Письма к Милене - Франц Кафка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваш К.
[Карандашом поверх текста, сверху и внизу написано: ] И сдачу дают плохо, то слишком много, то слишком мало, и не разберешься, официант большой ловкач.
Между прочим, уже в третий раз на протяжении нашего знакомства Вы внезапно и точнехонько в минуту самой что ни на есть крайности несколькими строчками предостерегаете меня, или успокаиваете, или как еще можно это назвать.
Когда после нашей последней встречи ты вдруг (но не вызывая удивления) исчезла, я впервые вновь услышал о тебе, причем в скверной для меня форме, в начале сентября. Между тем в июле произошло кое-что очень для меня важное – сколько же все-таки существует важных вещей! – с помощью старшей сестры я поехал на Балтику, в Мюриц. Так или иначе, подальше от Праги, вон из закрытой комнаты. На первых порах мне было очень плохо. Потом в Мюрице как-то невероятно затеялась берлинская возможность. Ведь я собирался в октябре в Палестину, мы ведь говорили об этом, разумеется, ничего бы не вышло, это была фантазия, из тех, какие бывают у всякого, кто убежден, что никогда не встанет с постели. Если я никогда не встану с постели, то почему бы в таком случае не съездить в Палестину. Но в Мюрице я познакомился с летним лагерем одного из берлинских народных домов, в большинстве это были евреи с Востока. Меня туда очень тянуло, да и было по дороге. Я начал подумывать о возможности переезда в Берлин. В ту пору эта возможность была не многим реальнее палестинской, но она потом все же усилилась. Жить в Берлине одному для меня, конечно, невозможно, во всех отношениях, и не только в Берлине, а и где бы то ни было. Но и тут в Мюрице нашлась по-своему невероятная помощь.[161] В середине августа я вернулся в Прагу, а после целый месяц провел у младшей сестры в Шелезене. Там я случайно услыхал о сожженном письме, в отчаянии тотчас написал тебе, чтобы хоть как-то облегчить себе это бремя, но письмо не отправил, потому что ничего о тебе не знал, и в конце концов перед отъездом в Берлин сжег его. О трех других упомянутых тобою письмах я до сих пор ничего не знаю. Я был в отчаянии из-за какого-то ужасного надругательства, совершенного над кем-то – я точно не знал над кем – из трех участников. Но я, пожалуй, никоим образом не совладал бы с отчаянием, будь оно даже другого рода, все равно не совладал бы, даже если бы получил в Мюрице то письмо.
В конце сентября я поехал в Берлин, незадолго до отъезда еще успел получить твою открытку из Италии. Что до отъезда, то на него ушли последние крохи сил, какие у меня еще оставались, или, вернее, я был уже совершенно без сил – не отъезд, а похороны какие-то.
И вот я, стало быть, здесь; пока что в Берлине вовсе не так скверно, как ты, кажется, думаешь; живу я почти за городом, в маленькой вилле с садом, думаю, я никогда еще не имел такой прекрасной квартиры, хотя наверняка очень скоро ее потеряю, слишком она для меня хороша, кстати, это уже моя вторая здешняя квартира. Питание пока что мало чем отличается от пражского, правда только мое питание. Так же и со здоровьем. Вот и все. Продолжать не смею, и без того сказал слишком много, духи воздуха жадно всасывают все это в свои ненасытные глотки. А ты в своем письме говоришь еще меньше. Каково общее состояние – хорошее, терпимое? Разгадать не могу. Конечно, у себя самого это невозможно разгадать; таков же и «страх».
Ф.
Дорогая Милена, уже давно лежит у меня начатое письмо Вам, но никак не могу его продолжить – старые мои хвори настигли меня и здесь, напали и слегка скрутили, все дается мне теперь с трудом, каждый росчерк пера, все, что я пишу, кажется теперь слишком высокопарным, будто я взялся за что-то непосильное, и если я пишу: «С дружеским приветом» – в самом ли деле у этих моих приветов достаточно сил, чтобы добраться до шумной, суматошной, серой, такой городской Лерхенфельдерштрассе, где я и все мое не смогли бы даже дышать? Лучше уж вообще не писать, подождать лучших или худших времен – а в остальном мне тут хорошо, за мной есть ласковый уход, едва ли не доходящий до пределов земных возможностей. О внешнем мире я узнаю – зато уж весьма ощутимо – лишь по росту цен, пражских газет не получаю, а берлинские мне не по карману, не смогли бы Вы время от времени посылать мне вырезки из «Народни листы» – вроде тех, что когда-то так меня радовали? Кстати, мой адрес недавно переменился: Штеглиц, Груневальдштрассе, 13, у г-на Зайферта. А теперь все-таки – «искренние приветы», и что из того, что они рухнут на землю уже у садовой калитки, – может быть, тем больше сил будет у Вас.
Ваш К.
Перевод осуществлен по изданию: Franz Kafka. Briefe an Milena. Heiausgegeben von Willy Haas. © 1952 Schokken Books Inc., New York City, USA
Примечания
1
Речь идет о Курте Вольфе (1887–1963), мюнхенском издателе Кафки.
2
«Господин доктор, вы долго не протянете» (чеш.).
3
Экземпляр чешского литературного еженедельника «Кмен» (№ 6 от 22 апреля 1920 г.), где был
4
Сборник рассказов Кафки «Сельский врач» был выпущен в Мюнхене Куртом Вольфом в 1920 г.
5
Милена писала с января 1920 г. для чешских газет фельетоны из венской жизни.
6
Речь идет о двух помолвках Кафки с Фелицей Бауэр (май 1914 г. и июль 1917 г.) и о помолвке с
7
Кафка здесь ошибается – речь должна идти о Д. В. Григоровиче, рассказавшем эту историю в своих воспоминаниях.
8
Мать Кафки предпочитала говорить по-немецки, а отец – по-чешски.
9
Я тот, кто за все платит (чеш.).
10
«Настоящий ужас» (чеш.).
11
«Или не вполне справедливо» (чеш.).
12
«Добрых намерений» (чеш.).
13
Чешские газетные фельетоны Милены.
14
Божена Немцова (1820–1862) – чешская писательница, собирательница чешских народных сказок, автор многих повестей и рассказов, наиболее широко известна ее повесть «Бабушка» (1855).
15
Имеется в виду Эрнст Вайс (1882–1940) – австрийский прозаик, драматург и переводчик, который поддерживал с Кафкой дружеские отношения.
16
Подруга Милены.
17
Только страх о Вас (чеш.).
18
Писатель Франц Верфель (1890–1945), живший в это время в Вене, был знаком с Миленой и ее мужем, Эрнстом Поллаком, и Милена переводила некоторые его прозаические произведения на чешский язык.
19
«Нет ни одного слова, которое не было бы очень точно взвешено» (чеш.).
20
«Деревце, деревце, переменись» (чеш.) – детская игра.
21
«Это причинило мне боль» (чеш.).
22
Речь идет о Людвиге Майснере (1822–1885); его «История моей жизни» вышла в 1884 г.
23
Так (чеш.).
24
Вы еврей? (чеш.)
25
«Не понимаю» (чеш.).
26
Возможно, что эти три слога знаменуют и движения апостолов на пражских часах: прибытие, появление и зловещий уход.
27
В оригинале зачеркнуто.
28
В чешском языке имя «Милена» произносится с ударением на первом слоге.
29
[Слева на полях: ] Письмо от пятницы пришло только в среду, спешные и заказные письма идут медленнее обычных.
30
Игра слов: мужа Милены зовут Эрнст (нем. серьезный).
31
[sic!]
32
«У меня всего два платья, а выгляжу я хоть куда» (чеш.) – предположительно, строка из народной песни.
33
Кафка вспоминает здесь свое пребывание у сестры Оттлы в Цюрау с сентября 1917 г. по конец апреля 1918 г.
34
Речь идет о переписке с Фелицей Бауэр, первой невестой Кафки.
35
С 1908 г. Кафка был служащим фирмы по страхованию от несчастных случаев на производстве.
36
[Слева на полях: ] Да, и ты, Милена, все ж таки меня не понимаешь, «еврейский вопрос» был всего-навсего глупой шуткой.
37
«Красивым не бывает никогда, разве что иной раз милым» (чеш.).
38
Кафка полагает, что «Милена» имя латинизированное. Зато уменьшительная форма «миленка» безусловно чешская и значит «любимая». Чисто чешской формой имени, по мнению Кафки, было бы «Милада».
39
На улице Лерхенфельдерштрассе, 113, жила Милена с мужем.
40
Кафка имеет в виду почтовое отделение, куда он посылал до востребования свои письма Милене.
41
Кафка провел с Миленой в Вене и ее окрестностях четыре дня, со среды по субботу. В начале 1921 г. Милена, вспоминая об этой встрече, писала Максу Броду о том, как хорошо себя чувствовал Кафка в те дни.
