Соки земли - Кнут Гамсун

По окончании уборки сена, Елисей стал собираться обратно в город. Он написал своему инженеру, что едет, но получил удивительный ответ, что времена стали тугие, приходится экономить, инженер вынужден упразднить его должность и быть сам своим секретарем.

Вот так черт! Но, собственно говоря, зачем какому-то окружному инженеру конторщик? Когда он брал мальчика Елисея из дому, он, должно быть, хотел разыграть из себя большую персону в глуши, и если он кормил и одевал его до конфирмации, так имел за это некоторую помощь по части письменных работ.

Теперь мальчик вырос, это все меняло.

«Но, писал инженер, если ты приедешь, я постараюсь поместить тебя в другую контору, хотя, пожалуй, это будет и трудно. Здесь чрезвычайно много молодых людей, ищущих работы. Будь здоров».

Разумеется, Елисею хотелось вернуться в город, разве можно было в этом сомневаться? Неужели ему губить себя? Ведь он хотел выбиться в люди! И Елисей ничего не сказал домашним об изменившемся положении, это было ни к чему, а кроме того, на него напала какая-то вялость, он и промолчал. Жизнь в Селланро оказывала на него свое действие, это была немудреная и серенькая жизнь, но спокойная и сонная, она развивала мечтательность, не за кем было тянуться, незачем рисоваться. Жизнь в городе расколола его как-то надвое и сделала чувствительнее, чем все прочие, слабее, в сущности, он стал всюду чувствовать себя чужим. Что ему опять начал нравиться запах бирючины – это еще куда ни шло! Но уж никакого смысла не было для крестьянского парня слушать по вечерам, как мать и девушки доят коров и коз, и впадать в такие вот мысли: они доят, слушай хорошенько, ведь это прямо удивительно, каждая отдельная струйка, словно песенка, не похожая на духовую музыку в городе, ни на оркестр Армии Спасения, ни на пароходный свисток, Струится песенка в подойник…

В Селланро не очень-то показывали свои чувства, и Елисей сдерживался в ожидании момента разлуки. Снаряженье у него теперь было хорошее, ему опять дали новой тканины на белье, и отец через третье лицо даже передал ему денег, при чем сам вышел на это время из комнаты. Деньги – неужели Исаак и в самом деле решил расстаться с деньгами? Иначе никак нельзя было, Ингер заверила, что это в последний раз, Елисей сейчас же пойдет в гору и выбьется на дорогу сам.

– Так, – сказал Исаак.

Настроение сделалось торжественным, в доме все притихло, на последний ужин всем дали по яйцу в смятку, и Сиверт уж стоял на дворе, готовый проводить брата и нести его вещи. Настало время прощаться.

Он начал с Леопольдины, Она тоже сказала «прощай» и вела себя отлично.

Тоже и работница Иенсина, чесавшая шерсть, ответила «прощай»; но обе они смотрели на него во все глаза, должно быть, потому, что веки у него были что-то красноваты. Он протянул руку матери и она, разумеется, громко заплакала, пренебрегая тем, что он ненавидел слезы.

– Дай тебе Бог всего хорошего! – всхлипнула она.

С отцом вышло всего хуже, по многим причинам: он был такой старый и бесконечно доверчивый, носил детей на руках, рассказывал о чайках и других птицах и зверях и разных чудесах на земле, это было ведь так недавно, всего несколько лет тому назад… Отец стоит у окошка, потом вдруг круто поворачивается, хватает сына за руку и говорит быстро и сердито:

– Ну так, прощай! А то я вижу молодая лошадь отвязалась! – И моментально отворачивается и выбегает из комнаты.

О, но ведь он сам только перед этим нарочно отвязал молодую лошадь, и шутник Сиверт это отлично понял, потому что посмотрел вслед отцу и улыбнулся. Да к тому же молодая лошадь ходила по отаве.

Но вот Елисей готов.

Мать вышла за ним на крыльцо, опять всхлипнула и сказала: «Господь с тобой!» – и передала ему что-то, – «вот это – и не благодари его, он не хочет. Да непременно пиши почаще».

Двести крон.

Елисей посмотрел вниз по откосу: отец изо всех сил старался вбить в землю прикол для привязи, и кажется, никак не мог, хотя вбивал-то он его в мягкий луг.

Братья вышли в поле, дошли до Лунного, Варвара стояла на крыльце и позвала их зайти:

– Что это, ты уж уезжаешь, Елисей? Ну так зайди же и выпей хоть чашку кофе!

Они заходят в землянку, и Елисей уже не так терзается любовью и не собирается выпрыгнуть из окна и принять аду. Нет, он кладет свое светлое летнее пальто на колени, стараясь, чтоб шелковая подкладка была на виду, потом приглаживает волосы носовым платком и наконец говорит совсем уж по благородному:

– Классическая у нас стоит погода!

Варвара тоже не останется в долгу, она играет серебряным кольцом на одной руке и золотым на другой, – да, она таки получила золотое кольцо – и на ней передник, закрывающий ей всю фигуру от шеи и, до ног, так что кажется, будто это не она такая толстая, а кто-то другой. А когда кофе сварился, и гости стали пить, она сначала пошила белый платочек, потом повязала крючком воротничок и занялась еще каким-то дамским рукодельем. Варвара не взволнована визитом, и это хорошо, тон от этого естественный, Елисей может опять пофорсить.

– Куда ты девала Акселя? – спрашивает Сиверт.

– Где-нибудь ходит, – отвечает она и выпрямляется. – Верно ты уж никогда больше не приедешь в деревню? – спрашивает она Елисея.

– Это в высшей степени неправдоподобно, – отвечает он.

– Здесь не место для человека, привыкшего к городу. Хотела бы я уехать с тобой.

– Ну это ты не серьезно?

– Не серьезно? Я попробовала, каково жить в городе и каково жить в деревне, а жила я не в таком городе, как ты, – куда побольше. Так как же мне здесь не скучать?

– Я не то хотел сказать, ты ведь была в самом Бергене! – поспешно сказал Елисей; она ведь была ужасно раздражительна!

– Я-то знаю, что не будь у меня газеты, я бы уж давно сбежала отсюда, – сказала она.

– А как же Аксель и все прочее, вот что я имел в виду?

– Ну, насчет Акселя это не мое дело. А тебя самого, скажешь, никто не ждет в городе? Тут уж Елисей не мог не порисоваться немножко, закрыл глаза и прищелкнул языком, чтоб показать, что да, совершенно верно, в городе его кое-кто ждет. О, но он использовал бы это совсем по-другому, не будь здесь Сиверта, теперь пришлось только ответить:

– Что ты болтаешь!

– Ах, – обиженно сказала она, и прямо непозволительно, до чего она стала сварлива: – Болтаю, – повторила она. – Да, от нас, в Лунном, иного нечего и ждать, мы люди не очень знатные.

Елисей, впрочем, не очень-то за ней гнался, она сильно подурнела лицом, и ее беременность стала наконец заметна даже и для его детских глаз.

– Поиграй нам немножко на гитаре, – попросил он:

– Нет, – отрезала она. – Что это я хотела сказать тебе, Сиверт: не придешь ли ты на несколько дней помочь Акселю собрать новую избу? И нельзя ли завтра, когда пойдешь назад из села?

Сиверт подумал:

– Ну что ж. Только у меня нет одежды.

– Я сбегаю нынче вечером за твоей рабочей одеждой, так что к твоему приходу она здесь будет.

– Ну что ж, – сказал Сиверт, – разве что так. Варвара необычайно оживилась:

– Вот бы хорошо-то! А то лето проходит, а избу надо бы покрыть до осенней непогоды. Аксель много раз собирался попросить тебя, да все не выходило дело. Вот хорошо, если бы ты оказал нам эту услугу!

– В чем смогу помочь – помогу, – сказал Сиверт. На том и порешили.

Но тут, по совести, настала очередь Елисея обидеться. Он, конечно, понимает: Варвара молодец, что так заботится о себе и Акселе и старается найти помощника для стройки, но слишком уж это явно, ведь она здесь не хозяйка и не век же тому назад он сам целовал ее, эту самую Варвару. Совсем она бесстыжая что ли?

– Да, – вдруг говорит он, – я еще приеду и буду крестить у тебя.

Она метнула в него взглядом и с досадой ответила:

– Крестить? А еще говоришь, что я болтаю. А впрочем, когда мне понадобится крестный отец, я пошлю за тобой.

Что оставалось Елисею, как не улыбнуться пристыжено и не убраться поскорей из землянки!

– Спасибо за кофе! – сказал Сиверт.

– Да, спасибо за кофе! – повторил Елисей, но не встал и не поклонился, – как же, очень нужно, злючка она, дрянь!

– Покажи-ка! – сказала Варвара. – Да, у тех конторщиков, у кого я жила, тоже были серебряные пластинки на пальто, только гораздо шире и длиннее, – сказала она. – Ну так, значит, ты придешь нынче, Сиверт, и переночуешь у нас? Я принесу твою одежду.

На этом и распрощались.

Братья ушли, Елисею наплевать на нее, да сверх того – у него в кармане две крупных бумажки. Братья старались не затрагивать никаких печальных тем, ни странного прощанья отца, ни слез матери; они обошли Брейдаблик стороной, чтоб их там не задержали, и весело пошутили над этим плутовством. Но когда спустились настолько, что впереди завиднелось село, и Сиверту надо было поворачивать назад, оба немножко сплоховали, Сиверт даже сказал:

– А ведь, пожалуй, без тебя будет скучновато! Елисей засвистел и стал рассматривать свои сапоги, а в пальцах у него начался зуд, и он принялся шарить по карманам: – «Бумаги, – сказал он, – куда это они запропастились!» – Но все равно вышло бы нехорошо, если б Сиверт не выручил их обоих.