Аквитанская львица - Дмитрий Агалаков

Раймунд и сам оказался неплохим музыкантом и певцом — он то и дело услаждал слух королевы Франции песенками из репертуара своего отца и ее деда, Гильома Трубадура, которые, к восторгу Алиеноры, знал все наизусть. Как и песенки других трубадуров, с которыми Людовику, к его великому неудовольствию, выпадала возможность познакомиться лично.

Людовик готов был заткнуть уши и убежать прочь от этого балагана. Что, впрочем, он неоднократно и проделывал.

— Милый, куда же ты? — взволнованно спрашивала его жена. — Раймунд обещал нам спеть одну из песенок Серкамона. Она так хороша!

Алиенора даже обижалась, когда он под разными предлогами исчезал с их представления, которому не было ни конца ни края. Но, что хуже того, они и на охоту брали с собой виолу и тамбурин. Чтобы где-нибудь на опушке, рядом с подбитым оленем, под сенью молодой оливы и чистыми небесами Антиохии, наполнить кубки аквитанским вином и лишний раз побренчать по струнам.

«Южане! — с гневом думал про себя Людовик. — Неугомонное племя!»

Они и его то и дело зазывали принять участие в охоте-балагане, но, один раз прогулявшись с ними, Людовик более не желал подобных развлечений. Будет с него! Тем более что недобрые вести приходили с греческого берега. Из Анталии прибыл корабль, и королю сообщили, что оставшиеся крестоносцы обеспокоены своим будущим, их почти не кормят, а когда пришлют за ними суда, никто не знает. Но и эта новость никак не повлияла на настроения «переводящих дух» баронов, на королеву Франции, внимавшую песням трубадуров, и на князя Антиохийского, просто растворившегося в своей племяннице, нежданно-негаданно нагрянувшей в Святую землю.

Прошла неделя, как крестоносцы прибыли в Антиохию. Близился день военного совета, на котором должна была решиться судьба христианского и мусульманского Востока…

Накануне совета, вечером, к Людовику подошла княжна Констанция Антиохийская. Ее синее платье, расшитое золотом, было цвета ночи и далеких звезд.

— Вы чем-то озабочены, государь? — спросила она у короля.

Людовик, застигнутый врасплох, резко обернулся.

— Простите, княжна, я задумался. Озабочен — чем?

Их разговор происходил в одном из садиков антиохийского дворца, где не было никого, даже прислуги, которую король отослал от себя. Тут, среди апельсинов и акации, горели несколько факелов и негромко журчал фонтан. Именно в этом садике и сговорились одиннадцать лет назад Раймунд и Констанция — провести ее мать и устроить свою судьбу. Именно в этом садике Констанция часто размышляла о прожитых годах с красавцем-мужем.

— Вы правы, озабочен, — честно признался он. — Треть людей я потерял в горах Анатолии. Еще треть оставил на милость Божью в порту Анталии. Мы не выполнили еще ни один из обетов — не преклонили колен у Гроба Господня, не отвоевали Эдессу, а все ведут себя так, точно мусульманская угроза отступила навеки. Моя жена веселится без устали, да и ваш муж тоже хорош — потакает ей во всем. Мои бароны точно забыли о цели похода и беспечно наслаждаются жизнью, — Людовик кивнул. — Да, я озабочен, княжна. Охоты, пиры, танцы — голова от них идет кругом.

— А вы не задумывались о том, государь, почему Раймунд не берет меня на охоту? — неожиданно спросила она.

Людовик нахмурился. Тень едва различимой горечи лежала на красивом по-восточному лице его собеседницы. Кажется, княжна ждала ответа на свой вопрос.

— И почему вас не берут на охоту? — в свою очередь, спросил он.

Констанция улыбнулась:

— Потому что я там не нужна.

— Не нужны — кому?

— Догадайтесь, ваше величество, — но Людовик только хмурился, и она не выдержала. — Моему мужу Раймунду и вашей супруге — королеве Алиеноре.

— Что вы хотите этим сказать, княжна?

— Только то, что уже сказала.

— Но… я не понимаю вас, — он и впрямь недоумевал. — Не понимаю…

— А вы поймите, — тон молодой женщины изменился, стал жестче. — А еще лучше, сядьте завтра утром на коня и поезжайте на северо-восток. В десяти лье от города, за лимонными и кипарисовыми рощами, вы найдете небольшой дворец с колоннами. Он зовется Розовым дворцом, потому что сложен из розового мрамора. Походите вокруг, зайдите внутрь, оглядитесь… Я, пожалуй, пойду. Оставлю вас наедине с вашими заботами — и хотела бы помочь вам, да не могу.

Она собралась уходить, но Людовик остановил ее, придержав за руку.

— Прошу вас, княжна, договорите, — чувствуя, как недобро прыгает сердце в его груди, почти потребовал он. — Прошу вас…

— Возьмите самых верных людей, покиньте город на заре, пока все спят, и съездите туда, куда я вас направила. Мой муж возит туда самых дорогих его сердцу женщин. Не сомневаюсь, его племянница, ваша жена, из их числа. Но не вздумайте сказать, что это я надоумила вас, если не хотите мне беды.

Так и оставила она Людовика у фонтана — слушать тихое журчание родниковой воды. Спустя минут пять король поднялся и пошел на музыку, которая сейчас волнами шла с террасы, этакой пиршественной залы на свежем воздухе, под высокой крышей; там, за вечерней трапезой, гулял княжеский двор и сеньоры-крестоносцы.

Он остановился в тени акации и тупо уставился на лица двух людей — Алиеноры и ее дядюшки князя Раймунда. Играли на виолах менестрели, пели песни о странствиях и любви. А он смотрел, как улыбается Алиенора, возлежавшая на подушках, сколько истомы в ее взгляде, сколько чувства под бархатными ресницами…

И взгляд этот был устремлен на одного человека — на властелина здешних мест, красавца Раймунда Антиохийского, полулежавшего на греческий манер и то и дело подносящего кубок с вином к губам…

Он дождался ночи, когда Алиенора, вдоволь наслушавшись музыки и песен, раздетая служанками, легла в свою постель. Он вошел и долго смотрел на нее, держась за косяки двери.

— Что же ты, милый? — спросила она. — Идем же ко мне…

Теперь он вспоминал, что все эти дни только и слышал, как его бароны говорили: «Поглядите на нашу королеву и князя Раймунда — что за нежные чувства питают друг к другу дядюшка и племянница!» Но иногда в тоне, которым произносили подобные речи, читалась легкая, но явная насмешка. Что-то недоброе звучало в этом. И он всякий раз пропускал это недоброе мимо ушей — отгонял прочь.

Он подошел к постели, разделся и под взглядом королевы стянул с нее шелковые покрывала. Алиенора лежала обнаженная и открытая, бесстыдная в своей вызывающей красоте, чувственности…

— Что с тобой? — спросила она.

— А что со мной? — ответил он вопросом на вопрос.

— Ты — другой, не такой, как всегда.

— А каким я был всегда?

— Послушай, — ее насторожило поведение мужа, — может быть, хватит?

— Куда вы ездите каждый день с дядюшкой Раймундом? — спросил он. Слово «дядюшка» в его устах прозвучало чересчур язвительно. — Скажи…

— Княжество Антиохийское — большое, — внутренне собираясь, ответила Алиенора.

Что за вопросы задает он? Она подтянула одну ногу, прикрылась ею. Но он отвел ее колено.

— Я хочу знать, — улыбнулся Людовик. — Знать все… о том, как и где, проводит время моя жена.

Она осторожно села, поджав ноги.

— Господи, да мы просто путешествуем, ты же был с нами. Путешествуем, как путешествовали раньше, когда были совсем юными, по родной Аквитании. Где угодно можно совершить привал, выпить вина и отдохнуть… Да что с тобой, Людовик? Ты измучен, я вижу, ты устал, — она прикоснулась щекой к его бедру. Мы все устали — этот поход отнял у нас много сил, и душевных, и физических. Но я помогу тебе…

Он все еще стоял над ней — смотрел сверху вниз. Следил за выражением ее лица, за глазами. Лукавыми глазами…

— Это верно, я устал, — сказал он. — Но ты непохожа на уставшего человека, лишенного сил. Ты расцвела за последние дни. Ты похожа на цветок, что раскрылся в первых лучах солнца и радуется жизни.

— У меня просто много сил, — все еще обнимая его ногу, проговорила она. — Очень много. — Она закрыла глаза. Где-то они с Раймундом хватили лишка. Переусердствовали в изъявлении симпатий дяди к племяннице, и наоборот. Или злые языки помогли? Алиенора крепче и нежнее обняла его. — Скажи, что ты хочешь? — Она уже целовала его. — Я исполню любую твою прихоть, Людовик, только скажи…

Он оторвался от нее, спрыгнул с кровати.

— Я ничего не хочу. Только спать…

Все еще сидя в постели, она слабо улыбнулась:

— Хорошо. И ты… хочешь спать один?

— Да, — кивнул он.

Набросив халат, завернувшись в него, король быстро ушел к себе. Шли часы, но он не спал. Ни на минуту Людовик не сомкнул глаз. Бури и шторма проходили в эти часы через его сердце. Потом наступил рассвет — время сна для всех, кто беспечно пирует ночью. Шикнув на слуг, прогнав их, он залез в штаны, одел на голое тело кафтан. И только потом прошел в покои жены. Отворил дверь. Алиенора спала, разметавшись на постели. Она сбросила покрывала. Людовик бесшумно обошел кровать. Линии ее тела приковывали, ослепляли…