена в подростковую тревожность, слушала ее по кругу.

— Правда, что ли? — Его голос хриплый и нежный. — Что тревожило тебя, Кнопка?

Дергаю плечом.

— Меня никогда не целовали. Никогда не приглашали на свидание.

Мышцы на его животе напрягаются.

— Как это возможно?