Аманда исчезает - Мелисса Фостер

– Я приготовила тебе теплое молочко, – сказала она, и Трейси улыбнулась: пар от молока приятно согревал лицо. – Вчера ты была просто умницей. Неужели совсем не боялась?

– Чуть-чуть, – призналась девочка.

– Прежде чем начнем новый день, нужно поблагодарить Всевышнего за то, что Он вчера о нас позаботился.

Длинные волосы укрывали плечи Мамочки, и Трейси подумала, что распущенные волосы ей очень идут. Девочка вылезла из-под одеяла, радуясь, что научится правильно разговаривать с Богом и не заболеет. Сделав глоток, она поставила кружку на пол у матраса. Вспомнилось платье для церкви, и хорошего настроения как не бывало.

– Мамочка, – Трейси коснулась рукава и невольно восхитилась, до чего же мягкий свитер, – Мамочка, я замерзла. Можно помолюсь в обычной одежде?

Девочка ожидала, что Мамочка расстроится. Но та лишь прижала ладонь к ее лбу.

– Жара нет, – объявила она и коснулась губами лба Трейси. – Нет, ты прохладная, как ручеек. – Мамочка запустила руку под одеяло и потрогала ножку девочки. – Да ты ледяная! У тебя ледяные ноги! – засмеялась она, быстро отдернув руку, и Трейси захихикала. – Значит, правильно я принесла тебе носки! – Мамочка подняла носки над головой – таких пушистых Трейси в жизни не видела – и положила на одеяло.

Девочка схватила их, прижала к щеке.

– Обожаю!

– Раз ты вчера была умницей, а сегодня превратилась в айсберг, можешь молиться в обычной одежде.

Трейси нырнула под одеяло, натянула новые пушистые носочки, потом переоделась в вещи, которые Мамочка подарила в прошлый раз. Водолазка оказалась тесновата, а свитер великоват, да еще с пятном, похоже, от кетчупа, но Трейси ничуть не огорчилась: свитер был красный, ее любимого цвета, а вельветовые брючки – в тон Мамочкиному свитеру. «Под цвет!» – порадовалась Трейси, взяла кружку и допила тепловатое молоко.

– Может, сегодня ненадолго на воздух выйдем, – пообещала Мамочка.

У Трейси вспыхнули глаза.

– Правда?

– Правда, – заверила Мамочка. – У меня сегодня дела. Сперва мы выйдем на улицу, потом я кое-куда сбегаю.

– Можно мне с тобой? – взмолилась Трейси.

– Прости, солнышко, но сегодня нельзя. Дела у меня скучные, утомительные. Да и токсинам лишний раз подставляться не хочется. Опасны даже прогулки с играми, но они хотя бы того стоят, а из-за скучных взрослых дел рисковать ни к чему. – Мамочка подошла к столу и выложила бумагу для рисования, карандаши и начатые рисунки Трейси, чтобы девочке было чем развлечься в ее отсутствие.

Девочка решила не настаивать.

– А ты не заболеешь? – спросила она.

– Я большая и здоровая. Я не слишком рискую, но жить в том мире постоянно точно не хотела бы. – Мамочка достала из сумки яблоко, разрезала и протянула Трейси. – Нужно принести еду и побольше теплых вещей для тебя.

– А где ты берешь вещи? – полюбопытствовала девочка.

– В разных местах. Есть люди, которые отдают одежду… ну, тем, кто небогат. Еще у меня есть друзья из парка и других мест, они тоже отдают нам ненужные вещи.

– А еда у нас откуда? Ты не работаешь, папы у нас нет. Как же мы покупаем еду? – не унималась Трейси.

Мамочка стиснула ногу Трейси и заговорщицки зашептала:

– Ни о чем не беспокойся, ладно? У Мамочки есть друзья, они дают кое-какую работу. Еды нам всегда хватит, тем более есть места, где ее можно добыть.

– Ты, что, крадешь еду? – удивилась Трейси.

– Конечно, нет! Мама учила меня, что воровать нехорошо. Ты тоже не воруй, это грех.

Завтрак они завершали в молчании. Трейси гадала, станет ли она хорошей мамой, когда вырастет, сможет ли защитить детей, да и вообще, станет ли мамой. Чтобы появились дети, нужен папа, так? Трейси рассеянно посмотрела на Мамочкину куртку, небрежно брошенную на матрас, и поняла, что Мамочка вот-вот уйдет и снова оставит ее одну.

Мамочка ушла по делам, свеча быстро догорела, а зажечь ее снова у Трейси не получилось. С каждой секундой становилось все страшнее. Малышка судорожно ощупала стол, надеясь разыскать фонарь, который вроде бы оставила Мамочка, рисунки упали на пол. Вернувшись, Мамочка застала ее в центре пещеры. Сжавшись в комок, Трейси всхлипывала так безутешно, что даже крики не действовали. Она терла виски руками, дергала себя за волосы и раскачивалась как маятник. Потом Мамочка снова ушла и бросила ее в темноте.

Ханна сидела напротив Ньютона в кафе и вспоминала холодный, пасмурный вечер двадцатилетней давности. Казалось, это случилось вчера. Чарли ушел парой месяцев раньше, и с тех пор Ханна жила в вечном ужасе: вдруг он вернется. Днем она то и дело оглядывалась, проверяла, не следят ли за ней, а Ньютон, благослови его Бог, ежевечерне заезжал на ферму, а то и пару раз в день – удостовериться, что у крыльца не стоит машина Чарли. Хотя Чарли ушел по собственному почину, но с его непостоянством мог запросто вернуться. Тем вечером Ханна покормила лошадей, и вдруг заболело все тело – спина, ноги, руки. Срок еще не подошел, и о преждевременных родах она не волновалась, решив, что подхватила вирус. А потому просто приготовила себе чаю и легла в постель, позвонив предварительно Ньютону и сообщив, что плохо себя чувствует и ляжет спать. По вечерним звонкам Бетти и Ньютона можно было сверять часы: супруги настоятельно просили, чтобы Ханна информировала о своем самочувствии, и она ценила их заботу.

В полночь Ханна позвонила им снова. Ньютон и Бетти примчались минут через десять. Что делать, не знал никто: Ньютон не видел, как рожала жена, а Бетти накачали обезболивающими. Ньютон расхаживал по спальне, убеждал, потом умолял Ханну поехать в больницу, но она отказывалась. Вдруг Чарли узнает про ребенка и заберет?

Боль не стихала несколько часов. Ханна заходилась криком, а Ньютон так отчаянно стискивал голову, что Бетти волновалась за него почти так же, как за Ханну. Впрочем, она знала: ее муж – человек сильный, он выдержит. Ханна корчилась от чудовищной боли, ее словно терзали две огромные ручищи. Она тужилась, и тужилась, и тужилась, но ребенок не выходил. Силы таяли, Ханне хотелось умереть, чтобы отпустили адская боль и страх перед Чарли.

Бетти вытирала Ханне лоб, массировала плечи, подбадривала. Ньютон снова и снова говорил о больнице, убеждал обратиться к врачам. Ханна наотрез отказалась, и Карр, поняв, что ничего не добьется, стал ее союзником: дышал и потел вместе с ней, рассказывал байки, шутил – что угодно, только бы отвлечь от невыносимой боли. Вдруг схватки прекратились. Ханна задышала ровнее, Ньютон тоже. Все трое уставились на Ханнин живот в ожидании новых схваток. Казалось, они ждут несколько часов, хотя пролетели считаные минуты. Ньютон положил ладонь на ее живот и беззвучно зашевелил губами. «Молится», – догадалась Ханна. Потом ее словно в поясницу пнули – Ханна взвыла так громко, что наверняка разбудила коров на окрестных пастбищах. Она выгнулась дугой, потужилась изо всех сил, и ребенок вышел ножками вперед. Ньютон заранее надел перчатки, в руках держал одеяльце, а на пол побросал подушки. Он поймал девочку, завернул в одеяло и осторожно протянул Ханне. Ньютон слышал первый вдох малышки и последний, тем более они слились воедино. Девочка была хорошенькая, с каштановыми волосиками, ангельским личиком и костлявым тельцем. Ручки и ножки висели, как у тряпичной куклы. Десять пальчиков на руках, десять на ногах – Ханна пересчитала все, – на каждом пальчике крошечный ноготок. Красивая, но родилась слишком рано. «Не в свое время, – сказала себе Ханна, – или, наоборот, в свое».

Ее ладонь накрыла теплая рука Ньютона, и Ханна вернулась в настоящее. Да, они сидят в кафе.

– Ханна! – позвал Ньютон.

Она заморгала, прогоняя воспоминания.

– Извини. – Она вытерла слезы.

Пастор Летт ехала знакомой дорогой и понемногу успокаивалась. Она вспоминала, как они с Родни росли, как заботилась о брате с первых дней его жизни – как о собственном сыне. Мать сразу сказала: Родни она родила для нее, Карлы, чтобы скучно не было. Пастор Летт относилась к своим обязанностям очень серьезно. Она защищала брата от соседских детей, учила читать и писать, хотя порой это казалось ей пустой затеей. Родители постоянно называли Родни обузой, и, перебравшись в Бойдс, она забрала его с собой. Совсем молоденькая, чуть за двадцать, она взвалила на себя огромную ответственность. И Карла, и Родни знали, что он полностью зависит от нее. И Родни не нравилось лишь то, что у сестры есть дела помимо заботы о нем. Несколько лет он не мог привыкнуть, что сестра много времени проводит в церкви, оставляя его одного. Толпы Родни боялся, даже среди прихожан в церкви нервничал и с большей охотой сидел дома. Пастор Летт не без труда выводила его на улицу, знакомила с соседями, помогала освоиться. Сперва получалось плохо – не раз и не два Родни убегал в дом, сводя на нет усилия сестры. Карла не отчаивалась, она понимала, как важно научить брата общению, и со временем почти победила его страх.