Партитуры тоже не горят - Артём Варгафтик

Есть еще одна история, которую принято рассказывать о Кларе Шуман и о Роберте Шумане, считалось, что она омрачала им обоим жизнь, хотя на самом деле кому больше омрачала, ему или ей, — большой вопрос. Клара Шуман никогда под фамилией Шуман не выступала. На всех афишах она называлась только Кларой Вик. Под девичьей фамилией ее все знали с раннего детства, она вышла первый раз на сцену в восемь лет, чтобы сыграть концерт Моцарта. Если посмотреть на эту ситуацию глазами Роберта Шумана, то, конечно, очень приятно быть мужем европейской знаменитости. Однако когда тебя узнают и воспринимают только как мужа своей жены, то это уже другая история. Тут даже самые элементарные, невинные вопросы могут вдруг неожиданно оказаться оскорбительными. Ужасно обидно!

Вот рассказывают, например, что в Лондоне, когда Клара играла при английском дворе (кстати, та же самая версия существует и о петербургском дворе, только там злополучный вопрос якобы задал Шуману Николай I), к Шуману подошли и спросили: молодой человек, ну а вы что же? Вы тоже музыкант? Последним среди коронованных особ, кто задал Шуману этот глупый вопрос, был голландский король. Это было во время визита Роберта и Клары в Амстердам в феврале 1854 года. Но удивительнее всего то, что на многих своих тогдашних гастролях Клара играла Фортепианный концерт ля минор самого Роберта Шумана, ей подаренный и посвященный. Последним из подарков Роберта Шумана Кларе — это его Концертное allegro опус 134 для фортепиано с оркестром. Шуман, по обыкновению, написал его очень быстро, буквально за пару дней. 12 сентября был день их свадьбы, а 13-го — день рождения Клары.

Получать такие бесценные подарки конечно же приятно, и это является уникальным свидетельством того, как вообще могут складываться чисто человеческие, личные отношения между двумя музыкантами такого уровня. Однако, сравнивая свою собственную музыку (Трио соль минор), написанную одновременно, например, с шумановским Фортепианным трио, Клара записывает в дневник: «Наверное, все-таки женщина не должна сочинять музыку. Но если это правило так жестко соблюдалось столетиями, почему я должна быть из него исключением?» К сожалению, никакой независимой экспертной оценки музыкального дара Клары Шуман не существует. Существует только ее собственная, субъективная оценка, и с этим приходится примириться. После смерти мужа Клара практически бросает сочинять музыку.

Но прежде она успевает написать для знаменитого, хотя тогда еще очень молодого скрипача Йозефа Иоахима Три романса опус 23. Музыка очень простая, очень домашняя, но в ней есть скрытая энергия и скрытый смысл, который не сразу прослушивается, не сразу открывается. В жизни автора это довольно спокойный период. Летом и осенью 1853 года они с Шуманом занимают большой дом на Билькерштрассе, 11 в городе Дюссельдорфе. Дети и муж, слава Богу, здоровы, тревожных ноток в дневниках Клары в это время очень мало.

В том же самом 1853 году, когда написаны эти Три романса, в дюссельдорфском доме Шуманов происходит еще одно событие. Хозяева его жили, как известно, очень уединенно, поскольку Роберт Шуман всего боялся, и круг знакомых, круг близких друзей был очень узок. Но в этот круг попадает еще один человек: трогательный, наивный юноша, который к Шуману пришел из Гамбурга. Его имя Иоганнес Брамс. Это стало началом самой спорной истории в жизни нашей героини, а кроме того, началом длинной серии ее новых отражений в музыкальных зеркалах XIX столетия. Брамс сразу пишет Вариации на тему Роберта Шумана и посвящает их Кларе Шуман, но это только эпизод. Между ними пробегает какая-то электрическая искра, но это очень не похоже на любовь, по крайней мере в том смысле, в каком о ней слагают песни, пишут книги, снимают фильмы. Никаких перспектив, никаких надежд ни с той, ни с другой стороны не видно. В самом деле, взрослая женщина с восемью детьми, без пяти минут вдова, сидящая постоянно на чемоданах с ворохом европейских ангажементов, и двадцатилетний хрупкий юноша с почти девичьим лицом и подростковыми петухами в голосе. Но между ними с этого момента и до конца жизни на самом деле существует некое подобие телепатической связи. Клара начинает управлять всеми важными событиями в жизни Брамса, причем совершенно независимо от того, на каком расстоянии они друг от друга находятся. Клара всю жизнь винила себя за то, что Брамс так и остался холостяком. А его собственные чувства, которые не проходили десятилетиями, совершенно недвусмысленно им же самим описаны. Это состояние юноши в синем фраке и желтом жилете, который застрелился, — гётевского Вертера.

Тень Клары Шуман мелькает еще в очень многих партитурах Брамса, но ее точные очертания, обстоятельства, ракурсы уже, к сожалению, восстановить невозможно. В 1887 году Брамс утопил в Рейне всю их переписку. Что осталось? Только музыка. Когда Брамс ехал на похороны Клары во Франкфурт-на-Майне, он то ли задумался слишком глубоко, то ли поезда перепутал, в общем, он пропустил пересадку и проститься с ней на кладбище не успел. Он пришел, когда гроб уже опускали в могилу. Но Брамс простился с Кларой иначе. Она умерла 20 мая 1896 года. Примерно за две недели до этого, 7 мая (кстати, в свой последний день рождения), Брамс заканчивает Четыре строгих напева на тексты Священного Писания. И из его письма дочери Клары, Евгении, известно, что это не только последнее законченное сочинение Брамса, но и последнее из отражений Клары в зеркалах брамсовской музыки. Там есть такие слова: «О смерть! Как горька, как горька ты для человека, который хочет жить, у которого много дел, устремлений. Но для того, кто устал и хочет покоя, какое ты облегчение».

По Кларе Шуман многие тоскуют и сегодня. С января 2002 года в Германии вышла из обращения синяя банкнота достоинством сто марок, на которой была изображена вечно юная и прекрасная Клара. Новый век, новые цены, новые ценности. Композиторское искусство или ремесло — дело довольно жесткое и даже злое. Здесь каждый за себя, здесь нет галантных кавалеров и прекрасных дам, и ценность написанного измеряется не личным обаянием сочинителя или сочинительницы, а только по гамбургскому счету смыслом самой музыки — сколько в ней информации и чувства, опыта и живого человеческого переживания.

Может быть, партитуры Клары Шуман не горят, потому что они написаны женской рукой? Или потому все-таки, что их автору было что сказать? Будущее даст ответ и на этот вопрос, и на многие другие вопросы, но одно совершенно очевидно: не будь Клары, европейская музыка была бы неизмеримо беднее и скучнее, как дневник, из которого выдрали несколько страниц на самом интересном месте.

Роберт Шуман

«Не дай мне Бог сойти с ума…»

Летом 1856 года герой нашей истории был занят тем, что работал с географическим атласом: он пытался расположить в алфавитном порядке названия стран и городов из этого атласа. Посетителей, которые приходили навестить его в психиатрической лечебнице в Энденихе на Рейне, он не узнавал. Потом он объявил голодовку, а затем так сладко заснул, что даже никто и не заметил, как он отдал Богу душу. Звали его Роберт Шуман. Подобная судьба не единственная в романтической музыке XIX века. Известно, что романтики вообще играют с огнем чувств и эмоций, они ходят по лезвию, по краю пропасти. Иногда останавливаются в шаге, даже в полушаге от безумия. И совсем по-другому начинает звучать интересующая нас партитура, если мы точно знаем, что этот последний шаг был реально сделан.

27 февраля 1854 года. С утра Роберт Шуман сидел дома в своем кабинете и сочинял маленькие фортепианные вариации, с ним была его двенадцатилетняя дочь Мария. В соседней комнате в это время совещался консилиум лучших докторов Дюссельдорфа. Что делать? Пациент очень плох, он неадекватен, но при этом выражает желание добровольно подвергнуться психиатрическому лечению. Что произошло дальше — этого никто так и не понял. Как Шуману удалось выскользнуть из дома незамеченным — непонятно. В домашних тапочках и в халате, под проливным дождем, он буквально пустился бежать (от Билькерштрассе, где он жил, до берега Рейна путь неблизкий), добежал до середины моста и оттуда прыгнул в реку. Его довольно быстро выловили рыбаки, собралась большая толпа, еще бы — такое зрелище. Из рыбацкой лодки он еще раз прыгнул в реку. Потом его, конечно, доставили домой. Позже дома на его столе нашли записку: «Клара, я бросил в Рейн свое обручальное кольцо. Сделай и ты то же самое. Они соединятся там». Еще за день-два до этого он шутил, смеялся, подражал голосам общих знакомых.

В статьях, стихах, эссе Роберта Шумана (которых он писал очень много и писал спорадически, на него это находило как бы приступами) еще заметнее такой странный факт, который трудно назвать иначе, чем раздвоение личности автора. Шуман — это два человека, причем он сам дал им имена и очертил их характеры. В виде музыкальных картинок и миниатюрных портретиков они появляются в его Карнавале. Их зовут Флорестан и Эвзебий. Флорестан — это энергия, раздражение, борьба, лихорадочное напряжение, с которым Шуман работает, дикая скорость (он мог за пару дней накатать огромную партитуру). Эвзебий — это рефлексия, усталость, апатия, может быть, мысли о смерти, может быть, приглушенные страхи. Хорошо еще, когда они просто ведут между собой нескончаемый диалог в его голове. Очень часто эта милая парочка просто напоминает двух клоунов: дерзкий, задорный клоун Арлекин и грустный клоун Пьеро. Но ближе к 27 февраля 1854 года в сознании Шумана Флорестан и Эвзебий начинают вести себя совсем по-другому. Они борются, они дерутся не на жизнь, а на смерть, кажется иногда, что они, сцепившись, висят над бездной и неизвестно, кто из них первый сорвется.