Аквитанская львица - Дмитрий Агалаков

— Я представлял твоего мужа мальчишкой, — негромко сказал Раймунд, когда они на лошадях следовали рядом друг с другом.

— Он и был мальчишкой, но теперь в нем все чаше просыпается дикий зверь, — она лукаво усмехнулась. — Все говорят, в этом моя заслуга.

Раймунд улыбнулся:

— А вот в это я верю.

— Ты опять жалеешь, что я — твоя племянница? — неожиданно спросила Алиенора.

— С чего ты взяла? — голос князя дрогнул.

— По взгляду вижу, — она посмотрела в его глаза. — По одному твоему взгляду, Раймунд. Скажи, что это не так, и я замолчу.

Процессию возглавлял отряд рыцарей. За ними ехала повозка с королем Франции и княжной Антиохийской в окружении здешних вельмож. Им было приказано не отставать от Людовика ни на шаг. Далее, на почтительном расстоянии, следовала пышная свита и вновь рыцари, оруженосцы, пажи. Меньше всего Раймунду нужно было вызывать в короле Франции недовольство чересчур теплой привязанностью дядюшки и племянницы друг к другу. У князя были слишком большие планы на Людовика Седьмого и его армию. Но совладать он с собой не мог — один из его очередных взглядов и перехватила Алиенора.

— Скажи мне, что это не так, — почти потребовала она. — Или скажи другое.

— Что же мне сказать? Подскажи, ради бога…

— То, что у тебя на сердце, Раймунд.

Каким взрослым стал ее голос! С каким величием и нежностью она говорила одновременно. Воистину — королева. И все было в ней королевское — осанка, лицо, плечи, руки. То, как вела она коня и сидела бочком в седле. Красивая, дерзкая, опасная.

— Зачем ты меня мучаешь? — спросил он. — Зачем эти игры?

Со стороны могло показаться, что дядюшка и племянница, время от времени умолкая, предаются воспоминаниям о родной стороне, о детстве, проведенном вместе, о том, чего уже никогда не вернешь. Слишком серьезными они были.

— Я жду, Раймунд, — потребовала она. — Говори же…

Но разве на вселенских весах могли тягаться все эти планы с простым человеческим сердцем? И Раймунд Антиохийский, для которого мир тоже перевернулся в одночасье, сдался.

— Я хочу прикоснуться к тебе, — едва слышно признался он. — Так хочу, что готов за это прикосновение отдать жизнь, милая моя Алиенора. Повторяю: я все помню. Помню ту ночь в Бордо. Сегодня, сейчас, хватило одного твоего взгляда, чтобы все вернулось. Только одного взгляда. И если я не прикоснусь к тебе, то погибну.

И вновь она заглянула в его глаза — они были точно такими же, как и тогда, на родине, перед самой зарей, когда они оторвались от охраны и мчались, укрытые тенями деревьев, вперед по дороге, к лунному свету. Который вскоре разъял их, разбросал в разные стороны, разлучил на целых одиннадцать лет!

— Чтобы услышать это, я прошла полмира, Раймунд. — Теперь она смотрела вперед. — Чтобы я могла это услышать, погибли десятки тысяч людей — нечестивых сарацин и самых благородных рыцарей Европы. И несчастных паломников, имен которых я не знаю и знать не хочу. Все ради этого, милый мой Раймунд.

Вечером в соборе Святого Петра шла служба в честь приезда короля и королевы Франции. Воистину этот собор был судьбоносным для Антиохии. Именно тут хранились мощи того самого епископа Адемара, которому полвека назад явился святой Андрей и указал на священное место, которое надобно было защищать до последней капли крови. И павшие духом крестоносцы первого похода вышли и дали сарацинам бой — сто тысяч нехристей полегло в том сражении! Здесь же тайно венчался Раймунд Пуатьерский на княжне Констанции. И теперь под сводами этого собора шла литургия, предвещавшая великое отвоевание Святой земли у магометан.

Служба не касалась сердца Алиеноры — оно было занято иными страстями. Стоя рядом с мужем, она то и дело смотрела в сторону Раймунда — на его чеканный профиль и густые, коротко стриженные волосы, сейчас, в полумраке собора, при свете сотен свечей, охристо-золотые. «Как он красив», — думала она. Теперь она понимала, что так притягивало ее в Мануиле Комнине. У этих двух мужчин был один образ — героя из древних эллинских легенд. Мануил напоминал ей Раймунда. Только образ дяди был бесконечно родным и теплым, сердечным. Родная кровь, близкая душа. И необыкновенная мужская сила, которая притягивала ее — всю, от макушки головы до пяток, притягивала до мурашек по телу…

Во время этой литургии и поселилось в сердце Алиеноры великое смятение. И дыхание ее то и дело прерывалось, губы дрожали.

— Вы так переживаете очищение вашей души? — с чувством спросил ее король, у которого в глазах блестели слезы.

— Да, Людовик, — тихо ответила она.

— Я счастлив за вас, королева.

Она едва скрыла улыбку, но горечь была в ней. Как ей хотелось сказать: «И я рада за себя, ваше величество», — но промолчала. Она не радовалась — ее чувства грозили бедой всем. Людовику, Раймунду, крестоносцам, Земле обетованной, всем паломникам Запада и Востока. Но в первую очередь ей самой — Алиеноре Аквитанской.

По окончании службы Людовик, Алиенора и первые бароны Франции со своими женами получили благословение от патриарха Антиохии на освобождение Святой земли от неверных. Простых рыцарей благословляли рядовые священники.

Ночью, после пира, устроенного в честь королевской четы, Алиенора сама пришла к мужу. Она видела, как Людовик трепетал, когда дотронулся до нее. Как его стремительно охватило желание. Он долго не касался жены, это сказывалось, но не только в этом было дело. Она все еще была желанна для него — и, возможно, желанна во много раз больше, чем прежде. Алиенора понимала, что с ней он испытывает то наслаждение, которое вряд ли мог испытать с другой женщиной.

Она сняла шелковую рубашку и осталась нагишом. Жар камина подступал к ее телу, вино горячило кровь. Отсветы огня ползали по ее груди и бедрам. Людовик, в белой рубахе и полотняных нижних штанах, босиком стоял на львиных шкурах. Он долго смотрел на нее, не в силах оторваться. Алиенора легла на огромную кровать под балдахином и сказала:

— Идем же ко мне…

И когда он, сбросив одежду, сжимал ее в объятиях, она увидела его глаза — не было еще более счастливых и несчастных глаз у мужчины. Счастливых, потому что она принадлежала ему, несчастных — оттого что в мире этом ничто не вечно. И однажды объятия разомкнутся, чтобы никогда больше не подарить тепло одного человека другому.

Даже если он тебя любит больше жизни…

Два всадника неслись по предместьям Антиохии, под весенним небом Святой земли — мимо оливковых рощ и лимонных садов, через виноградники и яркие поля, уже зеленевшие всходами пшеницы.

Всадник и всадница…

Никого не было вокруг на несколько лье — они отпустили охрану. На этот раз они не захотели повторять прежней ошибки — и Раймунд приказал не показываться своим оруженосцам даже на горизонте. Друзья Раймунда Антиохийского, первые рыцари его окружения — Карл де Мозе и Пайян де Фе, служившие еще Гильому Десятому, взяли на себя обязанность близко не подпускать никого к дядюшке и племяннице, решившим вдоволь насладиться верховой ездой.

Как и все герцоги Аквитанские, Раймунд и Алиенора оба были заядлыми наездниками. Подавай им бешеную скачку, и все тут. Они нарядились по-охотничьи, взяли с собой луки.

— Будь осторожна, — когда Алиеноре готовили коня, сказал ей утром Людовик. — Я волнуюсь за тебя.

— Спасибо, — ответила она мужу. — Но ты же знаешь — я справлюсь с любым жеребцом.

— Знаю, — кивнул он. — Надеюсь, вам есть о чем поговорить с князем, твоим дядюшкой, наедине. Во время пира ты держалась скованно. И потому не стану вам мешать…

— Да, у нас много общих воспоминаний! — когда служанки надевали на нее короткий охотничий кафтан, сказала она. Алиенора оделась по-мужски — крепко сидя в седле, обхватив скакуна ногами и заправив сапожки со шпорами в стремена, можно с большим пылом отдаться скачке. На ее плечи уже набрасывали легкий изумрудный плащ, застегивали его через массивную золотую пряжку у ключицы. — Когда я приеду, мы выпьем с тобой вина, и ты мне расскажешь, какой план вы придумали с баронами, чтобы отбить у сарацин охоту воевать с христианами. — Она поцеловала его в губы. — Так, милый?

Алиенора была взволнованна — и он это почувствовал.

— Вижу, эта езда будоражит тебя, — привлекая ее к себе и целуя еще и еще, — сказал он. — Подите вон! — бросил Людовик служанкам. За эту ночь король простил ей все выходки — и переправу через Кадмские горы в том числе. — И все же будь осторожнее, милая.

— Буду, — ответив на его последний поцелуй, уже выпархивая из его рук, улыбнулась она.

Людовик проводил ее взглядом. Он подошел к окну, проследил, как она легко запрыгнула на скакуна, натянула уздечку, и тот послушно встал на дыбы. Что и говорить — наездница!

Глядя на жену, выезжавшую за ворота небольшого дворца, предоставленного венценосцам князем Антиохии, король вспомнил вчерашний пир. От песен менестрелей и бесконечных танцев жонглеров и акробатов у него сразу же загудела голова. Да еще вино лилось рекой! Он быстро захмелел, оглох еще быстрее. Странные люди, эти аквитанцы. Там, где они появляются, сразу тянется за ними шлейф всякого сброда с виолами и тамбуринами. Всюду чувственная музыка и слова — эти неизменные спутники трубадуров. Лукавые персонажи: донны, рыцари, пастушки. Куртуазные речи. Миражи сладострастия. Тени порока. Людовик недоумевал, как можно одновременно думать об освобождении Святой земли от сарацин и слушать весь этот вздор, несомненно, богопротивный. А если задуматься о том, что он оставил в Анталии больше половины своих людей, выживших после бойни в Кадмских горах, так и совсем хотелось порвать все струны на сладкозвучных инструментах, что однажды он уже сделал в далеком от Востока Париже, в своем дворце Сите.