На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения - Сергей Юрьевич Катканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, постепенно люди, совершая привычные действия, перестали понимать их смысл. Вместо "ставлю свечку и молюсь о здравии", получилось "ставлю свечку о здравии". Как будто горение специальной свечи в специальном месте может кому-то прибавить здоровья. Такое и думать грешно. Да еще отвели специальное место для того, чтобы ставить свечи "за упокой". Не дай Бог перепутать: поставишь свечку о здравии на канун и человек помрет. Нормальная логика магии.
Сегодня свечи в храме для освещения не нужны, везде электричество, и ни кто иконы в потьмах не разыскивает. Так что же, нам свечи уже не ставить? Да почему же не ставить? Просто надо понимать смысл того, что делаешь.
Сегодня тот, кто ставит свечи в храме, тем самым приносит жертву на содержание храма. Доход от продажи свечей – один из немногочисленных стабильных церковных доходов. Но смысл не только в этом. Пусть электрифицированный храм сейчас и не нуждается в дополнительном освещении, но свечи перед иконами – это очень красиво. Как букетики цветов. То есть человек, который ставит свечи перед иконами, вносит свой вклад если не в освещение, то во всяком случае в украшение храма. И самое главное, подойти к иконе и поставить свечку – это хороший повод помолиться за того, кому вы желаете здравия. Просто надо помнить, что главное тут – молитва, а сама по себе свеча погоды не делает, это просто внешнее действие, сопровождающее нашу молитву. Нет ни чего плохого в том, что мы привыкаем к внешним действиям, надо только не забывать, что главное тут – действие внутреннее – то, что происходит в душе.
Как-то был в католическом храме в Самаре. Ни одной иконы. Католики, конечно, не считают иконы идолами, но как-то вот постепенно они от них отказались. И разумеется – ни каких свечей, перед чем их тут зажигать? Можно ли молиться без икон и без свечей? Да, разумеется, можно. От чего же так зябко, неуютно и неприкаянно чувствует себя душа в католическом храме? Все какое-то чужое, холодное. Не хотелось бы тут молиться, было бы очень трудно настроить себя на соответствующий лад. И как все-таки хорошо в православных храмах. Душа согревается. Зайдешь с улицы и сразу чувствуешь, что попал в другой мир.
Свечи в храме – это внешнее проявление нашего внутреннего консерватизма. Мы храним православную догматику такой, какой она была сформулирована к VIII веку. И то, что мы даже свечи, даже одежды священников оставили такими, какими они были в VIII веке, наглядно символизирует, что в мире веры нет ни чего древнего – только вечное. Горе начинается тогда, когда для нас внешние символы становятся дороже внутреннего содержания, когда мы вовсе забываем о содержании и дорожим только формой.
В этом вопросе есть две крайности: обрядоверие и пренебрежение обрядами. Для одних обряд – сама суть веры, а другие, ну до того уж духовные, вовсе отвергают обряд. Но мы должны бороться с обрядоверием и дорожить обрядами. Нельзя ставить форму на место содержания, но, отвергая форму, можно сильно повредить содержание. Что ни говори, а обряд и догмат находятся в сложной взаимосвязи. Как тело и душа человека.
Коринфский ордер
Помню, еще в конце 90-х гулял я по одному разрушенному провинциальному монастырю. Многим, наверное, известно то тягостное чувство, которое вызывает мерзость запустения на святом месте. Рассматриваю храмы и корпуса, пытаюсь представить, какими они были раньше, и вдруг вижу на одном из храмов – коринфский ордер. Это такое пышное множество завитушек наверху колонны. И тогда стало совсем уж тошно. В голову пришла шальная мысль: «С тех пор, как на храмах начал появляться коринфский ордер, разрушение храмов стало в конечном итоге неизбежным».
Сказать, что я не люблю церковную архитектуру ХVIII века, значит не сказать ни чего. Я все ни как не могу понять, чей язык впервые осмелился назвать эту архитектуру церковной. Это принципиально не православная эстетика. А может ли эстетика быть православной? Иными словами: присущи ли православию свои, только ему свойственные эстетические представления? Да, безусловно, в том-то все и дело.
Вера православная прекрасна. Это высшая форма гармонии из тех, какие только возможны на земле. Наша вера идет от Бога, то есть от Источника Красоты. Халкидонский догмат, например, не просто правильный, он изумительно, непостижимо, невероятно красивый. Это произведение высшего духовного искусства, созданное Богом в соавторстве с человеком. А православная сотериология? Она красива в самом высшем смысле. Католики и протестанты, как дети неразумные, спорят о том, верою или делами спасается человек? В рамках этого спора правильный ответ принципиально невозможен, а православие снимает непримиримые противоречия выдуманных сотериологий с таким элегантным изяществом, что поневоле восклицаешь: «Как это красиво!» Православие во всех своих проявлениях дышит неземной красотой.
Православие – нечто большее, чем только религия в узком смысле этого слова. Это определенный тип миросозерцания, мировосприятия. Если православие входит в кровь человека, в любой сфере человеческой деятельности он будет проявлять себя так, как это присуще только православным. Если душа человека впитала православную догматику, сотериологию, аскетику, это окажет влияние на всю сумму его представлений о мире, на любые его действия, восприятия и отношения.
Православный журналист или писатель – не тот, что без конца долдонит о вере. А то бывает, что иной автор проповедует православие, а дышит как католик. Православный автор может ни слова не говорить о вере, он может написать, например, детектив, и все в этом детективе, вплоть до пейзажных зарисовок, будет дышать православным мировосприятием.
Как-то давно один православный человек подарил мне роман Толстого «Воскресение», предварительно вырвав из книги страницы с кощунствами. Я говорю: «Неужели ты думаешь, что в этой книге страшны только сами кощунства, а все остальные вопросы жизни человек, дышавший ненавистью к православию, отразил вполне правильно и читать это может быть полезно?» Каждая строчка Толстого дышит безбожием, даже если это описание бытовой сцены. Кстати, чудовищный стиль Толстого, его неспособность нормально строить фразы, не связаны ли с его антихристианством?
С этой точки зрения могут быть православные ученые или православные следователи. Православная методология – в способности воспринимать ситуацию (и весь мир) в ее целостности, ощущая взаимосвязь фактов. Безбожник видит ситуацию дробно, она в его сознании
