Денарий кесаря - Санин Евгений
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти события, о которых он знал из Евангелия, длились какие-то мгновения, а то и меньше, не отвлекая от самих молитв, а наоборот, наполняя их еще большей силой и убеждением.
«Удивительно: как много смогла уместить в себя эта, казалось бы, совсем небольшая молитва!»
Но надо было читать дальше…
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков…
Василий Иванович читал старинный текст, напечатанный красивой вязью, с титлами и ударениями над словами, иногда с непривычки – давно уже не имел дела с древними текстами! – запинался. И уже не раздражался, а радовался тому, что читает эти молитвы.
«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.»
Из Евангелия Василий Иванович уже знал, что эту молитву дал Своим ученикам Сам Христос, когда те просили научить их молиться.
«Значит, - бросил он беглый взгляд на лежавшую на столе лепту Понтия Пилата, - ей почти две тысячи лет. И с тех пор она была на устах всех святых, царей, князей, поэтов, крестьян…»
Тем приятнее стало ему оттого, что и он сейчас прочитал эту молитву. Словно присоединился к бесчисленному собору всех своих верующих предков и тем, кто жил до них в жестоком Римском мире и в могучей Византии, сохраняя для потомков христианскую веру.
Незнакомое – до сладкого трепета – чувство охватило Василия Ивановича. Он даже приостановился, прислушиваясь к нему, и только собрался читать дальше, как из-за двери послышался голос Насти, очевидно, встревоженной тем, что уже давно не слышно стука клавиш пишущей машинки.
- Вася?
- Я… занят! – отозвался он, почему-то стыдясь признаться ей, что молится.
- А, ну обдумывай-обдумывай! – не буду мешать! – по-своему поняла то, чем он занимается у себя в комнате, Настя и, тихонько напевая одну из своих любимых песен, принялась за готовку.
Продолжая читать и слыша ее, Василий Иванович вдруг подумал, что музыка языка, на котором он сейчас читает, не сравнима ни с одной из самых красивых и прекрасных мелодий. Песен, вальсов, маршей, и даже классической музыки! Да и нельзя было и сравнивать это, до того прекрасен, полнозвучен и необычайно ёмок был церковнославянский язык!.
«Молитва 1-я, святого Макария Великого, к Богу Отцу», – прочитал он перед началом очередной молитвы, и знакомое имя заставило его приостановиться:
- Неужели того самого Макария, о котором сегодня рассказывал старец? Ну да, конечно - он же ведь называл его великим!
«Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети…»
- То есть, давший мне дожить до этого вечера! – мысленно перевел Василий Иванович и даже головой покачал оттого, что все сразу стало тускло и немузыкально. До чего же перевод на современный язык уступал оригиналу!
«…прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире, да востав от смиреннаго ми ложа, благоугожду пресвятому имени Твоему, во вся дни живота моего, и поперу борющия мя враги плотския и безплотныя. И избави мя, Господи, от помышления суетных, оскверняющих мя, и похотей лукавых. Яко Твое есть царство и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь".
Дальше шли еще более длинные молитвы: 2-я, святого Антиоха, ко Господу нашему Иисусу Христу, 3-я ко Пресвятому Духу, без указания имени автора, 4-я – снова святого Макария Великого:
"Что Ти принесу, или что Ти воздам, великодаровитый Безсмертный Царю, щедре и человеколюбче Господи, яко ленящася мене на Твое угождение, и ничтоже благо сотворша, привел еси на конец мимошедшаго дне сего, обращение и спасение души моей строя?..»
Потом еще молитвы, молитвы, от которых понемногу стал уставать Василий Иванович.
И, наконец:
«Исповедание грехов повседневное
Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святей Троице Единому, славимому и покланяемому Отцу, и Сыну, и Святому Духу, вся моя грехи, яже содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшия дни и нощи, делом, словом, помышлением, объядением, пиянством, тайноядением, празднословием, унынием, леностию, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытчеством, мшелоимством («А это еще что такое – надо посмотреть в словаре!» - подумал Василий Иванович), ревнованием, завистью, гневом, памятозлобием, ненавистью, лихоимством и всеми моими чувствы: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием и прочими моими грехи, душевными вкупе и телесными, имиже Тебе Бога моего и Творца прогневах, и ближняго моего онеправдовах: о сих жалея, винна себе Тебе Богу моему представляю, и имею волю каятися: точию, Господи Боже мой, со слезами смиренно молю Тя: помози ми, прешедшая же согрешения моя милосердием Твоим прости ми, и разреши от всех сих, яже изглаголах пред Тобою, яко Благ и Человеколюбец.»
- Зачем, интересно, мне было все это читать? – недоумевая, подумал Василий Иванович. – Я ведь и так – не пил, не крал, не клеветал, не завидовал и уж тем более – не убивал!
И тут, словно дождавшись, когда он, наконец, закончит вечернее правило, раздался телефонный звонок.
- Васенька, тебя! – позвала его Настя, и когда он вышел из комнаты, тревожно шепнула: - Это Володька. Там, кажется, что-то случилось…
3
- Что же нам тогда делать? – огорченно уточнил Василий Иванович.
Владимир Всеволодович, зная, что другу нельзя волноваться, начал издалека и деликатно:
- Ты там осторожней со своим сердцем, - предупредил он. - Прими валидол или еще что… Я тут кое-что должен сообщить тебе!
- Говори, не тяни! – похолодев от предчувствия беды, остановил его Василий Иванович.
- Тут вот какое дело. Мне только что сообщили… Ну, словом – Ашота Телемаковича ограбили!
- Как ограбили?!
- А вот так!
- Кто?! Когда?!!
- Сегодня. Какие-то неизвестные в масках. Дождались, когда жена выйдет в магазин, ворвались в квартиру, привязали к унитазу и вынудили сказать, где он прячет свою коллекцию…
«Ашота Телемаковича ограбили!»
От этой новости сердце Василия Ивановича содрогнулось так, что в глазах потемнело, и он тяжело опустился на стул.
Но это было еще не все.
- Сам Ашот Телемакович в больнице, – продолжал Владимир Всеволодович. – От всего этого у него случился инфаркт. Врачи, как в таких случаях говорится, борются за его жизнь. Но, судя по всему, положение безнадежное...
«Это все Градов. Кто же еще? Телефон, конечно, ему дал другой. Но имя-то Ашота Телемаковича назвал я! И все началось с меня! А говорил – не убивал!..» – пронеслось в голове Василия Ивановича, а вслух он убежденно сказал:
- Это их рук дело.
- Я тоже так полагаю, – согласился Владимир Всеволодович. – Поэтому шутить с ними не стоит. Сколько там монет нам осталось добрать?
- Да штук десять… – с трудом приходя в себя, пробормотал Василий Иванович.
- Точнее! – с несвойственной для него требовательностью потребовал Владимир Всеволодович.
- Десять штук! Плюс нужен резерв, о котором ты говорил.
- Какой резерв?! – перебил Владимир Всеволодович. – Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу! Будем надеяться, что наш материал окажется все же лучше!
- В этом можешь не сомневаться. Я действительно успел скупить все самое лучшее, прежде чем появился конкурент.
- Тогда я опять подключу всех, кого только смогу. Но для этого тебе нужно расширить круг городов и стран, чтобы обусловить появление новых монет. Что можешь придумать?
- Сейчас, погоди! – задумался вслух Василий Иванович. – Можно Никодима – это главный герой повести – отправить еще в Набатею, страну, куда, помня пророчества Мессии, бежали христиане, когда римские войска окружили Иерусалим. Потом – хорошо бы найти город Эдессу. Именно туда царю Авгарю привезли Нерукотворный образ Иисуса Христа. Он висел над городскими воротами с надписью «Христе Боже, всякий уповая на Тебя, не постыдится!» Никодим, опоздавший увидеть живым Христа, придет и туда, чтобы поклониться хотя бы этому образу. Далее – можно денарий Нерона, который начал первое большое гонение на христиан. Я добавлю об этом в повесть небольшой эпизод. Собственно, можно сделать так, что Никодим и погибнет в садах Нерона. Его, завернув в пропитанную жиром медвежью шкуру, привяжут к столбу, причем, поставив под подбородок острое копье, не позволяющее опустить голову, чтобы Нерон мог всласть налюбоваться мучениями своих жертв. И подожгут вместе со свезенными со всех концов Римского мира христианами…
