Лев Гумилев - Валерий Демин

По существу Л. Н. Гумилёв открыл Хазарию, как принято говорить в таких случаях, «на кончике пера», опираясь на выводы, которые он позаимствовал у старинного друга Васи — В. Н. Абросова. Василий Никифорович нашел очень простые причины циклического изменения климата в восточно-европейской части России, что, в свою очередь, позволило понять и объяснить некоторые исторические процессы, происходившие на данной территории в эпоху русского Средневековья.

Согласно расчетам Абросова, циклоны, от которых зависит колебание климата в Евразии, всегда передвигаются в атмосфере одним и тем же путем, но подобно реке, регулярно меняющей свое русло, между двумя гигантскими «холмами» высокого давления — заполярной Арктикой и затропической зоной над пустыней Сахара. Однако последняя «шапка» не постоянна: она то уменьшается, то увеличивается под воздействием активности Солнца, которая также не является константой. Поэтому дождливая погода в разных частях континента доминирует по-разному: бывает, дожди заливают северные территории, бывает — южные, а бывает — и центральную полосу. В первом случае Волга становится полноводной и, в свою очередь, переполняет Каспийское море. В таких случаях прибрежные зоны Каспия и пойма Волги затапливаются, уходят под воду. Напротив, в засушливые периоды берега обнажаются и в дельте реки появляются многочисленные острова, пригодные для поселения и хозяйствования.

Эти выводы Лев Николаевич спроецировал на занимавшие его проблемы хазарской истории, эмпирически установив, что в период расцвета Хазарского каганата уровень Каспия был намного ниже современного. Затем климатическая обстановка изменилась в сторону увлажнения, уровень Каспия повысился до современного, и значительная часть территории, в устье Волги, ушла под воду вместе с остатками хазарской столицы Итиль, памятниками и материальными свидетельствами, которых так не хватало археологам.

В 1959 году осмотр берегов Волги севернее Астрахани убедил археологов в том, что остатков города Итиля там нет, однако в ныне заливаемой пойме были найдены фрагменты керамики VII—X веков, которые скрыли речные наносы слоем от 1,2 до 2,3 метра. В 1960 году в дельте Волги, на высоком (высотой с четырехэтажный дом) бугре Степана Разина (легенда гласила, что некогда здесь побывал грозный атаман), была найдена хазарская могила с почти полностью сохранившимся скелетом, железным ножом и другими предметами погребения. Затем последовали новые открытия хазарских поселений и захоронений.

Для проверки предположения, что уровень Каспийского моря в VII—IX веках был ниже, чем ныне, Гумилёв решил исследовать подводный конец Дербентской стены, находящийся на глубине 5,5 метра. Опустившись на дно, аквалангисты установили, что стена построена непосредственно на скальном основании из Сасанидских плит VI века, что технически возможно было сделать на глубине меньше человеческого роста. Следовательно, уровень Каспийского моря был тогда на четыре метра ниже, чем теперь. Значит, и дельта Волги простиралась на юг гораздо дальше, до спада глубин и площадь Хазарии была на 50 тысяч квадратных километров больше. Это подтвердили находки хазарских поселений на мелководье Каспия в 15 километрах от берега. В VII-IX веках, констатирует Лев Николаевич, богатая Хазария представляла собой Прикаспийские Нидерланды.

В X веке подъем уровня Каспийского моря и многоводье Волги резко изменили положение Хазарии. Во-первых, протоки дельты стали проходимы для мелкосидящих ладей, и с X века русы начали проникать водным путем в Каспийское море, что вызвало осложнение их отношений с хазарами. Во-вторых, площадь дельты сокращалась. Поля, пастбища и рыбные угодья оказались под водой. Население ютилось на окрестных буграх, спасаясь от наводнений. Экономика Хазарии рухнула.

Исследования, проведенные под руководством Гумилёва, подтвердили: в середине X века абсолютная отметка уровня Каспия была равна современной. Это значит, что хазары потеряли около двух третей своей территории, а следовательно, и своего богатства. Выйти же в соседние степи хазары не могли, ибо там хозяйничали воинственные тюрки-огузы (предки современных турок, туркмен, азербайджанцев, каракалпаков и гагаузов), являвшиеся союзниками киевского князя Святослава, который в 965 году пошел войной на Хазарию и разгромил ее. Русские, победив, ушли, но огузы некоторое время занимали Хазарию, о чем говорят фрагменты их керамики, найденные в небольших количествах на буграх центральной дельты. Уцелевшие хазары попросили помощи у Хорезма и получили ее ценой обращения в ислам. В этом оказалось их спасение. Когда море поднялось еще на несколько метров и залило остатки хазарских поселений в дельте, а Волга половодьями уничтожила их в пойме, потомки хазар нашли прибежище в Золотой Орде и быстро растворились в ее огромном этническом котле. Мусульманская вера позволила недавним хазарам механически стать «татарами».

Теоретические выводы Л. Н. Гумилёва и археологические открытия руководимой им экспедиции позволили отказаться от традиционного взгляда на хазар как на кочевников. Географические условия, в которых развивалась хазарская экономика и культура, показали, что жизнь в низовьях Волги была возможна только как оседлая, основанная на садоводстве, охоте и отгонном скотоводстве. Для Гумилёва каждая экспедиция давала не только моральное удовлетворение и радость научного открытия, но и означала независимость, вдохновение, свободу. Позже он расскажет обо всем — об экспедиции, об исследованиях в низовьях Волги и на северном побережье Каспия, о своих ощущениях и мыслях в замечательной, написанной на одном дыхании книге «Открытие Хазарии» (М., 1966) и ряде интереснейших статей.

Блестящую характеристику Льва Николаевича дал его ученик Андрей Николаевич Зелинский (сын знаменитого ученого-химика академика Николая Дмитриевича Зелинского), который волею судеб оказался участником одной из «хазарских экспедиций» Гумилёва: «Сколько бы я ни вспоминал Льва Николаевича, всегда вижу его чрезвычайно сосредоточенным и погруженным без остатка в какую-то навязчивую мысль. Он почти все время что-то обдумывал, что-то решал, с кем-то мысленно спорил. Этой погруженностью в самого себя он до некоторой степени напоминал мне Владимира Ивановича Вернадского, которого я хорошо помнил с детства, так как он дружил с моим отцом, и они много работали вместе. В. И. Вернадский был всегда "закрыт" от других своей научной мыслью, которая, как мне казалось, поглощала его целиком. Но если мысль Вернадского была спокойна и напоминала прозрачную поверхность гигантского водоема, то мысль Льва Николаевича кипела, вздымалась и опускалась, как волны бушующего моря. Она искала выхода, и она нашла его в тех многочисленных трудах, которые вышли позже из-под его пера. К счастью, вышли. В момент нашего знакомства у Льва Николаевича почти не было никаких шансов попасть на страницы советской печати, как научной, так и художественной. <…> Лев Николаевич был тогда в расцвете своих научных и творческих сил. Ему шел 47-й год, а мне минуло двадцать шесть. Отношения учителя и ученика установились очень быстро и как бы сами собой. Характер у Льва Николаевича был тяжелый, авторитарный, задиристый. Он был мастер словесной научной дуэли, которая превращалась часто в беспощадную битву с собеседником, из которой он практически всегда выходил победителем. Быть научным оппонентом Льва Николаевича было достаточно бесперспективно <…>».