Крымские тетради - Илья Вергасов

Это случилось уже в дни массового партизанского движения, когда в лесах побережья действовало многотысячное партизанское соединение под командованием легендарного Михаила Македонского, бывшего рядового бухгалтера из Бахчисарая, Но обо всем этом я подробно расскажу в третьей тетради...

В Ялте многие здравницы были уничтожены начисто. К счастью, сохранился Дом-музей Антона Павловича Чехова. В 1946 году я впервые увидел Марию Павловну, сестру писателя. Она с горечью вспоминала дни оккупации, а потом неожиданно улыбнулась:

- Один дотошный корреспондент назвал меня партизанкой. Лестно, конечно, но увы...

- И все же вы встречались с нашими. Помните?

- А, с Костиком Мускуди?! Да он же мой сосед, какой это партизан? Впрочем, за газеты ему спасибо. Как он меня тогда напугал!

Разведчик Костя был отчаянным парнем с анархическими наклонностями. Как-то майор Казанцев направил его в Ялту на разведку, строго-настрого предупредив: "Не озоровать!" Даже оружие отобрал на всякий случай.

Костя обегал Ялту, встретился с кем нужно и вдруг увидел эсэсовского офицера, того самого, который месяц назад на глазах у парня сжег его дом, имущество, вырубил сад.

Костя забыл о предупреждении, побежал в тайник, что был под мостиком, взял две гранаты, снова выследил офицера и стал ждать удобного случая.

Офицер вошел в Дом-музей.

Волшебная дощечка майора Бааке к тому времени потеряла свою силу. Немцы наведывались к Марии Павловне.

Приходилось хитрить, выкручиваться, а порой и принимать этих господ. Настали самые трудные дни для затерянного на оккупированной земле скромного домика-музея. Мария Павловна имела в виду именно эти дни, когда сразу же после освобождения писала директору Библиотеки имени Ленина: "Тяжелые переживания переутомили мое сердце, и я немного ослабела. Надеюсь, что скоро поправлюсь и буду работать с такой же энергией, как и прежде".

Костя забыл, где находится, не думал о последствиях: он хотел мстить! Притаился за кипарисом у самого дома. Граната в руке.

Вдруг позади себя услышал осторожный шорох, обернулся - увидел Марию Павловну.

- Ты что тут делаешь? - спросила она.

- А меня интересует тут один тип.

- Сам откуда?

- Отсюда не видать.

- Тебя зовут Костиком, да?

- Ну и что?

- Твой дом сожгли немцы?

- Положим.

- Я знаю. Передай Евдокии Герасимовне, матери твоей, мой самый низкий поклон.

Костя молчал.

- Ты хочешь есть? Только тихо, спрячься, а я принесу еду.

Костя послушался.

Мария Павловна пришла со свертком.

- В дороге поешь. Иди, не задерживайся.

- Спасибо, - Костя спрятал еду за пазуху, а гранату в карман.

- Обожди, - Мария Павловна взяла Костю за руку. - А вы газеты получаете?

- О, много! Комиссар читает.

- Будет случай, принеси. Вот сюда положи, - Мария Павловна показала маленький тайничок рядом со скульптурой чеховского бульдога.

Костя побывал тут дважды, оставил в тайнике газеты.

Дом-музей был спасен Марией Павловной и ее помощницами: Диевой, Михеевой-Жуковой, Яновой. О Диевой Мария Павловна писала: "В течение годов оккупации П. П. Диева с необыкновенной трогательностью и любовью помогала мне сохранить последнее место жизни А. П. Чехова от возможного разграбления".

...Миллионы людей приезжают на крымские курорты.

Дорогой читатель! Наслаждаясь всеми прелестями чудесного уголка земли своей, подними голову, взгляни на горы, подумай о тех, кто не вернулся оттуда, чьи останки лежат под гранитными обелисками и в скромных могилах. Поклонись мертвым, скажи "до свидания" живым!

Тетрадь вторая. Живи, Севастополь!

1

На ялтинской набережной ко мне как-то подошел человек в железнодорожной форме и пресекавшимся от волнения голосом спросил:

- Это вы, товарищ командир?

Я буквально остолбенел:

- Не может быть! Томенко?

- Точно! Михаил Федорович Томенко и есть...

- Живой!

...Мы не виделись двадцать лет. Сколько раз выпадал и таял снег на крымских горах, сколько воды унесли бесчисленные горные речушки, как высоко поднялся тот дубняк, на опушке которого мы последний раз простились! Я оставался в глубоком тылу врага, а дорога Томенко лежала на запад: ему надо было перейти линию фронта, добраться до Севастополя.

Он ушел тогда в неуютный мартовский день и пропал. Исчез, и все! Мы давным-давно похоронили отважного партизана, бывшего машиниста депо станции Севастополь. Ведь нам достоверно сообщили: Томенко подорвался на немецкой мине.

И вот он жив, стоит рядом и не может скрыть слез.

Годы! Крепко они разрушают нашего брата. И на лице Михаила оставили отпечаток: глубокие борозды морщин, залысины, седоватые брови... Мы, пятидесятилетние, как правило, выглядим старше своих лет. Ведь не случайно в послужном списке солдата день, прожитый на войне, отмечается за три.

Это между прочим. Что касается всего остального - есть еще порох в лороховницах! Вон как живо смотрят глаза Михаила Федоровича, как энергично он рубит воздух рукой! Сразу чувствуешь: человек знает, зачем на земле живет, стоит на ней обеими ногами. Помнит такие детали, будто только вчера мы расстались, а не в холодный мартовский день 1942 года. Не забыл, как мы с ним докурили последнюю самокрутку, в которой трофейный дюбек был перемешан с сухим дубовым листом.

О чем говорят два партизана при встрече? Мы обходились без привычных восклицаний: "А помнишь?", "А знаешь?" Мы все помнили, знали. Рубцы на сердце не сотрешь. Снова переживали незабываемое, будто вернулись к тем дням, каких у человека бывает не так уж много, но которые являются, может быть, самыми важными днями всей его жизни. Он, наверное, для них и рождается на свет белый.

Их было пятьсот человек. Они сражались за свой город, голубые бухты, землю с полынными косогорами, за древние виноградники. Им принадлежит целая страница подвига героического Севастополя, которая до сих пор не была по-настоящему известной. Мало кто знает правду о них: корабельцах, железнодорожниках, балаклавских рыбаках - потомках знаменитых листригонов, о виноделах и виноградарях, сынах древней южной земли, с ее Херсонесом, с присягой его граждан, высеченной на партенитском мраморе и дошедшей до наших дней: "...Я буду единомыслен относительно благосостояния и свободы города и сограждан и не предам ни Херсонеса... ни земли, которыми херсонеситы владеют... ничего, никому..."

Встреча до спазм сердца напомнила: самые трудные и памятные дни моей партизанской жизни прошли среди севастопольцев и балаклавцев. Я появился у них в драматический момент их борьбы с атакующим Севастополь врагом. Судьба забросила к ним нежданно-негаданно и взвалила на мои плечи непосильную ношу.

И тетрадь моя - скромная дань тем дням. Я пишу не исторический очерк и даже не воспоминания бывалого человека. Это - что видели мои глаза, что прошло через сердце. Думая о прошлом, я смотрю на сегодняшние дни нашей жизни; живя сегодня, я четче вижу то, что было четверть века назад.