Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 - Анатолий Мордвинов

Отказ Михаила Александровича от принятия престола меня, повторяю, поэтому совершенно не удивил. Я знал хорошо скромную, непритязательную, безусловно, не честолюбивую натуру великого князя, при котором я долгое время был единственным адъютантом.

Меня связывали с ним вплоть до его брака самые искренние, откровенные дружеские чувства, имевшие начало еще в его ранней молодости, в семье моей жены. О нем я очень подробно уже сказал в моих воспоминаниях о моей придворной службе.

Меньше всего он желал вступления на престол и еще будучи наследником тяготился своим «особенным» положением.

Он не скрывал своей радости, когда с рождением у государя сына он становился, по его словам, «менее заметным».

– Ах, Анатолий Александрович, – говорил он мне через несколько часов после этого события, – если бы вы знали, как я рад, что больше не наследник. Я всегда понимал, что к этому не гожусь, да и не подготовлен… Никогда я этого не любил и не желал.

Говорил он это и впоследствии не раз, искренно высказывая то, что у него постоянно бывало на душе и что я считал у него основным и глубоким.

Правда, под влиянием нашептываний со стороны он порою как будто противоречил на словах самому себе. Но это у него бывало лишь в юношеском возрасте и выражалось обыкновенно в шутливой добродушной форме, как бы посмеиваясь над людьми, внушавшими ему обиду.

Так, он казался как будто раздраженным на то, что, объявив его «запасным» наследником, ему не дали одновременно титула «цесаревича» и не назначили ни шефом л. гв. Атаманского полка, ни шефом всех казачьих войск, что бывало всегда принадлежностью всех российских наследников престола.

Не отказался он, несмотря на все требования государя, и от всех своих прав на престол после женитьбы на г-е Вульферт.

Во всех этих случаях на него влияли умелые «соболезнования» других, а в последнем лишь тактические соображения – надежда на уменьшение наказания.

Но все это не могло все-таки влиять настолько, чтобы он мог поступиться в конце концов своими задушевными намерениями.

Уже сама его женитьба показывает, что в вопросе о престоле он решил бесповоротно сжечь все свои корабли.

Я почти убежден, что если бы учредительное собрание состоялось и избрало бы его все-таки на царство, он отказался бы в пользу другого, не переставая и тогда считать предложенную ему честь и власть лишь «несносным препятствием, мешающим ему жить так, как живут все люди».

Отказался бы, пожалуй, и потому, что всегда считал внутри себя всякие мятежные собрания, хотя бы учредительные, и все парламенты далекими от настоящего голоса народа.

Михаил Александрович обладал здоровым разумом, но не был политиком. Не любил и разных государственных совещаний, в которых ему приводилось принимать участие. Меньше всего он желал вмешиваться в дела правления.

Сколько раз он мне это высказывал!

Мне, вероятно, скажут, что в последние годы это уже было не так, что и он, глядя на других, вдался в самую деятельную политику. Будут указывать и на печать, где появлялись об этом указания.

Действительно, в статьях разных лиц можно прочесть, что Михаил Александрович находился в «деятельной оппозиции», «участвовал в каких-то особенных таинственных переговорах с Родзянко, общаясь с ним секретно от остальных членов императорской фамилии».

Говорилось даже, что он «якобы способствовал перевороту, убедив для этого государя в необходимости покинуть Царское Село и уехать поскорее в последнюю роковую поездку в Могилев и что именно для этой цели он и приезжал 20 или 21 февраля в Царское Село.

Упоминалось и о том, что 27 февраля, в разговоре по прямому проводу через генерала Алексеева с государем о необходимости, по его мнению, ответственного министерства, он предлагал Его Величеству самого себя в регенты.

Все это я читал. Все эти подробности и толки, сознаюсь, наполнили меня при первом впечатлении очень тяжелыми недоумениями, но мне сейчас же становилось ясно, что это была только досадная видимость, и того, что хотели под нею подразумевать, не было, да и не могло бы быть в действительности.

Михаил Александрович в глубине своей души ни на одну минуту не мог оказаться на стороне врагов государя и императрицы и желать их устранения для собственного возвышения.

Он желал, быть может – искренне, лишь ответственного министерства, но и только.

Я знал его слишком хорошо, чтобы оставаться в этом убеждении на всю мою жизнь.

Благодаря своей женитьбе и особенностям новой среды ему, конечно, более чем когда-либо приходилось выслушивать различные негодования, сплетни и небылицы, с таким упорством касавшиеся там жизни Александровского дворца.

Эти небылицы он знал прекрасно и в ту пору, когда я еще находился при нем. Они ему были чрезвычайно противны. Об них он отзывался мне раздраженно, всегда заступаясь за брата и за свою belle soeur.

Ни одного слова упрека государю или императрице, или намека на упрек, я от него в те времена не слышал. Он всегда оправдывал государя и сердился порою лишь на его мягкость. Не слышал и тогда, когда на него за женитьбу было наложено суровое наказание, а я приезжал к нему в Cannes по повелению государя с актом для подписания об отречении от прав на престол и с неимоверно тяжелым для меня поручением объявить ему о постигшей его опале[13].

Он был тогда очень удручен, порою сильно раздражен на «слишком строгое» наказание, но и в своем раздражении понимал, «что его старший брат имел право быть им недоволен и как император вынужден был его наказать как «преслушного воле монаршей».

Он мне это высказывал тогда с искренней откровенностью.

Вместе с тем он и сознавал, что братские чувства возьмут в конце концов верх и что он будет прощен при первом подходящем случае.

Этот случай, как известно, представился при начале европейской войны. С возвращением великого князя на Родину государь продолжал относиться к нему с прежним добрым братским чувством.

Так же относилась к нему и императрица, любившая его, выделявшая его от остальных великих князей и старавшаяся всеми силами, «чтобы братья возможно чаще были вместе, помогая друг другу».

На недостаток добрых чувств к нему ни со стороны государя, ни со стороны императрицы Михаил Александрович не мог жаловаться. Государыня всегда печалилась, когда его долго не видела.

Сколько раз она со мной об этом с сокрушением говорила.

К сожалению, великий князь года за два до революции очень редко показывался в Александровском дворце, находясь большей частью или на фронте, где он командовал так называемой «Дикой дивизией»51, или у себя в Гатчине, на частной квартире.