Рыцарь Курятника - Эрнест Капандю

— За что Пуассон ему глубоко признателен!

— Сколько лет она замужем?

— Три года.

— Сколько ему лет?

— Я могу вам сказать, сколько лет мадам д’Этиоль, — сказал Вольтер, — потому что в тот день, когда она родилась, я обедал у Турншера, а это было 29 декабря 1721 года.

— Стало быть, ей теперь двадцать четыре года.

— Лучший возраст женщины!

— И мы едем к этой очаровательной женщине? — спросил Креки герцога.

— Да, мой милый, — отвечал Ришелье.

— А что мы там будем делать?

— То же, что делают все, кто только ступил ногой в ее гостиную, — обожать ее.

— Вы разбудили меня так рано, и мы поехали так быстро только для того, чтобы представить меня мадам д’Этиоль?!

— Ну да! Когда приедете, маркиз, вы не будете жаловаться, потому что встретите там самое веселое, самое любезное, самое остроумное и самое нарядное общество, какое только можно пожелать.

— Не сомневаюсь.

— И у вас будет еще меньше причин для сомнений, если я скажу, что перед вами два представителя этого любезного общества, и что к именам Вольтера и Берни, которыми гордится гостиная мадам д’Этиоль, вы можете присоединить имена Мопертюи, Кагюзака, Монтескье, Мармонтеля, Жанти-Бернара и многих других.

— Очень странная жизнь у этой молодой женщины! — сказал Вольтер. — Как дочери Пуассона — человека ничтожного — ей предстояла самая печальная будущность, но этот ребенок избалован судьбой! Все дурное превратилось для нее в хорошее, и вместо того, чтобы идти по извилистой тропинке, она с самого начала своей жизни, с первых ее шагов, видит перед собой прекрасную, веселую дорогу, разукрашенную цветами. Кто может знать, куда приведет ее эта дорога?

— Одна судьба… — сказал Берни.

— Которой герцог де Ришелье так часто подает руку, — прибавил Вольтер, лукаво улыбаясь.

Ришелье тоже улыбнулся и посмотрел на Вольтера. Молнией промелькнула мысль во взглядах двух человек, обладавших таким острым умом, характера, однако, столь различного: Ришелье обладал хитростью придворного, Вольтер — лукавством философа.

Карета уже несколько минут ехала по лесу, потом повернула налево, на берег реки, и поднялась на крутую гору, на которой возвышался замок Этиоль.

— Мы не можем долго оставаться в замке, — сказал Креки. — Я должен быть в начале охоты — этого требует моя должность.

— Мы уедем тотчас, как вы захотите, — ответил Ришелье, — но прежде дайте нам приехать.

Карета быстро катилась по красивой аллее.

— Вот мы и приехали, — сказал аббат де Берни в тот момент, когда экипаж въехал в величественные ворота и покатился по аллее, украшенной справа и слева статуями на пьедесталах. Вся греческая мифология была здесь представлена стараниями лучших скульпторов. За статуями стояла зеленой стеной живая изгородь высотой в десять футов. В конце аллеи был большой двор с бассейном в центре, со службами из кирпича справа и слева, в глубине которого возвышался фасад замка с остроконечной кровлей.

Карета остановилась у крыльца. Множество экипажей во дворе, множество лакеев в самых разных ливреях в передней говорили о большом количестве гостей.

Выйдя из кареты, Ришелье и Креки немного отстали от своих спутников. Маркиз взял за руку герцога.

— Любезный герцог, — сказал он, — хотите, я выскажу вам все, что думаю?

Ришелье посмотрел на него со смешанным выражением насмешки и чистосердечия.

— Высказывайтесь, мой милый, — ответил он. — Мой дед был кардиналом, и хотя я не унаследовал его звания, я принужден наследовать его привилегию выслушивать чужие признания.

— За моим визитом к мадам д’Этиоль что-то кроется.

— Вы думаете?

— Думаю.

— Вы ошибаетесь.

— Как! Стало быть, это правда, и мой непредвиденный приезд в этот замок действительно скрывает что-то?

— Да.

Креки с любопытством наклонился к своему спутнику.

— В чем же дело?

Герцог хитро улыбнулся.

— Вы не догадались? — спросил он.

— Нет.

— Ну, вы узнаете все, когда…

Ришелье остановился в раздумье.

— Когда? — нетерпеливо спросил Креки.

— Когда мы позавтракаем с мадам д’Этиоль.

— Почему же не прежде?

— Потому что прежде… невозможно.

— Но…

— Молчите, мой милый, мой милейший, и будьте скромны.

Креки расхохотался.

— Знаете ли, — сказал он, — вы сильно подстрекнули мое любопытство!

— Знаю!

— А я не знаю.

— Вы узнаете, когда надо будет знать, любезный маркиз де Креки, — до тех пор не расспрашивайте. Убаюкивайте себя тревожным любопытством ожидания.

— Я буду себя убаюкивать — это конечно, но не засну.

Ришелье молча увлек маркиза за собой.

III. ЗАМОК Д’ЭТИОЛЬ

Выстроенный в восхитительном месте и с полным знанием законов архитектуры замок д’Этиоль казался волшебным зданием, в котором соединились ослепительная роскошь, изящный вкус и искусство, и которое так достоверно характеризовало восемнадцатое столетие. Столетие странное во французской истории, в котором умер Людовик XIV, и родился Наполеон I; столетие, в котором угасла старая королевская династия, и явилась новая — императорская; столетие прогресса, породившее Вольтера и Руссо; столетие сильное, могучее, где все было гипертрофировано: величие и упадок, роскошь и нищета, слава и поношение; столетие, наконец, которое все разрушило, все уничтожило, все поглотило и все возобновило, все создало вновь!

Но, простите меня, читатели, я немного увлекся. Возвратимся же поскорей в очаровательный замок Этиоль, в это привлекательное жилище, где все, по-видимому, соединилось, чтобы вызывать восторг и доставлять удобство: роскошь меблировки, — великолепие экипажей, изысканный стол, беспрерывные празднества. Это было восхитительное жилище, где хозяйкой была очаровательница.

Завтрак был подан в столовой из розового гипса, огромные окна которой позволили гостям любоваться живописным пейзажем.

Пятнадцать мужчин, представлявших отборный цвет аристократии, искусства, науки, литературы, финансов, сидели вокруг стола в обществе десяти женщин, сияющих нарядами и красотой. Но самая прекрасная сидела на почетном месте, угощая гостей, как умная хозяйка, желающая нравиться всем. Это была Антуанетта Норман д’Этиоль.

Антуанетта была не только прекрасна, но и обольстительна в буквальном смысле этого слова. Черты лица ее были тонкие, нежные, изящные, взгляд, мягкий как бархат, часто был подернут томностью, а иногда сверкал, как молния. Ее чудные волосы были пепельного цвета с великолепным золотистым отливом, рот — как у амуров Альбано, а кожа имела белизну перламутра. Но всего обольстительнее в ней была неизъяснимая прелесть изменчивого личика, отражавшего поочередно лукавство, кротость, доброту, глубину мысли и любовь. Это чрезвычайно подвижное лицо было истинным зеркалом души. Стан ее был очень стройным, позы — благородны и кокетливы, походка — грациозна, ноги — крошечные, руки — точеные. Одаренная женскими прелестями, Антуанетта к тому же владела умением наряжаться.