Опасная игра Веры Холодной - Виктор Полонский

Увидев на следующий день Веру Васильевну, Ботаник обрадовался так, как давно уже не радовался при встречах с женщинами. Чувство, посетившее его, было в чем-то сродни радости от встречи с объектом своего поклонения. На душе стало легко (пришла, голубушка!), сердце забилось чаще обычного, глаза просияли, а губы растянулись в приятнейшей из улыбок. Будь у Веры в отношении него серьезные подозрения, они бы непременно развеялись, потому что невозможно подозревать человека, который так радуется твоему появлению. Все благоприятствовало скорейшему завершению — немного пошатавшись по ателье, Вера Васильевна забрала в гардеробной свою бисерную «котомку» с вязаньем и уединилась в реквизитной. Лучшего места для убийства нельзя было и пожелать.

Набирая в шприц морфий, Ботаник упрекал себя за то, что не воспользовался отравленной иглой. Побоялся, а чего было бояться? Того, что полиция свяжет две смерти — на Житной улице и на Цветном бульваре — воедино? Где уж им, дубиноголовым, к тому же части[111] разные, да и мало ли людей ежедневно умирает в Первопрестольной скоропостижно, внезапно, без видимых причин. Кольнул бы в затылок, под волосами, чтобы след от укола не был виден, и ушел бы с целыми ногами. Не стоило умничать, чем проще — тем лучше. Сказано же: «Надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой»[112].

«И там же сказано: «Мудрые наследуют славу, а глупые — бесславие»[113], — сказал внутренний голос.

Внутренний голос у Ботаника был странный. Вечно говорил невпопад, лишь бы наперекор что-либо ляпнуть. Зачем Ботанику слава? Слава ему совсем ни к чему. Бесславие, только бесславие, вот предел его желаний. Что есть слава? Пыль да суета и ничего более.

19

«Вчера в Москве на Николаевском вокзале среди бела дня произведено покушение на генерал-майора свиты ЕИВ Ямпольского. Брошенная неустановленным террористом бомба разорвалась, не причинив никому вреда.

Вчерашний день выдался богатым на преступления. Примерно в то же время из Бутырской тюрьмы, обезоружив и убив надзирателя, бежали пятеро арестантов. Угрожая оружием, арестанты требовали от надзирателей открывать им двери, те беспрекословно повиновались. Такая покладистость тех, кому служебный долг предписывает пресекать побеги, вызывает удивление».

— Русской картиной можно считать только картину на русскую тему, поставленную русским режиссером по сценарию, написанному русским автором, снятую русским оператором на деньги русского предпринимателя!

— Лучший электротеатр[114] в Омске — это «Русь»! Не театр, а настоящий синематографический дворец. В Иркутске задают тон «Прометей» и «Мираж», в Томске лучшим считается «Иллюзион-Глобус», в Красноярске — «Кино-Арс», в Тобольске — «Модерн», а в Барнауле — «Новый мир». И знали бы вы, господа, какой замечательный в Сибири зритель!

— Заведение мадам Кармалевской с улицы не видно, оно находится в глубине квартала, в прелестном двухэтажном особняке…

Впору было удивляться самой себе, своему самообладанию и своей способности трезво мыслить даже в столь неординарной ситуации, как собственное несостоявшееся убийство. Спокойно, как ни в чем не бывало, расхаживать по Большому павильону, напряженно размышлять и одновременно выбирать себе «защитника».

Первым порывом Веры было бежать из киноателье. Мчаться к Немысскому! Как можно скорее! Пусть он пришлет людей, которые перевернут киноателье вверх дном, но найдут Ботаника! Настоящего Ботаника! А Рымалова пусть отпустят. Но велик был риск не добраться до Малой Грузинской. Вдруг Ботаник пустится в погоню и убьет ее прямо на улице? Выстрелит и скроется! Нет, лучше остаться в ателье! Вызвать сюда Немысского, а самой постоянно быть на людях. На всякий случай. Ботаник, конечно же, караулит ее где-то снаружи, близ входа… Или, может, он поспешил скрыться, ведь ей удалось его ранить?.. Гадать нет времени, надо действовать наверняка! В первую очередь узнать, не покинул ли только что ателье кто-то из сотрудников и не прихрамывал ли он при этом. Нет, сперва надо посмотреться в зеркало. В большое зеркало, потому что в маленьком, прикрепленном к сумочке, Вера себя разглядеть не могла из-за сильной дрожи в руках. Хорошо, что зеркал в реквизитной хватало, что половинных, что в полный рост.

На шее от веревки остался красный припухший след, который никак не получалось прикрыть воротником платья. Горло болело, как при ангине, — ну и черт с ним! Не до жиру, быть бы живу! Оглядываясь на каждом шагу и вздрагивая от каждого чиха, Вера заглянула в костюмерную, пожаловалась сидевшей там в одиночестве Наине на свою беду — «внезапно появившиеся» пятна на шее — и получила прелестный голубой крепдешиновый шарф, отделанный валансьеном[115].

— Оставьте его себе, — сказала Наина. — Он совершенно подходит по цвету к вашему платью и к вашим глазам. Галина Мироновна не хватится, у нас этого добра много.

— Нет-нет, я завтра же верну! — отказалась Вера.

Шарф был чужим, не Наининым, чтобы она могла им распоряжаться. Получилось бы, что Холодная его украла. Вдобавок от шарфа приторно пахло ирисом, далеко не самым любимым из ароматов. Чувствовалось, что та, кто носила его до Веры, не душилась духами, а просто поливала себя ими.

Запахи сейчас интересовали жену адвоката больше всего. От Ботаника пахло миндалем! Он пользуется или хотя бы сегодня пользовался миндальным мылом! Это хорошая улика, которая может помочь найти его или же существенно сузит число подозреваемых. По запаху уже можно было исключить одного из подозреваемых — гардеробщика с редкой фамилией Жаврид. Тот был заядлым курильщиком, причем курил какие-то дешевые, немилосердно вонявшие папиросы. Или то вообще была махорка? Вера не приглядывалась к тому, что именно он курил. От него пахло бы табаком, а не миндальным мылом.

С гардеробщиком Вера решила прибегнуть к простейшей уловке, знакомой любой гимназистке-старшекласснице.

— Скажите, Иван Антонович, ушел ли уже… — Вера внезапно закашлялась, оттого имя человека, которым она интересовалась, прозвучало невнятно: «кхм-кхм-кхм-ич».

— Примерно час, как никто мимо не проходил, — ответил гардеробщик, даже не переспрашивая, кого она имела в виду. — Я даже вздремнул со скуки. У нас это можно себе позволить, никто ни польта, ни шубы не скрадет. Приличное общество.

«Очень приличное, — съязвила про себя Вера. — Придушить придушат, но шубы не украдут. Можно не беспокоиться».

В гардеробе был телефонный аппарат, предназначавшийся не столько для сотрудников, сколько для ночного сторожа. Звонить по нему разрешалось всем желающим. Иван Антонович беспокоился лишь о том, чтобы телефон не занимали слишком долго. Однажды, в присутствии Веры, он сделал замечание Анчаровой. Та, к огромному Вериному удивлению, не стала огрызаться или возмущаться. Тотчас закончила разговор и ушла.

По отношению к Вере гардеробщик проявил деликатность. Стоило ей взяться за трубку, как он скрылся где-то за вешалками. Вере такая деликатность сейчас была ни к чему. Скорее даже мешала, потому что ей хотелось иметь рядом кого-то, кому можно было доверять. А вдруг Ботаник выстрелит в нее из-за угла? Впрочем, кто ему мешает застрелить заодно и гардеробщика? «Что за глупости! — оборвала себя Вера, машинально пытаясь нащупать в сумочке револьвер, которого там не было — оставила за ненадобностью дома. — Не станет он стрелять!»

Немысский оказался у аппарата.

— Милый, — проворковала в трубку Вера. — Приезжай за мной поскорее. Сегодня здесь так ску-у-учно. Жду тебя с нетерпением.

— Еду! — коротко ответил Немысский и отключился.

«Кто?! — думала Вера, едва ли не бегом поднимаясь в Большой павильон по безлюдной и оттого страшной лестнице. — Кто же?!»

Вере почему-то думалось, что Ботаник — это Сиверский. Без каких-либо причин. Сердце подсказывало.

В Большом павильоне, казалось, собрались все, кто был в ателье. Кто-то работал, кто-то коротал время за беседой. Где-то в лабиринтах декораций слышался голос Сиверского, по обыкновению сравнивавшего себя с многострадальным Иовом. Вера с рассеянным видом бродила по павильону, выбирая себе спутника. Заниматься поиском Ботаника в одиночку было опасно. Спутник был нужен такой, чтобы, не задавая вопросов, ходил за нею хвостом. Немысский появится нескоро, самое раннее — через три четверти часа, если не через час. Ехать пять верст, да по городу. Он, конечно же, станет торопиться, но это уж как получится. Да и на сборы ему немного времени тоже потребуется, минут пять. Велеть запрягать, отдать какие-то распоряжения… нет, лучше рассчитывать на час. Сколько прошло после телефонного разговора? Минуты три, не больше.