Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Евгения Марлитт

Советница, всем известно, была в высшей степени чувствительной, благовоспитанной дамой, и кто решился бы утверждать, что ее маленькое ушко иногда приходит в соприкосновение с дверью сына, мог быть со всей уверенностью назван злым клеветником. Однако теперь она действительно стояла, вся вытянувшись, на цыпочках около двери и слушала, пока вдруг не подскочила как подстреленная, страшно побледнев. Но через минуту она распахнула дверь и очутилась в комнате сына.

– Не будете ли вы так добры, Ленц, повторить мне в лицо то, что вы только что рассказывали? – сказала она старику повелительным, резким голосом, из которого исчезли все мягкие нотки.

– Конечно, госпожа советница, – отвечал Ленц скромно, но твердо, кланяясь ей. – От слова до слова повторю я вам мое объяснение. Покойный коммерции советник Лампрехт был моим зятем: моя дочь Бланка была его законной женой.

Советница разразилась истерическим смехом.

– До Масленицы еще далеко, мой милый, приберегите до того времени ваши плоские шутки! – воскликнула она с уничтожающей иронией, презрительно поворачиваясь к старику спиной.

– Мама, я попрошу тебя вернуться в свою комнату, – сказал ландрат, подавая ей руку, чтобы вывести. Он тоже был бледен как мел, и лицо его выражало глубокое волнение.

Она с негодованием отстранила его руку.

– Будь это служебное дело, ты имел бы право удалить меня из своего кабинета, здесь же ловко придуманное мошенничество, имеющее целью опозорить наше семейство.

– Опозорить? – повторил дрожащим от негодования голосом старый художник. – Если бы моя Бланка была дочерью мошенника или вора, я должен был бы молча снести такое оскорбление, но теперь не могу позволить подобных выражений. Я сам сын значительного государственного чиновника, имя которого было всеми уважаемо, моя жена происходит из знатной, хотя и обедневшей семьи, и мы оба совершенно беспорочно прожили жизнь, на нашем имени нет ни малейшего пятна. Правда, меня преследовали неудачи и мне, окончившему курс в академии, пришлось, по недостатку средств, поступить на старости лет на фабрику. Но у разбогатевшей буржуазии вошло в моду считать брак с бедной девушкой мезальянсом и унижением. Это подражание дворянству, которое только и говорит о вторжении в их сословие буржуазного элемента. Перед этим ни на чем не основанном предрассудком преклонялся покойник и взял на себя тяжелую вину по отношению к любимому сыну.

– Я и не знала, что коммерции советник Лампрехт был в чем-то виноват перед своим единственным сыном, моим внуком Рейнгольдом! – перебила его насмешливо советница, презрительно пожимая плечами.

– Я говорю о Максе Лампрехте, моем внуке.

– Какая наглость! – вскипела старуха.

Ландрат подошел к ней и решительно попросил ее прекратить оскорбительные выражения, говоря, что надо дать высказаться Ленцу, чтобы судить, насколько обоснованы его притязания.

Она отошла к ближайшему окну и повернулась к ним обоим спиной.

Тогда старый живописец вынул из кармана большой конверт.

– Здесь у вас, конечно, свидетельство о браке? – быстро спросил ландрат.

– Нет, – отвечал Ленц, – это письмо моей дочери из Лондона, где она сообщает мне о своем бракосочетании с коммерции советником Лампрехтом.

– И, кроме этого, у вас нет других бумаг?

– К сожалению, нет. Покойный взял после смерти моей дочери все документы себе.

Советница громко рассмеялась и быстро обернулась к ним.

– Ты слышишь, сын мой? – воскликнула она, торжествуя. – Да, разумеется, доказательств нет! Это отвратительное обвинение Болдуина не что иное, как шантаж по всей форме. – Она пожала плечами. – Возможно, что соблазнительное кокетство этой девушки, в котором она упражнялась на наших глазах на террасе пакгауза, подействовало на него; возможно, что впоследствии за границей между ними завязались более интимные отношения – все это не редкость в наше время, хотя я и не считаю Болдуина способным на подобные любовные похождения. Все может быть, только не женитьба. Я скорее позволю изрубить себя на куски, чем поверю в такое безумие.

Старый живописец подал Герберту письмо.

– Прочтите это, прошу вас, – сказал он упавшим голосом. – И будьте добры назначить мне час, чтобы досказать вам остальное. Я не могу больше слушать, как порочат мою покойную дочь. Мне очень тяжело отдавать в чужие руки ее письмо.

Скорбный взгляд старика с тоской устремился к листку, который держал в руках ландрат.

– Это точно измена моему ребенку: в этих строках она признается родителям в своей вине. Мы и не подозревали, что глава торгового дома, наш хозяин, соблазнял у нас за спиной наше дитя – по его настоятельному желанию и строгому запрету она скрыла от нас все. Умри она бездетной, я не стал бы поднимать историю. Она уехала за границу, никто в этом городе ничего не знал о сложившихся обстоятельствах, и не было бы повода вступаться за честь дочери. Но теперь я должен возвратить ее сыну его законные права, и для этого я сделаю все, от меня зависящее.

– Вы должны были сделать это еще при жизни моего зятя! – почти гневно прервал его ландрат, в сильном волнении пройдясь по комнате.

– Герберт! – воскликнула старуха. – Неужели ты придаешь значение его словам?

– Вы правы, я проявил, конечно, слабость по отношению к этому властолюбивому человеку, – ответил Ленц, не обращая внимания на советницу. – Я не должен был позволять себя обманывать обещаниями время от времени. Когда год назад нам разрешили увидеться с нашим внуком и позволили взять его к себе, то господином Лампрехтом было сказано, что в данное время обстоятельства еще не позволяют ему открыто признать своего сына от второго брака, но он поспешит сделать завещание, чтобы закрепить за Максом права законного наследника на случай своей смерти. Но он не сдержал обещания: мысль о внезапной смерти казалась ему совершенно невозможной – таким сильным он себя чувствовал. Однако я не унываю: свидетельства о браке и крещении моего внука должны найтись в оставленных его отцом бумагах. Мне не хотелось бы обращаться к адвокату, поэтому я пришел к вам, господин ландрат, и передаю дело в ваши руки.

– Я его принимаю, – сказал Герберт. – На днях будут сняты печати, и я даю вам слово сделать все, чтобы пролить свет на эти обстоятельства.

– От души благодарю вас, – проговорил старик, протянул ему руку и, поклонившись в сторону советницы, вышел из комнаты.

На некоторое время в комнате воцарилась та удручающая тишина, которая бывает перед грозой после первого порыва ветра: слышно было только шуршание бумаги, которую Герберт разворачивал, вынув из конверта. Советница же не могла отвести глаз от двери, за которой скрылся «вестник несчастья». Наконец она опомнилась.