Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Евгения Марлитт

– Ты ошибаешься, она добродушна.

– Добродушна по флегматичности своего характера и еще потому, вероятно, что не хочет раздражаться. У нее красивое лицо.

– Да, она красива, необыкновенно красива, – перебил он ее. – Мне бы хотелось знать, не было ли у нее сегодня утром особенно счастливого лица – она вчера получила радостную весть.

Ах, вот отчего он был в таком веселом, ликующем настроении: у них была общая радость.

– Странный вопрос! – сказала она с горькой улыбкой. – Ты, конечно, знаешь лучше меня, что придворные дамы настолько хорошо воспитаны, что не станут выказывать посторонним людям своих чувств, и я не могла заметить выражения счастья на ее лице. Мне бросились в глаза только классический профиль, прекрасный цвет лица и великолепные зубы, которые открылись при милостивой улыбке, и еще я чуть было не задохнулась от запаха «Пармской фиалки» – так сильно она была надушена, что вовсе не подобает аристократке.

– Вот опять твои слова отдают желчью.

– Я ее терпеть не могу, – невольно вырвалось у Маргариты. Герберт весело рассмеялся, вновь с видимым удовольствием поглаживая свою бородку.

– Вот это настоящее немецкое чистосердечие! – воскликнул он. – Знаешь ли, я в последнее время часто вспоминал маленькую девочку, поражавшую всех своей прямотой и правдивостью и доводившую этим до отчаяния бабушку. Жизнь вне дома заменила эту прямоту премилыми штучками, но я вижу, что суть девочки осталась прежней. И с радостью узнаю ее. Мне вспоминается то время, когда гимназист старшего класса был публично назван вором за то, что стащил цветок.

Уже при первых его словах она встала и отошла к печке, где без всякой нужды стала подкладывать дрова в ярко горевшее пламя, которое бросало отблеск на ее взволнованное лицо с мрачно сдвинутыми бровями.

Девушка была чрезвычайно недовольна собой. Конечно, она сказала сущую правду, но этой бестактности не простит себе никогда в жизни.

Все еще стоя у печки, Маргарита принудила себя улыбнуться.

– Поверь, я не делаю теперь таких прямолинейных заключений, – сказала она. – Светская жизнь заставляет на многое смотреть легче. В современном обществе крадут у ближних все: мысли, доброе имя, честность и чистоту намерений и стремлений, иногда даже стараются не замечать исчезновения лиц, если они мешали, как тогда исчезла роза в твоем кармане. Подобные похищения из чувства эгоизма или зависти лучше всего можно наблюдать в доме человека, пользующегося известностью. Я многое приняла к сведению, заплатив за науку доброй частью моих детских наивных взглядов. Теперь ты мог бы похитить у меня на глазах все розы красавицы Бланки.

– Теперь я в них не нуждаюсь.

– Ну так, пожалуй, хоть весь цветник Принценгофа! – перебила она его опять с раздражением.

– Не слишком ли это много, Маргарита? – Он тихо рассмеялся, спокойно устраиваясь в уголке дивана. – Зачем мне брать украдкой, когда сами хозяйки всегда делятся и цветами, и плодами своих садов со мной и моей матерью? И ты получишь букет из оранжереи при визите в Принценгоф.

– Благодарю. Я не люблю искусственно выращенных цветов, – холодно сказала она и пошла отворить дверь вернувшейся тете Софи, которая отряхивала с себя снег в прихожей.

Тетка широко открыла глаза, увидев высокую фигуру вставшего ей навстречу Герберта.

– Какой гость за нашим чайным столом! – воскликнула она обрадованно, в то время как Маргарита снимала с нее тальму и капор.

– Но этого гостя не особенно любезно принимают, фрейлейн Софи, – сказал он. – Хозяйка забилась в угол за печку, и я должен пить чай в одиночестве.

Тетя Софи весело подмигнула:

– Вы ее, наверное, экзаменовали, как в былые времена? Гретель действительно этого не выносит. А если вы ее стали еще и расспрашивать про мекленбургские дела…

– Вовсе нет, – ответил он вдруг серьезно, заметно удивленный. – Я думал, что все это давно кончено? – добавил он вопросительным тоном.

– Что вы! Далеко не кончено! И Гретель убеждается в этом каждый день, – возразила тетя Софи, насупив брови при воспоминании о преследовании советницы.

Герберт старался заглянуть в глаза Маргариты, но она смотрела в сторону, избегая принимать участие в неприятном для нее разговоре, так неосторожно начатом тетей Софи. Неужели он заодно с бабушкой и будет убеждать ее переменить решение? Пусть только попробует!

Продолжая упорно молчать, она подошла к самовару, чтобы налить чашку чая тете Софи, но Герберт не последовал за ней. Передав тетке привезенный чай и ласково с ней простившись, он взял свою шубу и протянул Маргарите руку на прощание.

Она вложила в нее кончики своих пальцев.

– Ты не хочешь даже пожелать мне спокойной ночи? – спросил он. – Ты рассердилась на меня за то, что я пожаловался на тебя тете Софи?

– Ты сказал правду, дядя: я была невежлива. Но я не сержусь, а только готовлюсь к войне.

– С ветряными мельницами, Маргарита? – Он встретил, улыбаясь, ее гневный взгляд и вышел из комнаты.

– Просто удивительно, как он изменился! – сказала тетя Софи, тихо улыбаясь в чашку и вглядываясь в бледное лицо молодой девушки, которая отвернулась к окну и мрачно смотрела на все продолжающуюся метель.

– Он всегда был необыкновенно учтив, что и говорить, но всегда был мне чужим – меня отталкивала его холодная аристократичность. Ну а теперь просто смешно, ведь он, как и ты, вырос на моих глазах. И такой искренний, доверчивый, даже почему-то пришел к нам вниз пить чай.

– Я объясню тебе, тетя, почему, – холодно прервала ее молодая девушка. – В жизни бывают минуты, когда хочется обнять весь мир, и именно в таком-то настроении он вернулся из резиденции герцога. Герберт сам сказал, что привез «необыкновенно радостную весть». Вероятно, на днях он будет объявлен женихом.

– Все может быть, – заключила тетя Софи, допивая свой чай.

Глава 20

На другой день Маргарита стояла у открытого окна своей комнаты. Сметя толстый слой снега, она насыпала на карниз крошки хлеба и зерно для голодных птиц. На светло-голубом морозном небе не было ни облачка; с отяжелевших липовых ветвей временами серебряной пылью осыпался снег.

Было очень холодно. Ни один голубь не взлетал с насеста, а птицы, для которых был насыпан корм, предпочитали голодать, не решаясь вылететь из своих укрытий. Утренняя тишина двора не нарушалась шумом их крыльев.

Порядком озябнув, Маргарита собралась закрыть окно, как вдруг дверь конюшни в прежней ткацкой отворилась и оттуда на своем красивом Гнедом выехал Герберт. Издали поклонившись ей, он подъехал к окну.

– Ты едешь в Дамбах, к дедушке? – спросила она, напряженно ожидая ответа.