Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Евгения Марлитт

– Нечего сказать, хорош! – проговорила сдавленным, сердитым голосом советница. – Сам жалуется на ревматизм и подходит к открытому окну при таком ужасном холоде.

– Да, у него такие богатырские привычки, которых нам не изменить, мама, – засмеялся ландрат, ведя ее к двери павильона.

– О, какие редкие гости! – воскликнул старик, отходя от открытого окна навстречу появившейся в дверях жене. – Неужели, черт возьми, это в самом деле ты, Франциска?! Ночью, в снег и холод! Тут что-то кроется. – Он поспешно закрыл окно, в которое действительно дул ледяной ветер. – Не велеть ли сварить кофе?

Маленькая старушка просто затряслась от ужаса.

– Кофе? В такое время? Извини меня, Генрих, но ты стал совершенно каким-то мужиком в своем Дамбахе. Теперь уже надо пить чай. Мы заехали сюда из Принценгофа.

– А, так вот в чем дело!

– Я не хотела возвращаться в город, не узнав о твоем здоровье.

– Благодарю за внимание. У меня в самом деле так ломит левое плечо, что иногда становится невмоготу. Я уж сегодня принимался раза два свистеть, чтобы немножко отвлечься.

– Прислать тебе доктора, отец? – спросил с беспокойством Герберт.

– Не надо, сынок. В эту старую машину за всю жизнь не попало ни капли шарлатанского зелья, – сказал советник, показывая на свою широкую грудь. – И на старости лет я не желаю портить себе кровь. Факторша настояла, чтобы я растерся горчичным спиртом, и обвязала мне плечо паклей – она уверяет, что это помогает.

– Да, особенно если ты будешь стоять у открытого окна в такой холод! – язвительно заметила советница, разгоняя муфтой табачный дым, который поплыл по комнате, как только окно закрыли. – Я уже поняла, что о докторе нечего и говорить, но, по крайней мере, полечись домашними средствами.

– Не выпить ли мне чашечку ромашки, Франциска?

– Липовый цвет с лимонным соком будет полезнее, мне это всегда помогает. Тебе надо хорошенько пропотеть, Генрих.

– Бр-р! – затряс он головой. – Лучше уж умереть и попасть прямо в ад! Видишь, майский жучок, что хотят сделать с твоим дедушкой! – Он обнял стоявшую около него Маргариту, которая давно сбросила с себя шляпу и тальму. – Нужно отдать его в больницу и пусть пьет там липовый цвет, не правда ли?

Она улыбнулась и прижалась к деду.

– В этих вещах я неопытна, как ребенок, и ничего не могу посоветовать. Но позволь мне у тебя остаться. Нельзя быть одному ночью с такими болями. Я буду набивать тебе трубку, читать и рассказывать что-нибудь, пока ты не заснешь.

– Ты хочешь остаться, мышонок? – воскликнул он обрадованно. – Я был бы очень рад! Но завтра вскроют завещание, и ты должна присутствовать.

– Я попрошу дядю прислать за мной лошадь.

– И заботливый дядя исполнит твою просьбу, – сказал Герберт с ироническим глубоким поклоном.

– Так решено! – воскликнул советник. – Но, Франциска, ты уже убегаешь? Ну да, ты надела для тех, в Принценгофе, свои лучшие наряды и боишься, что они здесь закоптятся. Я действительно немножко надымил.

– И каким табаком! – злобно заметила советница, сморщив нос и встряхивая подол своего шелкового платья.

– Ну уж это извини, пожалуйста! Это хороший крепкий табак. Ты в нем так же мало понимаешь, как я в твоем липовом чае, Францхен. Но, пожалуйста, не стесняйся! Твоим маленьким ножкам давно хочется выскочить на свежий воздух. Ты с избытком выполнила свой долг, решившись войти в мое прокопченное жилище. Я бы не поверил, если бы кто сказал мне это полчаса назад! Герберт, предложи своей маленькой маме руку и осторожно посади ее в сани.

Он отворил дверь, как галантный кавалер, а она проскользнула мимо него, засунув обе руки в муфту, и исчезла в темноте по ту сторону двери.

Маргарита наклонилась и подняла с пола камелию, которую неосторожно выронил Герберт, распахивая шубу. Молча подала она ему цветок.

– Ее чуть не раздавили, – сказал он с сожалением, поднося цветок к лампе и рассматривая его. – Мне было бы очень жаль. Эта камелия так же прекрасна, свежа и блестяща, как та, которая ее мне дала. Не правда ли, Маргарита?

Она молча отвернулась к окну, в которое уже нетерпеливо стучала снаружи бабушка, а он сунул красный цветок в карман на груди, как когда-то белую розу, и, пожав на прощание руку отцу, тоже вышел из комнаты.

Глава 21

Когда завещание было вскрыто, многие фабричные, которым было отказано от места, испытали горькое разочарование. Бумага эта была написана очень давно. Через несколько лет после своей женитьбы Лампрехт упал вместе с лошадью, врачи не могли скрыть от него и от домашних, что жизнь его находится в опасности, и он пожелал сделать последние распоряжения.

Оказалось, что документ был составлен необычайно коротко. Единственной наследницей всего назначалась ныне покойная госпожа Фанни, причем торговое дело должно было быть продано, так как тогда еще не было наследника мужского пола – Рейнгольд родился только год спустя. Этот пункт потерял теперь силу, и оба наследника – Маргарита и Рейнгольд – вступили в свои естественные права.

После вскрытия завещания Маргарита тотчас вернулась в Дамбах – она была все еще нужна деду, а Рейнгольд сел за свою конторку, потер холодные руки и строго, мрачно, как всегда, посмотрел на занятых работой служащих. Выражение его лица не изменилось: он был уверен, что завещание ни на йоту не ущемит присвоенных им прав. И писари беспокойно и с тайным ужасом косились на неутомимого, похожего на мертвеца юношу, который теперь по праву сидел на месте прежнего хозяина и от которого они полностью зависели.

В четыре часа пополудни, когда Герберт только что вернулся домой, а советница торговалась за курицу с какой-то торговкой, вдруг вошел живописец Ленц и с боязливой поспешностью подошел к старой даме. Он был весь в черном, и его всегда спокойное, приветливое лицо было непривычно серьезно и выражало внутреннее волнение.

Он спросил, дома ли ландрат, старуха указала ему на кабинет и проводила испытующим взглядом, пока он, скромно постучавшись, не скрылся в комнате сына. Старик, по-видимому, был расстроен, точно на душе его лежала какая-то тяжесть.

Советница поскорее отпустила торговку и пошла в свою комнату. Оттуда ей был слышен громкий голос Ленца, он словно рассказывал о каком-то происшествии.

Старик всегда был для нее отталкивающей личностью – она не могла забыть, что его дочь Бланка стоила ей многих бессонных ночей. Что ему нужно? Не пришел ли он просить ландрата замолвить за него словечко перед Рейнгольдом, чтобы его не лишали хлеба и крова? Этого нельзя было допустить.

Советница, всем известно, была в высшей степени чувствительной, благовоспитанной дамой, и кто решился бы утверждать, что ее маленькое ушко иногда приходит в соприкосновение с дверью сына, мог быть со всей уверенностью назван злым клеветником. Однако теперь она действительно стояла, вся вытянувшись, на цыпочках около двери и слушала, пока вдруг не подскочила как подстреленная, страшно побледнев. Но через минуту она распахнула дверь и очутилась в комнате сына.