«Русские – успешный народ. Как прирастала русская земля» - Александр Тюрин

Заметим, что в процедуре не участвовал ни один чиновник.

Также и крестьяне с 1660-х гг. занимали «за валом на Крымской стороне», то есть ниже Симбирска, Арбугинскую землю — здесь ранее находились лишь рыбные ловли Покровского Нижнететюшского монастыря. Крестьянские слободы были защищены Арбугинской чертой и приписаны к дворцовому ведомству; сенные же покосы находились на левой, более опасной стороне Волги. Рента у крестьян дворцовых слобод на Арбугинских полях была натуральной и не очень обременительной — пахать десятинную государственную пашню.

Большая группа захребетников из левобережного Белоярского города перешла на правую сторону Волги, на речку Сенгилейку. И по их челобитью правительство отвело им в 1666 г. «земли и сенные покосы против Белаго Яру на нагорной стороне по речке Сенгилейке с вершины и до Волги реки», где они получили статус станичных казаков.

На следующий год, учитывая угрозу набегов, симбирский воевода Дашков «перевел их с той земли жить для крепости от башкирского разоренья к Волге реке на городище, промеж Тушны и Сенгилейки».[297]

Последняя треть XVII в. и начало XVIII в

Весьма глубокие следы на средней и нижней Волге оставила разинщина. Марксистские и либеральные историки трактовали ее как движение угнетенного крестьянства Поволжья против крепостничества и самодержавия. Однако движущими силами бунта были вовсе не поволжские крестьяне.

«Учала им (казакам) на Дону быть скудость большая — на Черное море проходить им не мочно, учинены от Турских людей крепости, и они… пошли на Волгу, и с Волги на море без ведома войскового атамана Корнила Яковлева… да к ним же приставали на Волге и на Яике из Астрахани и из иных городов всякие вольные люди».

Действительно, в это время турки перекрыли выходы с Дона в море, становилось все больше крепостей, которые следили за порядком на Волге. Это обстоятельство касалось не только ногаев и калмыков, но и русских разбойников, ходящих в походы «для зипуна».[298]

Исследователи не видят в это время абсолютного обнищания крестьянства поволжского региона. Напротив, описи имущества показывают у него определенную степень достатка. Так, в дворцовой Теньковской волости, в Свияжском уезде, в среднем у крестьян по 2 коровы и по 2 лошади, по 5 и более овец и по нескольку свиней.

У дворцовых крестьян Царевококшайского уезда число скотины не уступает теньковским.

В Кукарской слободе, чьи земли не отличались плодородием, крупного рогатого скота в среднем хозяйстве было поменее: 2 коровы с лошадью или 2 лошади с коровой, зато имелось несколько десятков овец.

Барщина у владельческих крестьян выросла действительно до 0,69 десятины на душу (1660-е гг.). Однако барщинная повинность еще страшно далека от своих исторических максимумов.

Скорее всего, корни мятежа находились за пределами региона.

Последние десятилетия XVII в. — самые холодные в письменной истории России. Снижение урожаев сильнее всего затронуло северные районы страны. Там по оскудевшим хозяйствам больнее всего ударял рост податей, связанный с затяжными войнами, и переход на подворное обложение, не учитывающее имущественное расслоение.

Но, в отличие от европейских собратьев, русский мужик всегда знал, что страна его огромна. Крестьяне, в том числе владельческие, уходили из регионов, где падали урожаи, на юг и юго-восток.

Насколько служилые люди центра были заинтересованы в прикреплении крестьян, настолько служилые люди окраин — в приеме беглых.

В Саранском уезде, на Симбирской черте, в 1660-х гг. сыщики сообщали, что «саранские помещики и вотчинники и всяких чинов люди многих беглых людей у себя укрывают и таят».

Беглые, безусловно, способствовали разжиганию разинского бунта — избавляясь таким образом от появления сыщиков.

В распространении бунта сыграла роль и шаткость стрельцов. Стрельцы не сильно отличались от казаков по своему происхождению, вербовались из гулящих людей, «которые ни в каких службах не бывали и в тяглах ни за кем не бывали», что по тем временам нередко означало разбойное прошлое.

К Разину могли примкнуть и работники с различных промыслов в низовье Волги — рыбаки, речники и т. д. Долгое время таких людей на Руси также именовали казаками, даже если они занимались совершенно мирными промыслами.

Обширность русского фронтира, где власть проявлялась лишь точечно, способствовала скоплению здесь огромного числа вольницы. В Европе ее казнили или ссылали в цепях за моря, под угрозой виселицы отправляли в работные дома, под угрозой голодной смерти — в шахты и на мануфактуры. А у нас она сбивалась в артели для какого-нибудь промысла, вербовалась на службу в стрельцы, казаки или начинала молодечествовать. Но писатели истории из числа столичной интеллигенции внушали публике (видимо, исходя из своей психологии), что можно быть удалым и задиристым, если только тебя обидела власть.

Как отмечали иностранцы, в «народном характере русских лежит известная легкость и подвижность… они любят риск».[299] Бунташность русской окраины, которая была так заметна в XVII–XVIII вв., была обратной стороной быстрого расширения государства. Можно сказать, что колонизация создавала государство, но она могла его и погубить.

Среди примкнувших к Разину было немало и кочевников, которые под его руководством занимались тем, чем и 500 лет до этого, — ударным грабежом деревень и сел…

После удачного похода на Персию (1670) атаман Разин приносит повинную в Астрахань и даже сдает имущество, награбленное у русских купцов. Видно, раскаивается после несправедливого утопления им персидской княжны. Однако ушлый астраханский воевода старается спровадить разинцев в Царицын. А там, по сообщению местного воеводы, отовсюду «гулящие люди к нему Стеньке идут многие», однако «кормиться им нечем, никаких добыч не стало».

Последствия не замедлили себя ждать: Разин овладел Царицыным и всеми его припасами.

Описаний разинского бунта в исторической литературе более чем достаточно. Отмечу только, что вождь народного восстания возил с собой «царевича Алексея Алексеевича», коего выдавал за умершего сына царя Алексея Михайловича, а также «патриарха Никона» номер два. И причиной тому — вовсе не холопский характер русского народа, а понимание того, что без сильного государства (тогда однозначно объединяемого с фигурой государя) Русь погибнет. Можно смело утверждать, что, завершись разинский бунт успехом, он воссоздал бы в стране традиционную монархическую государственность, разве что с новой династией. Ведь, по сути, так оно и произошло в Смуту…

Восстание хоть и было подавлено, но принесло крестьянам сокращение среднего уровня барщины. В 1670-е гг. она снизилась почти вдвое и составила 0,36 десятины на душу.[300]

Однако самым положительным следствием разинского мятежа было усиление колонизационных процессов в Поволжье.

После разорений, связанных с бунтом, начинается усиленное испомещение служилых людей в Поволжье, особенно на Симбирской черте.

Желающие верстались на службу в приказе Казанского дворца, а затем сами искали себе «за валом на Крымской стороне порозжую землю, дикое поле, которое в поместье и на оброк никому не отдано». Так люди «выборнаго солдатского строя полку Агея Шешелева» получили по 75 десятин земли.

С документальным оформлением земельного владения мало кто торопился. Бывало, что служилому приглянется какой-нибудь участок, но лишь спустя много лет его сын начнет ходатайствовать перед государем о землеотводе.

При заимке земель за «валом» служилые действовали артелями, селились кучно. Названия многих деревень, появившихся в то время, носят имена детей боярских и солдат, свидетельствуя о том, кто первым распахал тут поле. Здесь возникали и дворцовые слободы, крестьяне которых не пахали десятинную пашню, а вместо того несли военные обязанности. Такие крестьянские поселения мало чем отличались от деревень, населенных служилыми.[301]

Земли, защищенные Симбирской чертой, быстро обрели достаточно густое население, затем служилые отправились вниз по Волге.

Для защиты колонистов, селившихся южнее Симбирской черты, в верховьях Суры была построена Пенза.

В 1681 г. по царскому указу в восточную часть Пензенского уезда переводятся служилые люди из Саранска и поселяются в слободе на реке Луевке «на проходное место для сбережения от приходу воинских людей». Они создают товарищество, распределяют между собой земельные участки.

Одной из точек притяжения была Самарская Лука.

В 1683 г. симбирский воевода Г. Козловский на южной ее стороне, на возвышенности между реками Сызранкой и Крымзою, ставит город Сызрань.