Лев Гумилев - Валерий Демин

Блестящую характеристику Льва Николаевича дал его ученик Андрей Николаевич Зелинский (сын знаменитого ученого-химика академика Николая Дмитриевича Зелинского), который волею судеб оказался участником одной из «хазарских экспедиций» Гумилёва: «Сколько бы я ни вспоминал Льва Николаевича, всегда вижу его чрезвычайно сосредоточенным и погруженным без остатка в какую-то навязчивую мысль. Он почти все время что-то обдумывал, что-то решал, с кем-то мысленно спорил. Этой погруженностью в самого себя он до некоторой степени напоминал мне Владимира Ивановича Вернадского, которого я хорошо помнил с детства, так как он дружил с моим отцом, и они много работали вместе. В. И. Вернадский был всегда "закрыт" от других своей научной мыслью, которая, как мне казалось, поглощала его целиком. Но если мысль Вернадского была спокойна и напоминала прозрачную поверхность гигантского водоема, то мысль Льва Николаевича кипела, вздымалась и опускалась, как волны бушующего моря. Она искала выхода, и она нашла его в тех многочисленных трудах, которые вышли позже из-под его пера. К счастью, вышли. В момент нашего знакомства у Льва Николаевича почти не было никаких шансов попасть на страницы советской печати, как научной, так и художественной. <…> Лев Николаевич был тогда в расцвете своих научных и творческих сил. Ему шел 47-й год, а мне минуло двадцать шесть. Отношения учителя и ученика установились очень быстро и как бы сами собой. Характер у Льва Николаевича был тяжелый, авторитарный, задиристый. Он был мастер словесной научной дуэли, которая превращалась часто в беспощадную битву с собеседником, из которой он практически всегда выходил победителем. Быть научным оппонентом Льва Николаевича было достаточно бесперспективно <…>».

В 1961 году Гумилёв наконец-таки успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора исторических наук на тему «Древние тюрки: История Срединной Азии

на грани Древности и Средневековья (VI—VIII вв.)». После защиты диссертации и ее утверждения в ВАКе (Высшей аттестационной комиссии) Гумилёва в 1963 году пригласили на географический факультет Ленинградского государственного университета, но не в число профессоров, а на должность старшего научного сотрудника дочернего университетского учреждения — Института географии, про который Лев Николаевич всегда говорил: «Это моя экологическая ниша»[37]. Лекции для студентов ему на первых порах читать не возбранялось. На спецкурс, посвященный истории монголов, поначалу записалось всего два человека. Гелиан Михайлович Прохоров, ученик и последователь Гумилёва (и в дальнейшем известный ученый) вспоминал, что если на лекцию приходил только он один, то они выходили со Львом Николаевичем на набережную самой прекрасной, по его определению, в мире реки — Фонтанки и здесь происходило дальнейшее общение преподавателя и студента (точно так же, на открытом воздухе, как хорошо известно, проводил философские беседы Сократ).

О своей преподавательской деятельности в Ленинградском университете рассказал и сам Лев Николаевич: «Когда я преподавал, ко мне на первую лекцию по этногенезу – происхождению народов — сначала пришла одна девочка, и то хотела уйти. В кино. За нею два парня ухаживали и поджидали за дверью, я вышел и сказал им: "Нет, идите, идите, вы останетесь дураками, а она будет хоть одна культурная женщина". На следующий день явилась вся группа, потом стали приходить сотрудники в служебное время, приезжали слушатели из города — и толпа была от 250 до 300 человек». Однако через некоторое время Льву Николаевичу под благовидным предлогом отказали в чтении лекций на географическом факультете, что повлекло за собой сокращение и без того скудного жалованья старшего научного сотрудника.

Регулярно выступал Гумилёв также в Русском географическом обществе (РГО), ставшем для ученого третьим (после университета и Эрмитажа) «родным домом». Старейшее в стране научное общество с момента своего основания славилось демократическими и меценатскими традициями. Оно не только финансировало важнейшие экспедиции XIX века, но предоставляло трибуну, а также свой печатный орган авторам разносторонних нетривиальных идей и концепций, каждое публичное выступление Гумилёва собирало полную аудиторию и, как правило, завершалось бурным обсуждением и неизменным триумфом лектора. Такие дискуссии Лев Николаевич особенно любил. Будучи блестящим полемистам, он просто гипнотизировал аудиторию своей невероятной эрудицией и умел выбить почву из-под ног любого оппонента — доброжелательного или недоброжелательного.

Что не давало ему покоя, так это затянувшаяся размолвка с матерью. Последние годы она редко бывала в Ленинграде, подолгу жила в Москве у Ардовых или лечилась в больнице. Лев Николаевич знал о ее недавнем европейском триумфе: поездках в Италию в 1964 году для получения престижной литературной премии и в 1965 году в Англию, где ее избрали почетным доктором Оксфордского университета.

Между тем годы и болезни брали свое, после перенесенных инфарктов постоянно болело сердце, ей все труднее было обходиться без посторонней помощи. В Москве она находила ее в лице все тех же Ардовых и прежде всего своей ближайшей подруги — актрисы МХАТа Нины Антоновны Ольшевской (1908—1991), жены литератора Виктора Ефимовича Ардова (Зильбермана) (1900—1976); в Питере заботу о ней взяли на себя Ирина Пунина и ее дочь Анна Каминская. Однако и те и другие крайне негативно относились ко Льву Николаевичу и соответствующим образом настраивали его мать[38].

И все же мать и сын оказались выше всех происков недоброжелателей. По свидетельству Лидии Чуковской, Лев Гумилёв еще за два месяца до смерти Ахматовой говорил окружающим: «Хочу к маме». Он и поехал в больницу, где она тогда находилась после инфаркта. Но на лестнице, когда Лев Николаевич поднимался в больничную палату, ему повстречалась Нина Антоновна Ольшанская и коварно уговорила его не ходить к матери, чье сердце якобы может не выдержать волнения от этой встречи. Гумилёв повернул назад. (Когда-то в молодости в первые приезды Льва в Москву у него даже случилось нечто вроде романа с Ниной, которая была ненамного старше влюбчивого юноши.)… Анна Андреевна чувствовала, что сын стремится к ней, и в ожидании встречи (за четыре дня до смерти) надписала ему свою книжку — сборник стихов «Бег времени»: «Лёве от мамы <…>».

Это случилось в последний затянувшийся приезд Москву, когда Анна Андреевна, постепенно приходившая в себя после очередного сердечного приступа, получила путевку в санаторий, расположенный в Домодедове. Многие отговаривали ее туда ехать, но лечащий врач настоял. Поездка оказалась роковой, сердце не выдержало. 5 марта 1966 года Анна Андреевна Ахматова скончалась. С юности обладавшая даром предвидения (и боявшаяся его), она за два месяца до кончины предсказала сама себе: «А как музыка зазвучала / И очнулась вокруг зима, / Стало ясно, что у прича­ла / Государыня смерть сама ». Мистика истории: она умерла в тот же день, что и ее гонитель И. В. Сталин, только спустя тринадцать лет после смерти вождя. Россия лишилась лучшей из всех поэтесс, которые когда-либо писали на русском языке. Старинный и верный друг Анны Андреевны поэт Арсений Тарковский (отец кинорежиссера Андрея Тарковского) за несколько дней до ее кончины передал ей в больничную палату обширное и трогательное письмо, где пророчески утверждалось: «Ваш подвиг недаром совершаем. <…> Для Вас уже построен Вами же коридор в будущее, и Вы по нему идете через столетия впереди самой себя. <…> Вы написали за всех, кто мучился на этом свете в наш век, а так еще не мучились до нас ни в какие времена <…>».