Цитадель - Октавиан Стампас

Де Труа отрицательно помотал головой.

— Я слишком люблю ее, чтобы обрушивать на нее свои мучения, ведь от того, что она их со мною разделит, они не станут меньше.

Отец Марк медленно перебирал четки, глядя куда-то вдаль. Юноша продолжал свою горячечную исповедь.

— Я пребывал в полном отчаянии, и считал, что положения хуже моего быть не может. До вчерашнего вечера.

Священник встрепенулся.

— Что же случилось вчера?

Рыцарь тяжело вздохнул и сглотнул слюну.

— Вчера… отец Марк, посмотрите, что делается в природе — уже распускаются первые цветы, воздух состоит из сплошных дурманящих ароматов, нетрудно сойти с ума человеку более стойкому и трезвому чем я.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, да, именно это я хочу сказать. Именно в этом желаю признаться. Во время нашего вчерашнего свидания… не знаю как это случилось. Не могу сейчас восстановить по памяти… Я не прилагал никаких усилий. И вместе с тем Розамунда не завлекала меня. Все произошло само собой. Наши одежды повели себя как понятливые слуги, они удалились в нужный момент. Впрочем я помню плохо. Это был дурман, опьянение, это было блаженство. Но и это, но и это, святой отец еще не все!

Де Труа замолк.

Отец Марк подтолкнул его.

— Говорите же, сын мой, говорите. Облегчите свое сердце, я слушаю вас.

Юноша зажмурился, как будто заново переживал произошедшее с ним.

— Говорите же.

— Я вернулся домой. Из сада де Лошей. Я принял решение. Я решил, что Розамунда мне дороже чести. Завтра, я сказал себе — завтра ты отправишься к барону и потребуешь свою возлюбленную себе в жены. Нельзя вечно подвергаться двум опасностям. Наступает момент, когда одну из гибелей надо предпочесть.

— Возможно и так, сын мой, но судя по всему, что-то помешало осуществлению этого намерения.

— Вы угадали, святой отец. Дома меня уже ожидал посланец из Иерусалимского капитула. Мне вручен был рескрипт, из которого следовало, что я должен прибыть для формального вступления в полноправные члены ордена в мае сего года.

Отец Марк пожевал губами.

— Видите, святой отец, челюсти обстоятельств оказались сжаты сильнее, чем я думал. Где-то, в глубине души, я надеялся, что обо мне забыли, раз я сам не даю о себе знать, и мой позор останется тайной лишь моей, несчастной души, и я избегну позора внешнего, а счастье с Розамундой все окупит. Так вот ведь нет, не вышло!

— Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?

— Это не увлечение, это…

— Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но тем не менее, вы посвятили его в обстоятельства этой трагической истории?

— Конечно, я полностью доверился ему. Сочувствие такого человека, как отец Мельхиседек, единственное, что удерживало меня на некотором расстоянии от полного безумия.

Отец Марк пощелкал своими четками.

— Какие же средства он применял для укрепления вашего страждущего духа?

Де Труа затруднился ответить на этот вопрос.

— Я не очень понимаю вас.

— Я говорю, что он конкретно делал, чтобы облегчить ваши душевные страдания?

Юноша задумался, перебирая в памяти воспоминания, связанные с почившим другом.

— Сама беседа с ними была облегчением, — неуверенно сказал он. — А потом, он говорил, что молится ежедневно за спасение моей души.

— Молиться за спасение души вашей я тоже, конечно, буду, — задумчиво сказал отец Марк. Взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то очень далеко, даже не в физическое, а в мыслительное пространство.

Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.

— Я буду так признателен вам, святой отец.

— Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.

Меж бровями де Труа образовалась складка.

— Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.

Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся. Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то могло отвратить де Труа от этого человека. Ему казалось, что от отца Марка исходит дыхание надежды, ему чудился источник спасительного света за отвратительной кожаной маской.

— Просто я произношу вслух некоторые из своих мыслей.

— Что же сулят мне ваши размышления? Ответьте! Клянусь райскими вратами, у меня такое ощущение, что мне рано переставать надеяться!

— Не спешите, друг мой, — снова улыбнулся священник, — я не хочу без нужды ни обнадеживать, ни разочаровывать вас. Скажу одно — мне хочется придумать способ, который мог бы вас вызволить из тисков создавшегося положения. Нечто помимо молитв, как они ни необходимы.

Юноша поправил пряжку на своем плаще.

— Право, вы говорите совсем не так, как говаривал бывало отец Мельхиседек. Я имею в виду в смысле благочиния. Но, наверное, не мне рассуждать об этих предметах. Да к тому же мне очень хочется вам верить.

— Да, не стану спорить, в смысле святости и благочиния я не могу равняться с этим великодушнейшим из людей. Жизнь выковала меня другим, заставила им сделаться. Жизнь ожесточила, в какой-то степени, мое сердце, насколько может ожесточиться сердце священника. Но вместе с тем, она научила меня не чураться практической стороны себя, то есть жизни же. Может быть правы древние, есть сферы до которых Бог не снисходит и там люди должны устраивать жизнь свою всего лишь на основах здравого смысла.

Де Труа выглядел весьма удивленным.

— Бог везде и во всем, и отец Мельхиседек…

Отец Марк успокаивающе положил ему руку на колено.

— Вы правы, сын мой, вы правы. Чтение старых книг иногда создает почву для возникновения соблазнов, но они истребляются молитвою. Не будем сейчас устраивать богословский диспут. Для осуществления планов, которые сейчас роятся в моей голове, мне придется навестить вас в вашем жилище.

— Я буду рад.

— Причем навестить вас мне придется тайно. Вы, надеюсь, понимаете почему?

— Нет.

— Сын мой! — укоризненно произнес отец Марк, разводя руками.

— Хорошо, хорошо, святой отец. Я не знаю зачем вам это нужно, но делайте так, как сочтете правильным. Вверяю себя вашей воле всецело.

— Вы остановились у северных ворот?

Шевалье де Труа подробно объяснил, где именно он живет и как удобнее к нему добраться, чтобы не попасться на глаза любопытствующим.

— Когда вы ждете поступления денег из Франции?

— Совсем забыл вам сказать. Их как раз позавчера мне привезли. За день до письма из Иерусалимского капитула.

— Письмо вы, надеюсь, не сожгли?

— Нет, разумеется, оно ведь является и пропуском, без которого не попасть на территорию капитула.

На лице священника вновь изобразилась глубокая задумчивость.

— Поня-ятно, — протянул он.

Шевалье терпеливо ждал, устремив честный взор на своего наставника.

— Каждый новый день для вас это новая гекатомба страданий, правильно?

— Воистину так, святой отец!

— Поэтому, чтобы не заставлять вас мучиться сверх меры, не растягивать эти ужасные часы, я постараюсь придумать что-нибудь к завтрашнему дню. Если я завтра не появлюсь у вас в полдень, значит ничего полезного и ценного мне изобрести так и не удалось.

Отец Марк верно рассчитал с этим «если». К концу дня когда он в самом деле наметил появиться в жилище де Труа, тот, истомленный ожиданием и страхом, то избавитель не явится вовсе, дойдет до такого градуса нетерпения и отчаяния, что у него не останется ни крупицы трезвости и здравомыслия, чтобы верно оценивать совершаемое с ним.

Сообразив, что разговор окончен, шевалье встал. Глаза его сияли, в них снова появилась жизнь. Так радуется больной, которому авторитетный врач только что объявил, что его болезнь не смертельна. Человеку, выбиравшему из двух веревок одну, объявили, что вешаться совсем не обязательно.

Они душевно и бодро попрощались.

Вскочив на коня де Труа ускакал.

На следующий день, незадолго до вечерней молитвы, из дома настоятеля церкви св. Никодима вышел человек, облаченный в одежду латинского горожанина и быстрым шагом направился по дороге, ведущей к Депрему.

Отец Марк решил не устраивать маскарада с платьем сирийским или иудейским, хотя знал, что в Депреме имеются кварталы и тех и других. Сверх обычного костюма он надел барашковый башлык. Надо думать, не только для защиты от возможной непогоды.

Идти было недалеко, спустившись с холма, миновав захватившую взгорочек рощу веселых дубков, путник мог увидеть стены городка. Он заранее решил, что не будет входить в него ни через главные ворота, ни через северные, ни через южные, всегда есть опасность вызвать неудовольствие или подозрение стражи. Придется совать им подкупное серебро, а это память. Отец Марк меньше всего хотел запомниться стражникам.

Шагов за триста от крепостных ворот он свернул налево, к той части стены, что выходила к большому Медленному ручью. Ручей протекал вплотную к тому Месту, куда выходили знаменитые Депремские бойни. Здесь забивали скот, доставляемый из всех окрестных городков и даже из самой Тивериады. Депремские Мясники не знали себе равных.