Шутиха. Фантастические произведения - Генри Олди

Странно: в пылающих очах джинна пробивалось нечто, трудно описуемое словами, если только вы не поэт, награжденный даром делать пустяк центром мироздания. Ближе всего к пониманию взора Мустафы подобрался один араб из бедуинов пустыни, сказавший: «Печаль моя светла...» — но тонкого душой араба убил белокурый гяур-фаранги, а мы, увы, не обладаем даром песнопевцев.

Джинн смотрел.

Джинн молчал.

— Развесели меня, шут, — наконец сказал Мустафа Хво-стопад, и голос его предательски дрогнул.

— О могучий! — радостно откликнулся Пьеро, извиваясь на полу. — О царь нашего времени! Дозволь рабу твоему усладить слух господина песнью, восхваляющей деяния великого Мустафы! И сердце твое преисполнится гордостью за поступки, навек оставшиеся в памяти народной!

Проворные руки ударили в бейсболку, как в бубен.

— Внимай моей касыде о великой брани меж владыками джиннов!

Мустафа откинулся на спинку дивана, согласный внимать.

А Шаповал отчетливо поняла, что возможность договориться по-хорошему накрывается медной лампой.

КАСЫДА О ВЕЛИКОЙ БРАНИ

Нет, не зверь ревет в берлоге, словно трагик в эпилоге,Одичав в изящном слоге, впереди планеты всей, —

То, колебля дол пологий, собирает в ларь налогиГородской инспектор строгий, злобный джинн Саддам Хусейн!

Будь ты молодец иль дама, будь инвестор из Потсдама,Нет спасенья от Саддама, дикий гуль он во плоти,

Говорят, что далай-лама, филиал открывши храма,Отчисленья с фимиама — весь в слезах! — а заплатил!

Знай, предприниматель частный, если хочешь быть несчастный, —Целой прибылью иль частью, но сокрой ты свой доход,

И к тебе ближайшим часом, с полной гнева адской чашей,Покарать за грех тягчайший джинн с подручными придет!

Но, на радость одержимым, есть управа и на джинна, —О сказитель, расскажи нам, как был посрамлен Саддам?

Кто сказал ему: «Мы живы!», кто сказал ему: «Вы лживы!»,Кто изрек в сетях наживы: «Мне отмщенье. Аз воздам!»?

Славу меж людьми стяжавши, горинспекция пожарныхИспытала джинна жало: обобрать он их решил!

К ним, забыв про стыд и жалость, он пришел, пылая жаром:Мол, налогов вы бежали — заплати и не греши!

Завтра утром, в жажде мести, главный городской брандмейстерОбъявился в темном месте, где сидел злодей Саддам,

И печатью, честь по чести, двери кабинетов вместеС туалетом он, хоть тресни, опечатал навсегда.

Он воскликнул: «Вы грешите! Где у вас огнетушитель?Плюс розетки поспешите обесточить, дети зла!

Ты, язви тя в душу шило, просто злостный нарушитель!Думал, все тут крыто-шито? Отвечай-ка за козла!»

Джинн застыл в сетях обмана, под печатью Сулаймана,Думал, жизнь как с неба манна, оказалось — купорос,

И сказал: «Герой романа, что делить нам два кармана?Я, блин, был в плену дурмана. Подобру решим вопрос?»

С той поры узнали люди: не неси налог на блюде!От Саддама не убудет, если малость обождет, —

Но пожарных не забудет, да, вовеки не забудетИ нести посулы будет благодарный им народ!

...полчаса спустя, когда связь времен восстановилась, а главпожарник удалился, милостиво назначив штраф втрое меньший, чем предполагалось изначально, — Галина Борисовна еще долго размышляла над последними словами Мустафы Абдулловича.

— Вы только его не обижайте... — медленно, трудно сказал Хвостопад, кивнув на шута. — Я вас очень прошу. Не обижайте, пожалуйста...

«Его обидишь!» — хотела ответить Шаповал, но сдержалась. Было в лице незваного гостя что-то... Ох, было! Даже мы, Лица Третьи, а потому нечувствительные к сантиментам, прикусили языки. Впрочем, тайна финальной реплики так и осталась бы за семью печатями, когда б не первый зам Зеленый, кладезь информации.

— Горе у него, — сказал Зеленый, шмыгнув носом. — У Хвостопада. Большое горе. Личное. Сын в шуты подался. Устроился в «Шутиху». Отец грозил, умолял, чуть ли не в ногах валялся: единственный наследник, школа с золотой медалью, институт с красным дипломом, в двадцать семь кандидат наук, кафедра статистики пожаров... Все бросил. На колпак променял, дурила. Сейчас на контракте у вице-президента Союза предпринимателей: нервы ему успокаивает. Говорят, Мустафа за одну ночь поседел. Повезло тебе, Галочка. Считай, бог оглянулся.

В углу шут издевался над гармоническим минором.

Глава одиннадцатая

«БАРРАКУДЫ НА БАРРИКАДАХ»

V konse poryadok byla u mal'chikov sdelala sup-lapsha kotlety papa streskal dve porcii vovan priglasil den' rozdenya zavtra k 18.00 obiditsya esli lyublyu-celuyu nastya.

Дешифровав СМС-ку, мать долго стояла молча. Радость от порядка в консе, а также от котлет и супа-лапши, столь же фантастических, сколь реальными были «стресканные» Гариком две порции, омрачал финал депеши. День рождения Вована — это было много хуже карнавала уродцев, помноженного на вечный форсмажор, когда покой нам только снится, и то вечный. Помнится, шесть лет назад, при заезде хозяина Баскервиля в новое жилище (раньше Вован обитал где-то на Жужловке), по радио крутили ретро: «В нашем доме поселился замечательный сосед!» Только сосед из песни играл на кларнете и трубе, а Вован — на бильярде и в казино. А еще он отмечал дни рождения. Раз в год; иногда два. Однажды, в позапрошлом, — три, но это произошло случайно.

Отмечал с размахом и по понятиям. К счастью, до сих пор ему не приходило в голову звать «Галчище» на праздник жизни. Но счастье закончилось. «Есть такое слово „надо“!» — говорил рассудок, понимавший, что обиженный Вован означает вырванные годы пополам с предынфарктным состоянием. «Ы-ы-ы!» — отзывалось сердце, не желая внимать доводам трезвенника-разума.

Растерянно оглядевшись, Галина Борисовна почувствовала, что ей чего-то недостает. Валидола? Нет. Психоаналитика со скальпелем? Вряд ли. Но чувство недостачи росло и ширилось. Хотелось странного. Разноцветного, с бубенцами. Нет, ну что за пакость: если срочно требуется развлечь, распотешить, собрать в жгут растрепанную паклю нервов, так его обязательно где-то черти носят! Увеселитель хренов! Высшей категории! Пускай шут «заточен» под Настю, но неужели трудно сделать что-нибудь веселое для «тетушки»? По-настоящему веселое?! Такое, чтобы злополучный день рождения показался милым пустяком! Кабинет сделался темницей, где тужит царевна, тщетно ожидая ушедшего в запой бурого волка.