Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

href="ch2-615.xhtml#id305" class="a">[615]. Это — не стандартное обоснование прав человека, поэтому необходимо рассмотреть доводы и методику Дузинаса более пристально и критически.

Я уже отметил, что первая часть книги Дузинаса более пряма. Но она часто опускается до риторики и диких утверждений. Как можно было ожидать, взгляд Дузинаса на греческих, римских и томистских предшественников краток, но показателен[616]. Чем ближе Дузинас подходит к нынешнему дню, тем больше он открывает себя критике. Временами это происходит из-за уже отмеченной до некоторой степени узкой опорной базы. Так, при обсуждении Локка он замечает:

«Предпосылка индивидуальных прав собственности — отсутствие политических и человеческих прав, подчинение предпосылки свободы. Это — трагедия индивидуализма, смягчённая введением демократии, но всё ещё представленная в различных формах неолиберализма»[617].

Обсуждение было бы гораздо богаче при рассмотрении теории собственнического индивидуализма К. Б. Макферсона[618].

Последующие утверждения необоснованны и зачастую явно сделаны для эффекта. Так, Дузинас утверждает: «Если, согласно Ленину, социализм был сочетанием Советской демократии и электрификации, то для президента Картера, первого великого представителя моральной внешней политики, права человека есть сочетание капитализма и верховенства права»[619]. Не являясь сторонником Картера, всякий вправе спросить — где он говорил такое? Далее, Дузинас заявил, что декларации ООН о правах человека «…создают и исчерпывают свою легитимность в акте их провозглашения. ‹…› Права человека устанавливают радикальную случайность лингвистического провозвещения в сердце конституционных мер»[620]. Трудно понять, что это означает, особенно в свете намного более нюансированной дискуссии во второй части.

Когда Дузинас подходит к рассмотрению фактических деклараций прав человека, он ещё более спорен. Так, он делает потрясающее заявление:

«Если [Французская] Декларация ознаменовала наступление современности, она также положила начало национализму и всем его последствиям: геноцид, этнические и гражданские войны, этнические чистки, меньшинства, беженцы, безгражданство. Гражданство ввело новый тип привилегии, которая была защищена для некоторых, исключая остальных»[621].

Но какое свидетельство есть в поддержку этого обвинения против Декларации 1789 г.? Многие серьёзные теоретики национализма не согласились бы с этим. А до какой степени новым было исключение?

Тут есть другая существенная апория — в том, что явно предназначено быть пособием. Дузинас демонстрирует, что не разбирается (весьма возможно, по недостатку интереса) в современных механизмах прав человека. Он утверждает, что до 1998 г. политически спорные случаи, согласно Европейской конвенции о защите прав человека, оставлялись Комитету министров Совета Европы[622]. Это утверждение не только необоснованно, но и просто неверно. Кроме того, на той же странице о периодических отчётах в договорные органы ООН утверждается — вновь ошибочно,— что они посвящены нарушениям прав человека: следуя этой путанице, Дузинас не может предпринять серьёзную критику роли таких механизмов в защите прав человека. На следующей странице есть другое чрезвычайное, необоснованное и, на самом деле, ложное заявление: «…Адвокаты-барристеры, предстающие перед международными органами типа Европейского суда по правам человека, быстро узнают, что лучшая подготовка — это исследование политической принадлежности назначенных правительствами судей,— чем изучение прецедентного права Суда»[623]. Ошибки вроде этой подрывают ценность аргументации. Я также весьма критичен к современным теории и практике прав человека — см. главу 6 этой книги и мои ссылки на новейшую литературу. Но чтобы критиковать, для начала необходимо правильно идентифицировать мишень критики.

Это общее презрение к международным механизмам прав человека, кажется, встречает возражение во второй части книги. Дузинас утверждает: «Действительно, международное право прав человека развилось из представления, что, во всяком случае, люди больше всего нуждаются в защите от своих местных блюстителей законности»[624].

Кроме того, склонность Дузинаса цитировать газету «Гардиан» (The Guardian) как источник информации о нарушениях прав человека оставляет его гнев на уровне либерального негодования. Ноам Чомски, который выполнил такую работу намного более тщательно, был только кратко упомянут. Возможно, именно поэтому заключение этой части кажется настолько жидким, если вообще содержит какой-то значительный смысл: «Права человека, как принцип надежды, работают в промежутке между идеальным естеством и правом или между реальными людьми и универсальными абстракциями»[625].

Вторая часть также содержит некоторые утверждения, от которых дух захватывает. Например, в начале:

«Наконец, постмодернистские подходы к праву, находящиеся под влиянием этики инаковости, связанной с философией Левинаса и Деррида, критичны к рационализму прав и подчёркивают их характер как устанавливаемых и насаждаемых. В этом они не слишком далеки от утверждения Бурке, что только индивидуализированное правосудие может защитить свободу»[626].

Как напоминает Фриман, «то, что Бурке называет „реальными правами человека“, было не природным, но установленным обществом. Бурке противопоставляет философской концепции естественных прав социологический взгляд на права»[627]. Это, конечно, не то, что имеет в виду постмодернист Дузинас.

Кроме того, Дузинас, кажется, вступает в довольно критичное формальное противоречие с самим собой. Сначала он утверждает, что «право работает как критическая функция только в отношении горизонта будущего, этого (недостижимого) идеала эмансипированного и самоконституирующегося человечества»[628]. Далее на той же странице следует: «Но Маркс пренебрёг той возможностью, что необоснованность дискурса прав и неопределённость понятия человека — по общему признанию, более утверждаемой, нежели реальной в восемнадцатом веке — установит неопределённость в сердце человеческой идентичности и неразрешимость в политике, тем самым создав условия будущей самореализации». Но, конечно, для Дузинаса, это невозможный идеал?

Самые удивительные утверждения возникают в отрывках, посвящённых Хайдеггеру. От первого захватывает дух: «Экзистенциализм как философская традиция идёт после диалектики Гегеля и онтологии Хайдеггера»[629]. Обратите внимание на анахронизм — даже для Дузинаса экзистенциализм должен, конечно, начинаться с Киеркегора и Ницше. Кроме того, представление Хайдеггера оставляет читателя не уверенным, что тот имеет отношение к правам человека. Например:

«Субъективный поворот современности даёт Хайдеггеру возможность размышлять над тем, как метафизическая мысль настигла человечество с его примордиальной судьбой „заботиться о бытии“[630]», «Ответственность человека состоит в том, чтобы найти в себе то, что приличествует судьбе охраны истины бытия, поскольку, в отличие от вещей, „человек — пастух бытия“»[631].

Большинство читателей нужно очень настоятельно убеждать, что такая «судьба» играет роль в понимании прав человека. Вот первый и единственный признак уместности Хайдеггера:

«Метафизический гуманизм находится в сердце беспрецедентной колонизации природы в её различных смыслах — территории и материального ландшафта, природы человека или животного, природы „прирождённых“, туземного народа. Но разве права человека — не есть щит против самоубийственных ужасов метафизического высокомерия?»[632].

Этому, конечно, следует противопоставить отмеченный выше отрывок[633].

Не могу ничего возразить по этому поводу комментарию Бадью насчёт Хайдеггера:

«Хайдеггер полагает, что бытие „подобно фюсису[634]“. Мы скажем скорее, что бытие