Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

— Назови, назови! — крикнул Курт.

— У нас сегодня двадцать седьмое сентября. Пятого октября ровно в двенадцать часов я буду ждать тебя на скале Лорелеи, на берегу Рейна. Не напрасно ли будет мое ожидание?

— Нет, тысячу раз нет! — воскликнул вконец очарованный Курт. — Если бы даже ты была, действительно, та сказочная Лорелея, которая только заманивает людей своей красотой, я и тогда последовал бы за тобой, куда бы ты меня ни повела: на смерть или к преступлению. Я знаю, — продолжал Курт в бешеном экстазе, — что, предаваясь в эту минуту тебе, очаровательному демону, жертвуя милым, невинным, чистым созданием, я становлюсь погибшим человеком, ненавидимым и презираемым всеми теми, кого я любил и уважал; я знаю, что со своим сердцем я отдаю тебе и мою душу. Но все равно. Хотя бы ты уготовила мне яд, я все-таки пойду за тобой. Я готов погибнуть в его пламени после того, как овладею тобой.

— Не яд, а рай найдешь ты у меня, — шепнула ему соблазнительница, торопясь отделаться от него. — Не забудь же, Курт Редвиц, пятого октября на скале Лорелеи, на Рейне.

Затем она обвила его белыми, нежными руками, прильнула горячими губами к его губами, и эта последняя ласка, от которой содрогнулось все его существо, как колыхаются леса и нива при приближении весны, когда вешние грозы прогоняют зимние бури, — от этого последнего поцелуя несчастная жертва черноокой Лорелеи окончательно потеряла сознание.

Без чувств опустился Курт к ее ногам. Когда он пришел в себя и мысли его немного прояснились, прелестницы уже не было. Курт остался на пороге часовни, погруженный в глубокие размышления. Если он хочет быть пятого октября на Рейне, то должен ехать немедленно, в эту же ночь. Может быть, будет даже лучше, чтобы он не видал Гунды. Будет ли он в состоянии встретить ее ясный, но вопрошающий взгляд? Хватит ли у него сил, чтобы не проговориться о своих планах?

— Нет, незачем возвращаться домой, незачем подвергаться опасности попасть под влияние Гунды. Нужно ехать сегодня же ночью, сейчас. — Курт не видел другого выхода.

Но не так-то скоро умолкли хорошие движения его души. Злой демон не так-то легко подчинил его себе. Пока Курт сидел, углубленный в себя, на пороге полуразвалившейся часовни, злые и добрые начала его души вступили в жестокую борьбу. Майор уже выдержал много тяжелых битв под градом пуль. Окруженный смертью и всеми ужасами войны, он отважно и твердо стоял против врага. Но та борьба, которую ему приходилось выдерживать теперь, о, она была труднее самой отчаянной битвы на поле брани. Образ Гунды все чаще и чаще вставал перед его воображением, он ясно слышал ее жалобный голос, с отчаянием взывающий к нему. Курт рисовал себе неизбежные последствия, к которым приведет его низкий, непоправимый поступок: его жена будет лишена мужа, ребенок, которого она носит под сердцем, — отца, имение — хозяина, а сам он, виновник всего этого, потеряет честь и уважение.

Человек, бросающий жену и ребенка, — преступник, хотя большей частью и не караемый юридическим законом, но в себе самом носящий свое наказание. Испытает ли он когда-нибудь безмятежный сон? Сядет ли он когда-нибудь весело и спокойно за стол? Что он сделается несчастным на всю остальную жизнь из-за соблазнительной красоты этой женщины, с таким демоническим упорством отрывающей его от своих, — это он понимает очень хорошо. Он ясно сознавал также, что ласки и поцелуи этой Лорелеи не будут в состоянии заставить его забыть то, что теряет сегодня. И все-таки он не мог отказаться от этой женщины. Она с магической силой притягивала его к себе. Околдовала ли она его? Не напоила ли его эта Цирцея каким-нибудь волшебным напитком, что его тянет только к ней, что при одном воспоминании о ней кровь закипает в его жилах и могучая страсть овладевает всем его существом, делая его совершенно бессильным?

«О, Лорелея, какой дорогой ценой заставляешь ты меня платить за свою любовь. Всем, что только у человека есть заветного и дорогого — честью и счастьем всего его бытия, — думал несчастный. — И если бы еще это касалось одного меня, я с радостью отдал бы все, чтобы хоть одну ночь, хоть час пробыть в твоих объятиях и испить всю сладость твоей страсти. Я похож на вора, который, не имея средства удовлетворить свои низменные инстинкты, крадет чужую собственность, на легкомысленного кассира, похищающего доверенные ему суммы из кассы, чтобы удовлетворить прихоти своей любовницы».

Но ни угрызения совести, ни самобичевания, которым предавался Курт, не могли ничего изменить. Влияние этой новой Лорелеи было так сильно, цепи, которыми она оковала его, были так несокрушимы, что не прошло и часа внутренней борьбы и колебаний, как Курт совершенно ясно понял, что он должен последовать за ней, хотя бы на свою собственную гибель.

— Но как? Как устроить бегство? Как уничтожить следы, чтобы Гунда и ее отец не могли настигнуть его?

Одна мысль о том, что Гунда может встать на его пути и потребовать отчета, приводила его в бешенство. Если он хотел в назначенный его любовницей срок, то есть через неделю, встретиться с ней на Рейне, на скале Лорелеи, то он должен пуститься в путь на рассвете. В то время не было железных дорог, и переезд из Бранденбургского Морка до Рейна требовал не менее недели, и то при условии быстрой езды. В деньгах Курт не нуждался. В предвидении какой-нибудь случайности он, уходя из дому, запасся порядочной суммой и мог доехать с возможной быстротой до цели и на остаток прожить совершенно независимо около года.

Что станет с его имением, об этом легкомысленный юноша не думал. Управление им, находясь в руках Гунды, будет, конечно, удовлетворительно. Он охотно оставлял ей все свое состояние. По крайней мере, никто не сможет сказать, что он бросил ее без средств, а ребенок, которого она ожидает через месяц, конечно, не будет нищим.

«Слабое утешение, — сказал себе Курт. — Успокоение, которым он только сам обольщал себя. На что деньги его жене и ребенку, когда его самого нет при них? Когда он покрыл стыдом и обесчестил их имя?»

— Стыд и бесчестье, — прошептал Курт. — О, если бы никто не узнал о моем побеге? Если я бы мог найти средство, чтобы люди могли подумать, что я умер, погиб?

Вдруг молодой майор вздрогнул. Ночная тишина была нарушена звуком выстрела, который многочисленным эхом пронесся по безмолвному лесу. Он быстро вскочил. На лице его выражалось смущение и изумление.

— Кто мог стрелять в его лесу в такое время? Разве Зонненкамп не вернулся в замок? Не он ли выстрелил в какую-нибудь дичь, встретившуюся ему по дороге? Браконьер? Но о них в последнее время совсем не было слышно в округе.

Однако выстрел действительно был; он явно слышал звук, идущий от Волчьей ямы, вблизи которой он стоял. Но что это? Ему послышался вздох, стон, глухой удар, Курт нагнулся; глаза его сверкали, он напряг слух до последней возможности и действительно различил слабый звук человеческого голоса, от которого кровь застыла в его жилах: это был предсмертный, безнадежный стон умирающего.