Вечная принцесса - Филиппа Грегори

Когда Артур идет в мои комнаты, он скользит вдоль укреплений, как на коньках, и сегодня, когда он пошел назад к себе, мы испугались, что нас раскроют: он поскользнулся на свежем льду, упал и выругался так громко, что часовой на ближней башне высунул голову и прокричал: «Кто идет?» — и мне пришлось крикнуть в ответ, что это я вышла покормить птиц. Тут Артур засвистал, шепнув мне, что он малиновка, и мы расхохотались так, что едва унялись. Думаю, часовой догадался, в чем тут дело, да и выходить на мороз ему совсем не хотелось.

А сегодня Артур поехал верхом взглянуть на место для новой мельницы — там река разлилась, запруженная снегом и льдом. Мы с леди Маргарет остались дома и играем в карты.

Здесь зябко и серо, воздух пропитан влагой, даже стены плачут от сырости, но я счастлива. Я люблю его, я бы жила с ним где угодно, а потом придет весна, а за ней — лето, и я знаю, что мы будем счастливы всегда.

Поздно ночью в дверь постучали. Каталина открыла:

— Ах, любовь моя! Что ж так долго?

Войдя в комнату, он сразу ее поцеловал. От него пахло вином.

— Никак не мог отделаться, три часа кряду пытался от них уйти и не мог. — Подхватил ее на руки, отнес на кровать. — Расскажи мне историю.

— А спать?

— Нет. Лучше спой мне о том, как мавры потерпели поражение под Малагой.

— Под Альгамой![11] — рассмеялась она. — Ладно, спою тебе несколько куплетов, а всего их там сотня, наверно.

— Спой все сто.

— Ночи не хватит!

— Этой не хватит — допоешь в другой раз, — легко вздохнул он. — Слава богу, нам предстоит еще много, много ночей.

— Это запретная песня, — сказала она. — Ее запретила сама моя матушка.

— Как же ты ее выучила? — удивился он.

— От служанки. У меня была нянька, мориска, временами она забывала, кто она и кто я, и пела.

— Что такое мориска? И почему песня запрещена?

— Мориска — это мавританка. Мы зовем так арабов, которые остались в Испании. Они не такие, как те, что живут в Африке. А когда я уехала, они стали называть себя «мидаххан» — то есть «тот, кому дозволили остаться».

— Дозволили?! На их собственной земле? — возмутился он.

— Это не их земля! Она наша. Испанская земля.

— Да они жили там семьсот лет! Вы, испанцы, еще пасли скот в ваших горах, а они уже строили дороги, замки и университеты. Ты сама мне так говорила!

— Ну и что? Теперь она наша.

Он хлопнул в ладоши, как султан:

— Спой мне, Шахерезада. И по-французски, дикарка, чтобы было понятно для меня!

Каталина в знак покорности сложила руки, как для молитвы, и низко ему поклонилась.

— Вот это мне нравится! Что, научили в гареме?

Она улыбнулась, откинула голову и запела, переводя на ходу:

Старик спрашивает калифа:«Что за странный крик?» Увы, Альгама!Увы, друзья мои, христиане взяли Альгаму!Белобородый имам отвечает:«Это твоих рук дело, о калиф!В недобрый час казнил ты благородных Абенсеррахов»[12].Увы, Альгама! Недолго осталось Гранаде, халифату, даже самой твоей жизни!Увы, Альгама!

Каталина умолкла.

— Так оно и случилось. Халифат пал. Кончилось тем, что бедный Боабдил вышел из Альгамбры, из Красной крепости, про которую говорили, что она никогда не падет, с ключами на шелковой подушке, склонился в поклоне перед испанскими королями, отдал им ключи и уехал прочь. Говорят, на горном перевале он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на свое прекрасное королевство, и заплакал, и его мать сказала ему: «Плачь, сын мой, как женщины плачут, над тем, что не смог удержать, как мужчина».

Артур по-мальчишески расхохотался:

— В самом деле? Так и сказала?

— И ничего смешного! — мрачно произнесла Каталина.

— Я о том, что именно так отозвалась бы и моя бабушка! — с восторгом сказал он. — Благодарение Господу, мой отец получил свою корону! Если бы не так, бабушка отбрила бы его не хуже, чем мать Боабдила. «Плачь, как женщина, о том, что не смог удержать, как мужчина!»

Каталина прыснула тоже.

— Представь, ехать в изгнание с матерью, когда она на тебя злится!

— Представь, навсегда утратить Альгамбру!

Он притянул ее к себе, поцеловал и скомандовал:

— Никаких сожалений!

— В таком случае развлеки меня! Расскажи о своих родителях.

Недолго подумав, он начал:

— Мой отец родился наследником Тюдоров, но перед ним в очереди были еще десятки охотников заполучить трон. Его отец хотел назвать его Оуэном, Оуэном Тюдором. Хорошее валлийское имя. Однако он умер еще до его рождения, пал в битве. Его матушке было всего четырнадцать, когда она его родила. Она имела на этот счет свое мнение и нарекла его Генрихом, потому что это королевское имя. Понятно, о чем она тогда думала, сама еще девочка и уже вдова… Шансы моего отца взлетали и падали с каждой битвой. То он был сыном правящего дома, то надо было бежать, спасаться… Его дядя Джаспер Тюдор[13] — ты его помнишь — остался ему верен, а потом разразилась последняя битва, и мы проиграли, и нашего короля казнили. На трон вступил Эдуард VI, а мой отец оказался последним в роду. Ему грозила такая опасность, что дядя Джаспер тайком вывез их с бабушкой из замка, где их держали, и они бежали в Бретань.

— Там было безопасно?

— Более-менее. Рассказываю, что каждое утро, проснувшись, он ждал, что его выдадут Эдуарду. И как-то король Эдуард прислал гонца, что отец должен вернуться в Лондон, что его ждет теплый прием, что ему подыщут невесту. Отец сделал вид, что согласен вернуться, однако уже в дороге он сказался больным, и ему снова удалось бежать. Потому что в Лондоне его ждала неминуемая смерть.

— Да, он ведь тоже был претендент…

Артур ухмыльнулся:

— Я же тебе говорил! Вот почему он так не любит эту братию, претендентов. Претендент опасен, если удача на его стороне. Если б его поймали тогда, он оказался бы в Тауэре и наверняка бы погиб. Как потом бедный Уорик. Но он притворился хворым, бежал и оказался во Франции.

— Французы его не выдали?

— Вот еще! — рассмеялся Артур. — Они ему помогали! Тогда он представлял собой опасность для Англии, так что, понятное дело, они его поддерживали. В те времена французам было выгодно ему помогать, ведь он был не король, а претендент…

Каталина, дочь короля, заслужившего похвалу самого Макиавелли, согласно кивнула.

— А потом?

— Эдуард умер молодым, в расцвете лет, оставив наследником сына. Его брат Ричард сначала действовал как опекун, а потом потребовал трон для себя и заточил своих маленьких племянников, сыновей Эдуарда, в лондонский Тауэр.