Среди призраков - Натиг Расул-заде

Изредка Закир присоединялся к матери, когда она ездила в тюрьму навещать отца, и то лишь поддавшись на уговоры Соны. Закир в такие дни был особенно хмур, мрачен, настроение долгое время после свидания с отцом оставалось подавленным. Он рассеянно слушал наставления отца, отличавшиеся голой декларативностью, но уже не по той причине, что прежде, не потому, что отцу некогда было всерьез заняться воспитанием и проблемами Закира, а потому, что, никогда не вникая глубоко в дело воспитания и образования сына, Тогрул теперь был просто не в состоянии что-то порекомендовать всерьез, чтобы вернуть сына в среду нормальных людей; то же, что сын стал настоящим наркоманом и лечится от этой страшной болезни, в которой погряз по глупости, Тогрул знал уже давно благодаря Соне и теперь относился к этому обстоятельству как к делу привычному, и это глубоко оскорбляло Закира, заставляя его чувствовать себя не вполне полноценным. Это была одна из главных причин, почему он не хотел навещать отца. Кроме того, Закир каждый раз при виде отца убеждался, что тот нимало не изменился, жил он в заключении, почти ни в чем не зная отказа, ладил с начальством, задаривал персонал, и те отвечали ему взаимностью, стараясь не обидеть Тогрула отказом в его небольших просьбах, которые хотя и несколько выходили за пределы внутреннего распорядка, но были бы вполне допустимы между людьми, симпатизировавшими друг другу, которым не хотелось бы показаться в глазах посторонних сухарями-службистами. И Закир видел, что срок заключения отец отсидит точно таким же, каким он был на воле, дома, не привыкший отказывать себе в чем бы то ни было. И потому странными были разговоры отца о чести и порядочности, не производившие на Закира никакого впечатления. Правда, и разговоров на эту тему было не так уж много, скорее это были разговоры косвенно, отраженно о порядочности, постольку поскольку человек, считающий себя порядочным, не мог быть наркоманом, и, помимо всего, надо быть нормальным членом общества, это надо как минимум для того, чтобы в дальнейшем добиться в жизни чего-то стоящего, какого-то положения, уважения, признания, ведь все это составные благополучия человека среди людей. Вот такие морали читались Закиру отцом, когда он навещал того, морали, в итоге сводящиеся к одному: следует быть приспособленным, изворотливым, осторожным и хитрым в жизни, а все это невозможно, если человек — наркоман, если он не нормальный, как все, член общества, и в конце концов, понятие чести и порядочности так выворачивалось отцом наизнанку, что Закиру тошно становилось слушать, и о" с ужасом убеждался, что никакое тюремное заключение, никакое наказание не могут переделать таких людей, как его отец. Мать жаловалась на Закира отцу, отец читал ему длинные нотации, сводящиеся в конечном счете только к одному — к приспособленчеству, Закир все аккуратно пропускал мимо ушей. Дежурный в комнате свиданий, куда Тогрула обычно вызывали одного, чтобы он мог вволю наговориться с родными, приносил чай с твердым, мелко наколотым сахаром, три маленьких, прекрасно заваренных стаканчика чая на маленьком подносе и, поставив поднос на столик, бесшумно уходил, чтобы не мешать, за окнами вовсю светило солнце, так что даже зарешеченность их толстыми прутьями решеток не производила удручающего впечатления, и все шло своим чередом. Потом Закир с Соной прощались с Тогрулом и уходили, и Тогрул, уже привыкший к своему заключению и умевший, как человек до мозга костей деловой и очень приспособленный, извлекать из любого своего положения что-то приятное и выпячивать это приятное на первый план, забывая или не замечая остального, провожал их до дверей комнаты свидания, как если б он был дома и провожал до дверей Закира в школу. Закир чувствовал, как все больше отдаляется он от отца, как все более чужим становится ему этот человек, как он перестает уважать отца, и слабые ростки уважения, зароненные в душу его еще в детстве, и то благодаря только тому, что вообще все маленькие обязаны уважать всех взрослых, не войдя в силу, увядают. Заключение ничему не научило, отца, думал Закир, но это было не совсем так — спеси у Тогрула за время заключения поубавилось, зато он научился ладить со всеми людьми абсолютно — от тюремной охраны до. подонков, сидевших тут, отбывавших сроки по самым различным статьям, из-за самых грязных преступлений.

В один из самых жарких дней, хотя стояла всего лишь вторая половина мая, Рена объявила ему, что беременна. Это он, испугавшись поначалу, воспринял сгоряча то, что она ему сообщила именно так — объявила. Я уже месяц собиралась тебе сказать, произнесла она, будто оправдываясь. Почему же не сказала? — спросил он. Тебе было не до меня, сказала она; и это была правда, потому что порой, и очень часто, он ничего вокруг себя не замечал, не исключая и ее, Рену; да к тому же эта его болезнь, которую он лечил в последнее время. Он все прекрасно понимал и все-таки спросил:

— Тебе кажется, что теперь мне до тебя?

— Я не выдержала, — сказала она тогда, произнесла это очень просто, как констатируют факты.

— Я понимаю, — сказал он, помолчал немного и даже для себя неожиданно выпалил: — Давай поженимся, Рена.

Она отнеслась к его предложению спокойно, даже без всякого почти воодушевления или радости, словно давно привыкла к мысли, что когда-нибудь он скажет это. А он в эту минуту подумал, что действительно странно, ведь они никогда не говорили о женитьбе.

Но спокойствие, с которым она восприняла его предложение, слегка задело его, и он спросил:

— А что бы ты делала, если б я не предложил пожениться?

Она неопределенно пожала плечами.

— Ничего, — сказала она. — Жила бы дальше…

— Нет, я спрашиваю о твоем состоянии… О ребенке…

— Я давно уже решила, — сказала она и замолчала вдруг.

— Что именно? — спросил он.

— Решила оставить ребенка, — сказала Рена. — И можешь не тратить понапрасну сил, ты меня не отговоришь.

— Я и не собирался, — сказал он как-то слишком уж вяло.

Рена поговорила с родителями. Отец ее категорически от казал, лишь только увидел Закира, сославшись в кругу семьи, когда ушел Закир, на то, что не раз встречал этого парня в кругу сомнительных типов, бандитского вида ребят, когда после работы своим обычным маршрутом возвращался домой… Да и отец его, как сам он сообщил, в тюрьме сидит, так что… Напрасно Рена уговаривала его, напрасно убеждала, что Закир с отцом — это совершенно разные люди и что хулиганское прошлое не помешает ему теперь, когда он решил для себя твердо вернуться на правильный путь, — отец Рены оставался непреклонным.

Мать металась между ними, не зная, к кому примкнуть окончательно, поддерживая попеременно то дочь, то мужа. Разразился скандал.

Однако Рена не хотела отступаться от своего. Выждав время, как ей казалось, вполне достаточное для того, чтобы родители, особенно не очень отходчивый отец, успокоился, Рена решилась, и, так как отец с матерью не могли заметить внешних признаков, она объявила им, что беременна и выйдет замуж.

Разразился еще один и еще более ужасный скандал с материнскими проклятиями и побоями взбешенного отца, в результате чего у Рены случился выкидыш, и она потеряла много крови.

Ее положили в больницу. Закир приходил навещать ее каждый день, но его поначалу не пускали к ней, так как она была очень слаба. В первый раз войдя в ее палату, он увидел большие, запавшие, потемневшие глаза, устремленные на дверь, которую он открыл, на него, вошедшего, будто она, не переставая, ждала его, увидел покрупневшие, печальные глаза, страшно исхудавшее лицо, и что-то больно крикнуло в нем, сдавило горло.

Ее пока нельзя было особенно тревожить, и Закир сидел рядом, улыбаясь во все время своего визита какой-то приклеенной, искусственной улыбкой, чтобы она поняла, что у него все обстоит превосходно, и не беспокоилась, сидел с букетом хризантем на коленях, пока дежурная медсестра не пришла за ним и не увела его. Он так и ушел с цветами.

Когда она выписывалась из больницы, Закир заехал за ней и повез к ней домой. Временно, сказал он ей твердо, скоро я заберу тебя. Мать ее была дома одна, отец запретил ей ездить в больницу за дочерью, и она сидела дома, на стуле, прямо за входной дверью, вздрагивая от любого шума на площадке, принимая любой шорох за ее шаги. Впрочем, запреты запретами, а увидев дочь, она расплакалась, так что и Закиру, и Рене стоило больших трудов успокоить ее. Наконец истерика у матери Рены прошла. И, дождавшись этой минуты, Закир, обращаясь исключительно к Рене, еще раз повторил то, что говорил ей в такси. Временно будешь здесь, сказал Закир и еще раз, подчеркивая, повторил, временно, потом я тебя заберу… Сам еще не зная, как это произойдет, но твердо уверенный — произойдет обязательно.

Лечение страшной болезни — наркомании при всей успешности этого лечения проходило очень тяжело; временами врачам казалось, что больной вот-вот сорвется, что еще немного — и он не выдержит и вернется на прежний путь. Закиру приходилось напрягать всю свою волю, о существовании которой в себе в столь мощных концентрациях он раньше и не подозревал; хоть его временами и выворачивало наизнанку от лечения — и в прямом и в переносном смысле, — он крепился изо всех сил, держался, чего бы это ему ни стоило. Врачам это обстоятельство весьма помогало: ведь, пожалуй, самым главным в лечении наркомании и алкоголизма было то, чтобы пациент сам хотел бы излечиться, чтобы он был убежден, что лечение необходимо, и страстно желал бы избавиться от своей жестокой болезни, заставляющей людей терять человеческий облик. А тут как раз это обстоятельство было налицо — Закир сам стремился вылечиться и всячески помогал врачам и протекающему лечению. Кроме того, было еще одно немаловажное обстоятельство, а именно: болезнь, при всей ее запущенности, при всем том, что Закир уже по-настоящему привык к анаше и вроде бы, как ему казалось до лечения, не мог обходиться без наркотика, срок потребления Закиром анаши все же был относительно небольшим, и такой пациент-наркоман вполне мог быть излечен, что придавало врачам еще большую уверенность, что труд они тратят не понапрасну. А труд, надо сказать, был большой — нужно было видеть, как обливался потом психотерапевт, проводя с Закиром сеансы внушения и перейдя от них к сеансам гипноза, как к более радикальным. Наутро после таких сеансов Закир приходил в школу почти в изнеможении, спал на уроках, положив голову на руки, и сквозь полубессознательное состояние, сквозь дрему слышал приглушенные звуки голосов в классе.