Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

Но главное было то, что она увидела его. Конечно, маленький узник был бледен и очень изменился. Он был одет, как ребенок из

народа — в куртку и грубые штаны. Но ему все же оставили его прекрасные белокурые волосы, вьющиеся божественным ореолом.

Если бы она могла увидеть его хотя бы еще раз, каким бы праздником это было для материнского сердца!

Но была и другая причина.

— Сестра, — сказала ей мадам Елизавета, — в коридоре, в углу, мы нашли пучок соломы. Это означает, что мы должны быть внимательны, друг находится поблизости,

— Да, это так, — сказала королева, глядя на золовку и дочь, пытаясь воспрянуть духом и не отчаиваться.

Выполнив все служебные предписания, Морис вновь стал хозяином Тампля. Ему выпал жребий дежурить днем, а Мерсево и Агриколе — ночью.

Предыдущая смена убыла, оставив протокол дежурства в Совете Тампля.

— Что, гражданин, — сказала жена Тизона, обращаясь к Морису, — вы привели желающих посмотреть на наших голубиц? Только меня приговорили к разлуке с моей бедной Софи.

— Это мои друзья, — ответил Морис. — Они никогда не видели жену Капета.

— Они прекрасно смогут увидеть ее из-за витража.

— Конечно, — согласился Морис.

— Только при этом, — сказала Женевьева, — у нас будет вид тех любопытных жестоких людей, которые подходят к решетке, чтобы насладиться муками находящегося по другую сторону узника.

— Ну не поведете же вы их на площадку башни, где сегодня жена Капета будет прогуливаться с золовкой и дочерью. Ей-то они оставили дочь, тогда как меня, а я ни в чем не виновата, лишили моей дочери. Ох уж эти аристократы! Для них всегда есть какие-то привилегии.

— Но ее лишили сына, — ответил тот.

— Если бы у меня был сын, — прошептала тюремщица, — я, может быть, меньше сожалела о дочери.

Во время этого разговора, Женевьева и Моран несколько раз переглянулсь.

— Друг мой, — сказала молодая женщина Морису, — если бы вы сумели как-то устроить меня на пути, по которому королева пойдет на прогулку… Мне кажется, смотреть из-за витража — унизительно, как для них, так и для нас.

— Добрая Женевьева, — сказал Морис, — вы и здесь такая чуткая?

— Черт возьми, гражданка, — воскликнул один из коллег Мориса, который в соседней комнате завтракал хлебом с сосисками, — если бы ты была узницей, а вдова Капета захотела тебя увидеть, эта мерзавка так бы с тобой не церемонилась.

Женевьева бросила на Морана молниеносный взгляд, чтобы увидеть его реакцию на эти ругательства в адрес королевы. И

действительно, Моран вздрогнул, его глаза полыхнули странным фосфоресцирующим светом, а кулаки на мгновение сжались. Но все это было столь мимолетно, что никто ничего не заметил.

— Как зовут того гвардейца? — спросила она у Мориса.

— Это гражданин Мерсево, — ответил молодой человек.

Потом, чтобы объяснить его грубость, добавил:

— Он — камнетес.

Мерсево услышал слова Мориса и глянул в его сторону.

— Давай, давай, — сказала ему жена Тизона, — заканчивай есть, мне нужно убирать.

— Если бы Австриячка могла убить меня 10 августа, она это наверняка бы сделала, — сказал Мерсево, — а в тот день, когда она сыграет в ящик, я буду в первых рядах смотреть на это.

Моран смертельно побледнел.

— Пойдемте, гражданин Морис, — сказала Женевьева, — пойдемте туда, куда вы обещали меня отвести. Здесь мне кажется, что я сама узница, я задыхаюсь.

И Морис повел Морана и Женевьеву мимо часовых, которые, предупрежденные Лорэном, пропускали их беспрепятственно.

Он разместил их в маленьком коридорчике верхнего этажа таким образом, чтобы в тот момент, когда королева вместе с другими узницами будет подниматься в галерею, эти августейшие особы обязательно прошли мимо них.

Прогулка была назначена на десять часов, до ее начала оставалось всего несколько минут. Морис не только не оставил своих друзей, но, чтобы ни малейшее подозрение не пало на них, поскольку эта экскурсия была нелегальной, встретив гражданина Агриколу, позвал его с собой.

Пробило десять часов.

— Открывайте! — прокричал снизу голос. Морис узнал генерала Сантерра.

Тотчас караульные взялись за оружие, опустили решетки, часовые вскинули ружья. По всему двору раздавалось бряцание железа, топот. Это произвело сильнейшее впечатление на Морана и Женевьеву. Морис заметил, как они оба побледнели.

— Сколько предосторожностей для охраны троих женщин! — прошептала Женевьева.

— Да, — сказал Моран, пытаясь усмехнуться. — Если бы те, кто пытается их похитить, были на нашем месте и видели бы то, что видим мы, они отказались бы от своих замыслов.

— Действительно, — добавила Женевьева. — Я начинаю думать, что они не спасутся.

— Надеюсь на это, — ответил Морис.

И, склонясь через перила лестницы, произнес:

— Внимание, вот и узницы.

— Назовите мне их, — попросила Женевьева, — я же их не знаю.

— Первые две, которые поднимаются по лестнице, это сестра и дочь Капета. А последняя, перед ней бежит маленькая собачка, это — Мария-Антуанетта.

Женевьева сделала шаг вперед. А Моран, вместо того, чтобы смотреть на узниц, казалось, приклеился к стене.

Его мертвенно-бледные губы приобрели землистый оттенок камней башни Тампль.

В белом платье, с прекрасными чистыми глазами Женевьева казалась ангелом, ожидающим узниц, чтобы осветить их горестный путь и хоть немного их порадовать.

Мадам Елизавета и принцесса прошли мимо, бросив на посторонних удивленный взгляд. Первая, конечно, подумала, что это те, кто подавал ей знаки, потому что она живо повернулась к принцессе и сжала ей руку, уронив при этом носовой платок, как бы предупреждая королеву.

— Обратите внимание, сестра, — сказала она, — я уронила носовой платок.

И она продолжала подниматься вместе с принцессой.

Королева, учащенно дыша и слегка покашливая, что свидетельствовало о ее нездоровье, наклонилась, чтобы подобрать платок, упавший к ее ногам. Но ее маленькая собачка завладела им и понесла мадам Елизавете. Королева продолжала подниматься и через несколько ступенек, в свою очередь, оказалась перед Женевьевой, Мораном и молодым человеком.

— О, цветы! — сказала она. — Как давно я их не видела. Как они прекрасно пахнут, как вы счастливы, сударыня, что у вас такие цветы!

Одновременно с мыслью, пронесшейся у нее в голове после этих печальных слов, Женевьева протянула руку, чтобы предложить свой букет королеве. Тогда Мария-Антуанетта подняла голову, посмотрела на молодую женщину, и чуть заметный румянец появился на ее бледном лице.