Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

— Часть моей молодости прошла за границей.

— Простите, но вы ведь не только многое видели, но и выводы делали, — продолжал Морис, — потому что такой человек как вы не может быть ненаблюдательным.

— Согласен, многое, — ответил Моран. — Я мог бы сказать, что видел все!

— Ну все, гражданин, это, пожалуй, многовато, — смеясь заметил Морис, — и, если вы думаете…

— Да! Вы правы. Я никогда не видел двух вещей. И действительно, в нашей сегодняшней жизни эти две вещи становятся все более редкими.

— Что же это? — спросил Морис.

— Первая, — ответил Моран серьезно, — это Бог.

— За неимением Бога, гражданин, — сказал Морис, — я мог бы показать вам богиню.

— Как это? — перебила Женевьева.

— Да, богиню нашего времени: богиню Разума. У меня есть друг, о котором я несколько раз вам говорил, мой дорогой бравый Лорэн, у него золотое сердце и только один недостаток — он любит сочинять четверостишия и каламбуры.

— Ну и что?

— Так вот, он хочет подарить Парижу богиню Разума, она не имеет изъянов и вполне соответствует образу божества. Это гражданка Артемиза, бывшая танцовщица из Оперы, а теперь — парфюмерщица на улице Маритэн. Как только она окончательно станет богиней, я смогу вам ее показать.

Моран серьезно поблагодарил Мориса кивком головы и продолжал:

— Второе, — сказал он, — это король.

— О, со вторым сложнее, — заметила Женевьева, пытаясь улыбнуться, — его больше нет.

— Но вы должны были видеть последнего, — сказал Морис.

— Я совсем не имею в виду коронованную голову: это должно быть довольно грустно.

— Действительно, — произнес Морис. — Я могу это подтвердить, потому что в последние месяцы видел это вблизи.

— Коронованную голову? — спросила Женевьева.

— По крайней мере ту, — продолжал Морис, — на которой остался тяжелый и болезненный след от короны.

— Ах да, королева, — сказал Моран. — Вы правы, гражданин Морис, — это должно быть тягостное зрелище…

— Она такая прекрасная и гордая, как о ней говорят? — поинтересовалась Женевьева.

— Разве вы никогда ее не видели, сударыня? — в свою очередь спросил удивленный Морис.

— Я? Никогда!.. — ответила молодая женщина.

— Это очень странно, — заметил Морис.

— Ну почему же странно? — сказала Женевьева. — До 1791 года мы жили в провинции. А с 91-го я живу на этой старинной улочке Сен-Жак, которая тоже напоминает провинцию, только здесь меньше солнца, птиц и цветов. Вы ведь знаете, какой образ жизни я веду, гражданин Морис, и он всегда был таким. Ну как же я могла увидеть королеву? Мне никогда не представлялся такой случай.

— И не думаю, что вы воспользуетесь тем, который, к несчастью, может представиться, — сказал Морис.

— Что вы хотите сказать? — спросила Женевьева.

— Гражданин Морис, — продолжил Моран, — наверное, имеет в виду то, что уже не является большим секретом.

— Что именно?

— Возможную казнь Марии-Антуанетты, ее смерть на том же эшафоте, на котором был казнен ее муж. Гражданин говорит, что вы не воспользуетесь случаем увидеть королеву в тот день, когда ее повезут из Тампля на площадь Революции.

— О, конечно же нет! — воскликнула Женевьева на эти слова, произнесенные Мораном с леденящим хладнокровием.

— Итак, можете надевать по ней траур, — бесстрастным тоном продолжал химик. — Австриячку хорошо охраняют, а Революция подобна волшебнику, который одним мановением волшебной палочки убирает тех, кто не нужен.

— И все же, — сказала Женевьева, — мне бы хотелось увидеть эту бедную женщину.

— Ладно, — сказал Морис, который рвался выполнить все желания Женевьевы. — Вы действительно этого хотите? Если Революция — волшебница, в этом я согласен с гражданином Мораном, то я, в качестве представителя муниципалитета, могу некоторое время побыть волшебником.

— Вы могли бы показать мне королеву, сударь? — воскликнула Женевьева.

— Конечно, могу.

— Каким образом? — спросил Моран, обменявшись с Женевьевой взглядом, который молодой человек не заметил.

— Нет ничего проще, — ответил Морис. — Конечно, некоторым гвардейцам муниципалитета не доверяют. Но я предоставил достаточно доказательств моей преданности делу свободы, поэтому не вхожу в число тех, кто не пользуется доверием. Пропускают в Тампль дежурные гвардейцы муниципалитета и командиры караульных постов. А сейчас начальником караула мой друг Лорэн, его через три месяца повысят в звании и он станет аджюдан-майором[50]. Итак, приходите в Тампль, когда я буду там дежурить, то есть в ближайший четверг.

— Я надеюсь, — сказал Моран Женевьеве, — вы воспользуетесь этой возможностью.

— О, нет, — ответила молодая женщина, — я не хочу.

— Ну, почему? — воскликнул Морис, который в этом мероприятии видел лишнюю возможность встретиться с ней и не хотел лишаться этого шанса.

— Потому что, — ответила Женевьева, — это может стать, дорогой Морис, причиной какого-нибудь неприятного конфликта. А, если из-за моего каприза у вас будут неприятности, я себе этого никогда не прощу.

— Это разумное объяснение, Женевьева, — сказал Моран. — Поверьте, недоверие сейчас очень возросло и сегодня подозревают даже

самых преданных патриотов. Откажитесь от этого плана, который, как вы и сами говорите, всего лишь простой каприз.

— Можно заподозрить, Моран, что вы так говорите из зависти. Вы сами никогда не видели ни королеву, ни короля, поэтому не хотите, чтоб их увидели другие. Лучше не спорьте, а составьте компанию.

— Я? Ну нет.

— Не гражданка Диксмер желает пойти в Тампль, а я ее приглашаю, также как и вас. Приходите развлечь бедного узника. Когда закрываются большие ворота, я на двадцать четыре часа становлюсь таким же узником, как и члены королевской семьи.

— Приходите же, — сказал он, сжав под столом ногу Женевьевы, — умоляю вас.

— Моран, — спросила Женевьева, — пойдете со мной?

— Это будет для меня потерянный день, — сказал Моран, — этот поход лишь помешает мне в делах.

— Значит, я не пойду, — сказала Женевьева.

— Но почему? — спросил Моран.

— Боже мой, это ведь так просто, — ответила Женевьева. — Я не могу рассчитывать на помощь моего мужа, и если вы, благоразумный человек тридцати восьми лет не будете меня сопровождать, я никогда не осмелюсь пройти через все эти посты стрелков, артиллеристов и прочих караулов с просьбой предоставить мне возможность поговорить с гвардейцем, который всего на три или четыре года старше меня.

— Ну что ж, если вы, гражданка, считаете, что мое присутствие так необходимо…