Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг. О жизни - Лев Толстой

Въ тѣ времена, когда не проснулось разумное сознаніе, боль служить огражденіемъ личности, она не мучительна, въ тѣ времена, когда въ человѣкѣ есть возможность разумнаго сознанія, она, боль есть помогающее средство отреченія отъ личности, и по мѣрѣ пробужденія этаго сознанія становится все менѣе и менѣе мучительной.

Въ сущности только находясь въ этомъ состояніи, мы можемъ и говорить о боли, п[отому] ч[то] только съ этаго состоянія и начинается жизнь. И въ этомъ состояніи разумнаго сознанія – предѣлы боли, представляющіеся столь неизмѣримо растянутыми для людей, полагающихъ жизнь въ животномъ существовали, въ состояніи истинной жизни; предѣлы боли съуживаются до без конечно малаго, до того только необходимаго остатка, который облегчаетъ, помогаетъ движенію жизни подчиненія личности разуму. Въ самомъ дѣлѣ, кто не знаетъ безъ изученія физіологіи того, что чувствительность боли имѣетъ предѣлы, что при усиленіи боли до извѣстнаго предѣла или прекращается чувствительность – обморокъ, отупѣніе, или смерть. Увеличеніе боли, стало быть, безпредѣльная величина. Ощущеніе же боли, мы тоже всѣ знаемъ, можетъ увеличиваться отъ нашего воображенія до безконечности. Можно довести себя до положенія Сибарита, до того чтобы чувствовать ужасъ боли отъ укола булавкой; можетъ увеличиваться безъ предѣловъ, но также и можетъ уменьшаться. Мы всѣ тоже знаемъ, какъ можетъ человѣкъ, покоряясь боли, впередъ предполагая ее больше, чѣмъ она есть, покоряясь ей, свести ее до нечувствительности, до испытанія нѣкотораго самоудовлетворенія въ мужественномъ перенесеніи ея. Не говоря уже о людяхъ, какъ Гусъ, мученики, даже политическіе мученики, которые подъ вліяніемъ духовнаго подъема не ощущали боли, простые солдаты только изъ мужества переносили безъ крика и дерганія считающіеся мучительными операціи. Предѣлы боли есть и очень недалеки, предѣлъ подчиненія личности разуму есть полное отреченіе отъ личности, т. е. полное отсутствіе ощущенія боли. Мученія боли дѣйствительно ужасны для людей, положившихъ свою жизнь въ плотскомъ существованіи. Да какже имъ и не быть ужасными, когда та сила разума, данная человѣку для уничтоженія сознанія страданій, направлена только на то, чтобы увеличивать ихъ. Боль ощущается человѣкомъ и въ предшествующемъ его жизни существованіи и въ жизни его только для его блага. Какъ у Платона есть миѳъ о томъ, что Богъ опредѣлилъ сперва людямъ срокъ жизни 70 лѣтъ, но потомъ, увидавъ, что людямъ хуже отъ этаго, перемѣнилъ на то, что есть, и сдѣлалъ то, что теперь, что люди не знаютъ часа своей смерти, такъ такимъ же можно представить миѳъ о боли, показывающій смыслъ ея. Да если бы люди сотворили людей безъ ощущенія боли, очень скоро, если бы сами люди не догадались дать имъ эту боль, люди бы стали просить о ней, п[отому] ч[то] немыслима бы была безъ нея счастливая радостная и свободная жизнь людей. Для человѣка, понимающаго жизнь какъ подчиненіе своей личности закону разума, страданія личной боли203 не только не есть зло и пугало, но есть такая же пособница, охранительница его жизни истинной, какою она представляется по отношенію личности. Не будь боли, ребята сожгли бы себѣ пальцы, не будь боли болѣзни, старости, страданій для тѣла, съ которымъ связано разумное сознаніе, оно бы не могло такъ легко и свободно подчинять личность закону разума. Для человѣка, имѣющаго разумѣніе жизни, страданіе тѣла, боль не зло, но благо.

Какъ ни возставай противъ этаго вывода, какъ ни ахай, какъ ни утверждай, что это только слова и сумашествіе, какъ ни старайся люди, не понимающіе жизни, откинуть это разсужденіе и утверждать неизбѣжность и подчиненность всѣхъ людей страданіямъ и боли, имъ нельзя этаго сдѣлать. Если все предшествующее разсужденіе справедливо, если справедливо, что жизнь есть подчиненіе закону разума, если даже это несправедливо, но если есть возможность для нѣкоторыхъ людей – назовемъ ихъ сумашедшими, и люди такіе были, и есть ученіе такого сумашествія, – то нельзя отрицать того, что для такихъ людей то, что мірскіе люди называютъ страданіемъ, зломъ, болью будетъ благомъ. И такимъ людямъ – сумашедшимъ, положимъ, – будетъ легче, радостнѣе жить на свѣтѣ, и мало того: съ такими сумашедшими всѣмъ намъ будетъ легче и радостнѣе жить, чѣмъ съ несумашедшими. Такъ значитъ хорошо такое ученіе.

«Но вы говорите, скажутъ на это, про страданія свои личныя, но какже отрицать страданія другихъ? Видъ этихъ страданій вотъ что самое ужасное», не совсѣмъ искренно скажутъ люди. Страданія другихъ? Да страданія другихъ, то, что вы называете страданіями, не прекращались и не прекращается. Весь міръ стонетъ отъ этихъ страданій. Неужели мы только сегодня узнали про нихъ? Роды, раны, увѣчья, голодъ, холодъ, болѣзни, старость – вѣдь это условія существованія. Вѣдь это то самое, уменьшеніе чего, помощь чему и составляетъ содержаніе моей разумной жизни. То самое, во имя чего я отрекаюсь отъ личности. То самое, для чего дано мнѣ мое личное существованіе, и потому сочувствіе и пониманіе лишеній страданій личности. Я былъ ребенкомъ и помню это, и потому мнѣ больны страданія ребенка, и я неудержимо влекомъ къ тому, чтобы свои разумныя силы употребить на служеніе ему. Онъ, ребенокъ, своими страданіями взываетъ ко мнѣ какъ къ тому, что былъ я, и я безсознательно жалѣю его, хочу помочь, и разумное сознаніе мое говоритъ мнѣ, что это самое я и долженъ дѣлать; это и есть мое дѣло жизни: поддержать, сохранить тоже существованіе, въ которомъ можетъ быть жизнь. Тоже съ старикомъ, съ больнымъ, со всѣми страданіями плотской жизни. Страданія эти суть та работа единственная, которая мнѣ предстоитъ. Какже я матерьялъ своей работы могу понимать, какъ страданіе? Все равно какъ пахарь бы сказалъ, что непаханная земля его страданіе. Непаханная земля можетъ быть страданіемъ только для того, кто хотѣлъ бы видѣть пашню, но не хочетъ или не можетъ пахать. Страданія другихъ могутъ быть страданіями для тѣхъ, которые понимаютъ жизнь въ чемъ нибудь иномъ, чѣмъ въ служеніи людямъ, и потому желали бы видѣть людей счастливыми, а не желаютъ служить имъ. «Но нравственныя страданія», говорятъ еще. Нравственныя страданія самыя ужасныя, и какже отрицать ихъ. И подъ нравственными страданіями очень часто, говоря это, разумѣютъ самыя разнообразныя вещи. Я люблю человѣка, ребенка, и онъ умираетъ. Это нравственное страданіе. «Богъ далъ, Богъ и взялъ», сказалъ Іовъ. «Не говори: у меня взяли, а говори: я отдалъ и что мнѣ дали на время», говоритъ Эпиктетъ. Но слова эти намъ кажутся словами, и люди, непонимающіе жизнь, говорятъ, что то, что они не имѣютъ того, чего хотятъ, или лишены того, что ихъ радовало, что это нравственное страданіе. Человѣкъ никогда не былъ и не можетъ быть лишенъ того, что дано ему для его блага, возможности подчиненія своей личности разуму для служенія міру. Лишеннымъ онъ себя считаетъ только тогда, когда онъ не себя считаетъ слугой міра, a міръ и выбранныя изъ него вещи или лица считаетъ назначенными для того, чтобы служить его счастью. Для человѣка, имѣющаго разумѣніе жизни, не можетъ быть такъ называемыхъ нравственныхъ страданій ни въ смертяхъ нѣкоторыхъ людей, ни въ ихъ отдаленіи отъ насъ, ни въ дурной жизни ихъ, ни въ чемъ томъ, что не зависитъ отъ разумѣнія самаго человѣка. Не можетъ быть, п[отому] ч[то] большее или меньшее благо жизни человѣка, имѣющаго разумѣніе, состоитъ только въ большемъ или меньшемъ служеніи людямъ, a мѣра этаго служенія не можетъ зависѣть отъ существованія и поступков другихъ людей, а только отъ большаго или меньшаго напряженія служенія. Нравственное страданіе есть только одно – заблужденіе, уклоненіе отъ пути жизни. И страданіе это еще болѣе благодѣтельно чѣмъ тѣлесная боль. Страданіе это указываетъ всякій разъ уклоненіе отъ единаго пути. И избавленіе отъ него тутъ же, рядомъ съ страданіями, и такое, что, каково204 бы ни было уклоненіе, возвращеніе на путь вознаграждаетъ все и даетъ полное удовлетвореніе.

* № 10.205

Но если бы даже одни люди, тѣмъ или другимъ доводомъ увѣрили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили бы себя часто безсознательно разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, когда будетъ смерть, тѣ и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбѣжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имѣютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всѣхъ сторонъ неизбѣжныхъ страданій. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти; но страданія? Страданія, вотъ что ужасно! – говорятъ они. <Обыкновенно подъ этимъ общимъ словомъ страданій, смѣшиваютъ три разныя понятія о страданіяхъ: страданія свои тѣлесныя, личныя, которыя собственно и составляють главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.>